Гланц продолжает: «Победы превозносят заслуги военачальников, доводя их до сверхчеловеческих масштабов, заставляя читателей забыть о том, что эти полководцы – человеческие существа, которым, как всем людям, свойственно ошибаться». Да, и за океаном водятся такого же пошиба полковники… А мы не только не забыли древнюю истину, которую знал еще Тацит – Errare humanum est – но и считаем человеческими существами даже и нынешних полковников, как наших, так и заморских. И маршал Жуков считал и признавал, что и он и его товарищи по войне способны были ошибаться и ошибались. Этот Гланц, как и Ащин, просто не читал воспоминания Жукова.
Там маршал много говорит о допущенных Советским и военным руководством ошибках, просчетах, упущениях. Вот хотя бы: «В работе самого аппарата Генштаба были недостатки». И дальше следует их перечень и последствия их. О Курской битве: «Основная ошибка состояла в том, что Ставка поторопились с переходом в наступление». О Белорусской операции: «Будучи представителем Ставки, я во время не поправил командование фронта», что привело к замедления наших действий. О Берлинской: «На подготовку операции мы имели ограниченное время, но это не может служить оправданием. Вину за недоработку вопроса я должен взять прежде всего на себя». И так от начало книги до конца – от предвоенной поры до победных дней. То же самое в воспоминаниях А.М. Василевского, К.К. Рокоссовского, Н.Г. Кузнецова, А.И. Покрышкина и других военачальников. Где ж тут «сверхчеловеческие масштабы»? Читать надо, полковники, а не бумагу марать!
И вот что ещё примечательно. Взывая к авторитету Тацита и Гланца-заокеанца, ефрейтор Ащин в своем малевании образа Жукова даже не упомянул ни одного нашего полководца или военного историка – что они-то думали о маршале? Ведь иные из них знали его много лет, как и Сталин, вместе работали, служили. Я упомяну только двоих.
Особенно интересно мнение К.К. Рокоссовского. Они знали друг друга давно, в молодости Рокоссовский был начальником Жукова, во время войны – подчиненным, они были друзьями-соперниками, случались между ними и конфликты, Рокоссовский несколько поотстал только потому, что два года был в заключении под следствием, а Жуков как раз в это время одержал блестящую победу на Халхин-Голе, был повышен в звании, стал Героем Советского Союза, был назначен командующим Киевского военного округа, а вскоре и начальником Генштаба.
Так вот, Рокоссовский, у которого было немало претензий к Жукову, в итоге писал: «С Г.К. Жуковым мы дружим многие годы. Судьба не раз сводила нас и снова надолго разлучала. Мы познакомились ещё в 1924 году в Высшей кавалерийской школе в Ленинграде. Прибыли мы туда командирами кавалерийских полков… Жуков, как никто, отдавался изучению военной науки… Георгий Константинович рос быстро. У него всего было через край – и таланта, и энергии, и уверенности в своих силах... В моем представлении Георгий Константинович остается человеком сильной воли и решительности, богато одаренным всеми качествами, необходимыми крупному военачальнику» (Солдатский долг, с.119).
Порой довольно трудные отношения были у Жукова с адмиралом Кузнецовым, тоже случались конфликты, и тут я на стороне адмирала, но, высказав и несогласие и обиды, вот что он пишет: «Победа под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге и участие почти во всех «сталинских ударах» создали высокий авторитет Жукову… К концу войны у меня сложилось мнение о нем как о талантливом полководце. Он всю войну находился в центре самых важных событий на фронтах. Его имя часто упоминалось в Ставке и в приказах Верховного Главнокомандующего… Всякий человек обладает личными качествами и недостатками, но это никогда не должно заслонять главного – того, что он сделал для своей Родины. Встречаясь с маршалом в интимной обстановке в окружении друзей, я наблюдал, каким уважением он пользуется, и я считал это заслуженным…
Запомнился приём на даче у И.В. Сталина после первомайского парада 1 мая 1945 года… Жукова не было, он находился в самом пекле борьбы за фашистское логово. Разговор о нем начал сам И.В. Сталин, прочитав телеграмму Жукова о том, как ему немцы предлагали пойти на перемирие и как он ответил, что только безоговорочная капитуляция закончит войну. «Молодец!» - сказал Сталин. Мы подняли тост за победу. Это была вершина славы, заслуженной славы маршала Жукова» (Цит. по В. Краснов. Неизвестный Жуков. М.2000. С. 354-355).
