это было опять же связано с идеолого-пропагандистскими соображениями и в некоторой мере с тем, что женский контингент
отличается обычно большей лояльностью и лучшей управляемостью. В 1939 г. при среднем проценте в населения лиц умственного
труда 17,5 им занималось 20,6% мужчин и 13,6% женщин, а уже в 1956 г. (при среднем проценте 20,7) - 18,3% мужчин и 23,2%
женщин (327). Последствия войны (в то время, когда потребовалось увеличить количество специалистов, женщины составляли
несоразмерное большинство дееспособного населения) также немало этому способствовали.
В целом женщины составляли в 1928 г. 29% интеллектуального слоя, в 1940г. - 36%, а в 1971 г. - 59%. Целый ряд интеллигентских
профессий сделался почти целиком “женским”. Такая степень феминизации интеллектуального слоя уникальна. В 1928 г. среди
научных работников женщины составляли около 1/3, в т.ч. 18,3% в НИИ и вузах (в т.ч. в вузах - 10%) (328). В 1976 г. в СОАН
женщины составляли 39,9% научных работников без степени, 28,0% кандидатов и 11,8% докторов наук - всего 32,3% научных
работников. В 1987-1988 гг. женщины составили в СССР примерно 40% (до революции - примерно 10%) научных работников (что
превышает среднемировой показатель в несколько раз), в т.ч. (в 1986 г.) 28% кандидатов и 13% докторов наук (329).
Другой специфической чертой советской интеллигенции была ее “национализация” и “коренизация”, первоочередная подготовка
интеллигентских кадров из нерусских народов, проводившаяся с первых лет советской власти. Типологически и методологически эта
политика ничем не отличалась от “пролетаризации” интеллектуального слоя: та же система льгот (теперь уже по национальному
признаку), квоты в лучших столичных вузах для “целевиков” с национальных окраин, опережающее развитие сети учебных заведений
в национальных республиках, то же пренебрежение качеством специалистов в угоду идейно-политическим соображениям. Если по
переписи 1926 г. доля “национальных” кадров была небольшой (в Средней Азии, в частности, 0,3% или 22,6 тыс. чел. (330)), то с 1926
по 1939 гг. численность образованного слоя выросла на Кавказе и в Средней Азии намного больше, чем в РСФСР, Украине и
Белоруссии (см. табл. 13). В 50-х годах даже в некоторых автономных республиках уровень образования “титульного” населения стал
превосходить уровень образования русских (например, в Северной Осетии в 1959 г. численность ИТР-осетин составляла 45,7% к
численности ИТР-русских, а в 1970 - 69,2, т.е. превысила долю осетин в населении (331)).
Опережающими темпами росло в национальных республиках и число занятых в науке, причем исключительно за счет “коренной”
национальности (см. табл. 146, 147, 148, 149) (332). В 1940 г. при показателе по СССР 5, а по РСФСР 6 ученых на 10 тыс. жителей, в
Армении было 8, а в Грузии 10. В общей численности рабочих и служащих они составляли тогда по СССР 0,29% и РСФСР 0,28, тогда
как в Армении и Грузии 0,71, Латвии 0,42, Узбекистане 0,40, Азербайджане 0,39, Литве 0,34, Украине 0,29 (333). В результате даже в
сфере науки уже к 1960 г. в прибалтийских и закавказских республиках процент сотрудников “коренной национальности” превысил
долю этой национальности в населении республики, при том, что в РСФСР процент русских ученых был на десять пунктов ниже доли
русского населения. Особенно быстрое развитие получил этот процесс с 60-х годов. В 1965 г. показатель количества аспирантов на 1
тыс. научных работников превосходил средний по стране и по РСФСР в 11 союзных республиках, в 1970 - в 9 (334). Если в 1960 г.
доля докторов и кандидатов наук среди научных работников превышала общий уровень и уровень РСФСР только в пяти республиках,
то в 1988 г. - абсолютно во всех (см. табл. 150) (335).
