Мое внимание привлекло то, что лирический герой этих произведений не рассматривает свое нахождение на фронте как полноправное бытие. Как жизнь. Напротив, это военное бытие как бы происходит в другом, альтернативном пространстве, которое противопоставляется настоящему миру, в котором осталось то, что лирическому герою дорого. Это пространство анти-жизни можно условно назвать «Темная ночь».
Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают…
…
Темная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная, черная степь пролегла между нами.
«Темная ночь»
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти — четыре шага.
«В землянке»
Пространство, в котором существует герой — владения смерти, в которых она обитает, охотится («вот и теперь надо мною она кружится»), где все несет на себе ее печать — даже землянка становится не домом и убежищем, а символом погребения — символом могилы. Это Пространство Темной Ночи и Черной Степи. Фактически речь идет о загробном мире. Мире мертвых.
Подобное сравнение, на мой взгляд, вполне уместно — учитывая истребительный характер войны, тяготы, выпавшие на долю солдата, ежедневная, ежечасная гибель товарищей.
Человеческий дух подвергался страшному испытанию постоянным страхом смерти.
Однако странно, но во взятых произведениях, герой утверждает прямо, что страха нет:
Радостно мне, я спокоен в смертельном бою,
…
Смерть не страшна, с ней встречались не раз мы в степи.
«Темная ночь»
В этой военной вселенной есть то, что защищает солдата от смерти, то, что делает холодную землянку — теплой, то, что обещает возвращение с войны. Это связь с любимой женщиной, находящейся в мире жизни. Любимая, супруга, боевая подруга своей любовью и ожиданием защищает солдата в мире, принадлежащем смерти, и поддерживает его жизнь, его тепло, его дух.
Мне в холодной землянке тепло
От твоей негасимой любви.
«В землянке»
Верю в тебя, в дорогую подругу мою,
Эта вера от пули меня темной ночью хранила…
Радостно мне, я спокоен в смертельном бою,
Знаю встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось.
Смерть не страшна, с ней встречались не раз мы в степи.
Вот и теперь надо мною она кружится.
Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь,
И поэтому знаю: со мной ничего не случится!
«Темная ночь»
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: «Повезло».
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
«Жди меня»
Этим примерам спасения от смерти искренней верной любовью противоположен пример, изложенный в стихотворении «Женщине из г. Вичуга». В нем надменное письмо с просьбой «больше не беспокоить» от неверной жены приходит однополчанам мужа сразу после его смерти. И они отвечают:
Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают — вы тому виною,
Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.
Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь еще получит?
На суд далеких жен своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.
Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.
А бывший муж ваш — он убит.
Все хорошо. Живите с новым.
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.
В эту страшную войну в России снова возник культ любящей верной женщины, культ истинной любви. Этот культ помогал солдатам преодолевать страх смерти, терпеть тяготы военной жизни.
Вероятно, кстати, есть какой-то глубинный смысл в том, что генерал Власов, ставший символом предательства, стал известен еще и тем, что писал письма и жене и любовнице как под копирку.
Ж. «…Ты не поверишь, дорогая Аня! Какая радость у меня в жизни! Я беседовал с самым большим нашим Хозяином. Такая честь мне выпала еще первый раз в моей жизни. Ты представить себе не можешь, как я волновался и как я вышел от него воодушевленным. Ты, видимо, даже не поверишь, что у такого великого человека хватает времени даже для наших личных дел. Так верь, он меня спросил, где у меня жена и как она живет…»
Л. «Дорогая и милая Аличка! …Меня вызывал к себе самый большой и главный Хозяин. Представь себе, он беседовал со мной целых полтора часа. Сама представляешь, какое мне выпало счастье… И теперь я не знаю, как только можно оправдать то доверие, которое мне оказывает ОН…»
Вот что такое была война, и вот как она заставляла людей проявлять себя до самой сути.
Проблема нашей творческой интеллигенции состоит именно в том, что они не могут понять и принять, посмотреть в лицо факту, что высокое стало нормой для советского народа в период Войны. Что героизм стал действительно массовым, что высокие идеалы стали принадлежностью большинства, а не элитной кучки, что советский гражданин и солдат приобрели свойство, которое ранее себе могли позволить только дворяне — честь. Что одной из причин Победы стало подавляющее моральное превосходство советского типа человека над фашистом, и что огромное значение в этом имели советское образование, советские идеалы, советская культура.
Понять они этого не могут по причинам, описанным выше — из-за антисоветизма и русофобии.
Они мешают им увидеть силу любви и веры советского солдата, приведших его к победе над тем, что было победить невозможно, давших ему силу духа, которая позволила массово совершать подвиги, которые раньше считались эксклюзивным правом Роландов и Беовульфов.
И я очень хорошо понимаю нашу творческую интеллигенцию с ее антисоветскими и антирусскими комплексами — им страшно на такую величину даже поднять глаза, не то что начать понимать эту величину. Людям, не уверенным в себе как в мужчинах, неспособных доверять своим женщинам, остается видеть в мужественности предков только склонность к насилию, а в верности их женщин — только лицемерие. Именно это и заставляет снимать «4 дня», «Одну войну», «Край» и «Одних баб».
Не может познающий субъект быть мельче разумом и духом, чем объект познания. Все, что у этих людей с ограниченным восприятием получается — выдвигать гипотезы, осмысленные настолько же, насколько осмыслены попытки слепых на ощупь дать определение слона. Они лишены главного органа познания — любопытства и любви по отношению к познаваемому.
Итак, причиной всему — антисоветская и антирусская элита. То есть голова (вы же не думаете, что все они бегают с фаерами и строят баррикады из дерьма на Болотной? Да нет, их толпы при пиджаках, миллиардах и портфелях).
И вот тут возникает ощущение, что единственным лекарством от такой перхоти может быть только гильотина.
К счастью, сегодня у нас есть более гуманный ее аналог — пожизненная туристическая путевка в Лондон.
Старая добрая любовь и «пост-любовная» эпоха
12 мая 2012
Наверное, у всех вещей и явлений на свете, связанных с человеком, есть момент наивысшего развития. Тот уровень, выше которого качественно уже не подняться. Условный потолок, именуемый «классикой».
Я говорю о таком уровне развития, на котором к явлению приклеивается прилагательное «классический».
Вот, например, такая вещь как классическое фехтование. Или классическая музыка. Или классическая живопись. Скульптура. Литература. Философия.
«Пролегомены ко всякой будущей метафизике» Канта, Давид, «Идиот», «Собор Парижской Богоматери», «Капитал», «Гамлет», «Маленькие трагедии», «Реквием».
Они рождались в разных точках мира, в разных цивилизациях, часто переплетаясь и смешиваясь друг с другом, чтобы породить новые высоты. Они отбрасывали свои побеги во все новых и новых народах, приобщающихся к цивилизации, культуре и прогрессу. И многие из этих явлений на сегодня находятся в явном кризисе, на спаде — в ситуации, когда их «классическая» эпоха, кажется, осталась позади — что, разумеется, не означает, что она не вернется в будущем.