Владимир БУШИН
P.S. Мне могут сказать, что я уж очень резко пишу о «почетном ветеране России». Возможно, но, во-первых, у меня речь идет лишь об одной мало кому известной личности районного масштаба, а он поносит известных всей стране людей, скопом - всех советских руководителей, имеющих немалые заслуги перед страной. Во-вторых, он и сам за словом в карман не лезет. Так, об одном ветеране пишет: «бесчестный поступок… Каким же бесстыдством и цинизмом надо обладать…» А обращаясь к Владимиру Карпову белокрылый Ащин вопрошает: «Зачем писать было, если стыдно станет перед потомками?». Что потомки!.. Но неужели самому-то не стыдно за своё убогое враньё перед современниками. Хотя бы перед женой, детьми, внуками?..
ПОЛЬСКИЕ ПРАВИТЕЛИ ВЕРНЫ СЕБЕ
Дипломатия, разведка и вооруженное подполье польского эмигрантского правительства против СССР (1941-1945 гг.).
Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнусных.
У. Черчилль
Цитата в эпиграфе взята из известной книги У. Черчилля «Вторая мировая война» (М., Военное издательство, в 3-х томах, т. 1-й, с. 147.). Негодование именитого подданного британской короны вызвало непредусмотренное мюнхенскими соглашениями подключение Польши к разделу Чехословакии в 1938 г.
Сговор поляков с Гитлером по поводу захвата Польшей одной из чехословацких областей выглядел как фактическое поощрение последующей германской агрессии в Европе, что дискредитировало «умиротворителей» из Лондона и Парижа в глазах антифашистски настроенной европейской общественности. При этом польское правительство не только не посчитало нужным согласовать упомянутые действия с «гарантами» своей безопасности, но даже отказалось принять’ их представителей, жаждавших получить соответствующие разъяснения. «Немцы были, - писал далее У. Черчилль, - не единственными хищниками, терзавшими труп Чехословакии» (там же, с. 146.).
Последующие события лишний раз подтвердили, что вероломство - не исключение, а правило для внешней политики выпестованных Англией и Францией буржуазных режимов Польши.
Особенно остро зловещие метаморфозы поведения правительства Польши в изгнании (в Лондоне) ощущало советское руководство в период Великой Отечественной войны, когда СССР и лондонские поляки оказались «в одной лодке» под названием «Антигитлеровская коалиция».
Но прежде чем перейти к описанию антисоветской деятельности польского эмигрантского правительства, пожалуй, целесообразно напомнить читателю, как правящая элита этой страны осела в Лондоне. Тем более, что ее работа против Советского Союза проходила с ведома, а порой - по инициативе правительства Великобритании, возглавлявшегося к тому времени уже У. Черчиллем. Тем самым деятелем, который в 1938 г. был так взбешен «неджентльменским» поведением поляков.
По иронии судьбы в 1939 г., вскоре после чехословацкой трагедии, Польша сама подверглась агрессии со стороны ее бывшего «партнера по наведению порядка» в Европе - гитлеровской Германии. А шляхетская правящая элита (аристократическая прослойка высшего политического руководства Польши, состоявшая из лиц дворянского происхождения либо мнящих себя таковыми), отбросив прошлогодний гонор, бежала в Париж. Созданное там правительство Польши в изгнании возглавил генерал В. Сикорский, еще до войны эмигрировавший во Францию из-за острых разногласий с диктатором Пилсудским. Но в 1940 году немцы разгромили Францию и «убежденному франкофилу» пришлось менять ориентацию: эмигрантское правительство перебралось в Лондон,
Вскоре после нападения гитлеровской Германии на нашу страну Советское правительство направило послу СССР в Великобритании И.М. Майскому поручение немедленно заключить с представителем польского эмигрантского правительства в Лондоне пакт о военной взаимопомощи. На переговорах, организованных на «нейтральной территории» - в британском форин-офис, польскую сторону представляли премьер-министр генерал В. Сикорский и министр иностранных дел А. Залесский.
«Мировоззрение генерала Сикорского, - писал в своих мемуарах Майский, - располагалось между умеренным либерализмом и умеренным консерватизмом буржуазного толка… Около него всегда вертелось слишком много сугубо реакционных фигур, которые прикрывались его именем и которых он по слабости характера не умел поставить на место. Вот почему «правительство Сикорского» (как, впрочем, и последующие эмигрантские правительства. - Г.Е.) оставило о себе так много печальных воспоминаний... В нем (Сикорском. - Г.Е.)... все-таки был силен агрессивно-империалистический дух. Ему не хватало политического реализма, «романтика» старых шляхетских традиций крепко держала его в своих руках» (И.М. Майский. Воспоминания советского дипломата. Ташкент. - 1980, сс. 496, 499).