“Коренизация” образованного слоя имела тем больший смысл и значение, что, помимо специфических целей, достигавшихся при
помощи этой политики советским режимом, в огромной мере способствовала выполнению основной задачи по “становлению
социальной однородности”. Социальная структура населения азиатских национальных окраин и большинства компактно
проживающих в центральной части страны национальных меньшинств к началу 20-х годов отличалась от структуры русского
населения в сторону меньшего удельного веса в ней образованного слоя, тем более, что в ходе гражданской войны местная элита была
в значительной мере истреблена. Поэтому контингент, поступавший оттуда в вузы, отличался наихудшей подготовкой, но зато
наилучшими показателями с точки зрения “классового отбора”. Поскольку же такие лица имели фактически двойное преимущество
при приеме в учебные заведения, то, в массовом порядке пополняя ряды образованного слоя, внесли очень весомый вклад как в
изменение его социального состава (336), так и профанацию интеллектуального труда как такового.
Созданный коммунистическим режимом образованный слой, известный как “советская социалистическая интеллигенция”, отличался
в целом низким качественным уровнем. Лишь в некоторых элитных своих звеньях (например, с сфере точных и естественных наук,
менее подверженных идеологизации, где частично сохранились традиции русской научной школы, или в военно-технической сфере,
от которой напрямую зависела судьба режима) он мог сохранять некоторые число интеллектуалов мирового уровня. Вся же масса
рядовых членов этого слоя стояла много ниже не только дореволюционных специалистов, но и современных им иностранных.
Основная часть советской интеллигенции получила крайне поверхностное образование. В 20-30-х годах получил распространение так
называемый “бригадный метод обучения”, когда при успешном ответе одного из студентов зачет ставился всей группе. Специалисты,
подготовленные подобным образом, да еще из лиц, имевших к моменту поступления в вуз крайне низкий образовательный уровень, не
могли, естественно, идти ни в какое сравнение с дореволюционными. Немногие носители старой культуры совершенно растворились
в этой массе полуграмотных образованцев. Сформировавшаяся в 20-30-х годах интеллигентская среда в качественном отношении
продолжала как бы воспроизводить себя в дальнейшем: качеством подготовленных тогда специалистов был задан эталон на будущее.
Образ типичного советского инженера, врача и т.д. сложился именно тогда - в довоенный период. В 50-60-е годы эти люди, заняв все
руководящие посты и полностью сменив на преподавательской работе остатки дореволюционных специалистов, готовили себе
подобных и никаких других воспитать не могли.
Пополнение интеллектуального слоя в 70-80-х годах продолжало получать крайне скудное образование по предметам, формирующим
уровень общей культуры. В вузах естественно-технического профиля они вовсе отсутствовали, а в вузах гуманитарных
информативность курса даже основных по специальности дисциплин была чрезвычайно мала, в 2-3 раза уступая даже уровню 40-50-х
годов и несопоставима с дореволюционной. Конкретный материал повсеместно был заменен абстрактными схемами господствующей
идеологии: обучение приобрело почти полностью “проблемный” характер.
Наконец, не менее, чем на треть, советская интеллигенция состояла из лиц без требуемого образования. До революции подобное
явление не имело существенного влияния на общий уровень интеллектуального слоя, поскольку такие лица, как правило, не
отличались по уровню общей культуры от лиц, получивших специальное образование (они были представителями одной и той же
среды и имели возможность приобщаться к ее культуре в семье). Но советские “практики”-выдвиженцы вышли как раз из низов
общества и, не получив даже того скудного образования, какое давали советские специальные учебные заведения, представляли собой
элемент, еще более понижающий общий уровень советского интеллектуального слоя.
Характерной чертой советской действительности была прогрессирующая профанация интеллектуального труда и образования как
такового. В сферу умственного труда включались профессии и занятия, едва ли имеющие к нему отношение. Плодилась масса
должностей, якобы требующих замещения лицами с высшим и средним специальным образованием, что порождало ложный “заказ”
системе образования. Идея “стирания существенных граней между физическим и умственным трудом” реализовывалась в этом
направлении вплоть до того, что требующими такого образования стали объявляться чисто рабочие профессии (337). Как “требование
рабочей профессии” преподносился и тот прискорбный факт, что люди с высшим образованием из-за нищенской зарплаты вынуждены
были идти в рабочие. При том, что и половина должностей ИТР такого образования на самом деле не требовала (достаточно
вспомнить только пресловутые должности “инженеров по технике безопасности”).
