Браток с опаской снял трубку и выдохнул на мембрану:
— Алло… Это кто?.. Это ты, Моша?..
— Он возвращается!..
— Кто?..
— Я же сказал: Он возвращается! Ты понял?! Ты даже этого сделать не смог!
— Не может быть…
— Ты идиот, Браток! Ты мог бы быть первым! Понимаешь?! Первым! А будешь последней падалью на зоне!
— Но я же не по своей воле…
— Не вздумай валить на нас! Мы к этому не причастны!
— Но я же всегда был всего лишь твоей Тенью…
— Ты был не моей, а его Тенью! Запомни это! И за все ответишь только ты! Мы проиграли из-за тебя! Ты забыл, что законы политической борьбы гласят: надо идти до конца, не взирая ни на что. А ты — просто жалкий мозгляк! Когда убиваешь, убивай до конца!
В трубке раздались короткие гудки.
Браток в раздумье положил ее рядом с аппаратом и машинально открыл ящик тумбочки. Сдвинув листы бумаги, достал оттуда пистолет и вставил в него обойму. Несколько раз машинально передернул затвор. Трясущейся рукой попытался приставить дуло к виску. Но в изнеможении опустил руку вниз.
По коридору раздались гулкие тяжелые шаги.
Дверь отворилась, и в спальню вошел генерал Фролов. Следом за ним — несколько человек в штатском. Увидев стоящего с пистолетом Братка, генерал спокойно подошел к нему вплотную и аккуратно вынул пистолет из его руки.
— Ты даже этого не можешь сделать. — Фролов вытащил обойму и отдал оружие помощнику. — На подобный шаг способны только имеющие честь и достоинство. У тебя нет ни того, ни другого. Вы арестованы, Ачик! За попытку совершения государственного переворота. Великой Чечерии не будет!
Генерал кивнул в сторону сопровождающих:
— Уведите его!
Лампочка в самом углу камеры за грязной, заросшей путиной решеткой больше напоминала едва тлеющий уголек. Пахло тухлой плесенью и потом давно не мытых человеческих тел. Сразу с порога Братка подтолкнули внутрь затхлого полумрака, и за спиной раздался глухой лязг запираемой металлической двери.
Через мгновение где-то рядом послышалось глухое сопение и недовольный голос из темноты отрывисто рявкнул:
— Спать, суки, не дают! Опять какого-то фраера приволокли! Вали вон туда — в угол! Будешь с Воблой на шконке чалиться!
Слегка приглядевшись в полумраке, Браток увидел сбоку от себя огромную красную рожу зека и его протянутую в сторону стены руку. Там на грязной подстилке примостился парнишка лет восемнадцати, тощий и действительно очень похожий на высохшую воблу. Парень придвинулся поплотнее к стене, освободив небольшое пространство на нарах. Браток на ощупь начал пробираться к указанному месту. Откуда-то сверху на него дыхнули еще сразу несколько заключенных. Под одним из них резко затрещала деревянная подстилка, и вдруг раздался громкий звук испускаемых газов, после чего вся камера наполнилась зловонным ароматом. С нижнего яруса тут же вскочил все тот же здоровенный мужик и с размаху врезал кулаком по голове автору газовой атаки.
— Я тебя, сука, предупреждал! Еще раз газанешь — пришью! Никакого культурного отдыха! Жрать надо меньше!
Мужик уселся на нары и внимательно присмотрелся.
— Что-то мне твоя рожа знакома! Ты, случаем, не был стремщиком в банде у Михася?
Браток прижал голову к груди и опустил вниз взгляд.
— Ты смотри сюда, падла! Чего глаза прячешь?! — мужик резко дернул его за правую щеку, поворачивая лицом к свету. — Пацаны, так ведь это же сам Браток к нам пожаловал! То-то я смотрю, больно холеная физиономия! Раза два я тебя по ящику видел. И Олигарх нам про тебя рассказывал, какая ты есть сука. Это же ты его тогда сюда на нары упек?! — Мужик уселся напротив Братка, достал откуда-то из-под рваного одеяла маленькую фляжку и отхлебнул несколько глотков.
Тут же с соседних нар протянулась длинная сухощавая рука, и раздался тонкий жалобный голосок:
— Батон, дай раза…
— Обойдешься! Ты у меня вчера в штрафниках был, — фляжка так же незаметно исчезло в куче тряпья. — Так значит и тебя сия чаша не миновала?! — он опять пристально уставился на Братка. — Вишь, какое дело?! Говорят ведь в народе: от сумы и от тюрьмы не зарекайся. А таким сукам, как ты, сюда прямая дорога! Это вон Воблу в тюрягу не за понюх табака приволокли. Он всего-то какому-то менту не понравился за то, что в посольство этих сраных янки помидорами кидался. Вот его и причалили на нары. А ты — птица большого полета! Знать, здорово напаскудил, — Батон опять сунул руку под тряпье, достал фляжку, сделал большой глоток, смачно утерся рукавом и, указывая в сторону нар, философски проговорил. — Ну ничего. Пока можешь дрыхнуть. Сегодня тебя точно никто не тронет. Не боись. А завтра будет видно. Только ты смотри — Воблу не обижай. Не то башку враз оторву! Мы, хоть и воры, но у нас тоже понятия есть — убогих обижать не принято. Это вы там в своих кремлях всех подряд без разбору мордуете. — Батон крякнул и полез на нары. И уже через мгновение оттуда раздался его надрывный храп.
Браток тихо с опаской присел на край деревянного настила, прислонился лбом к металлической стойке и замер.
Из оцепенения его на короткое мгновение вывел только легкий щелчок в двери. Смотровое окошко в центре приоткрылось, и внутрь проник тонкий луч света из коридора. Затем оно так же со скрипом захлопнулось, и камера погрузилась в глухое ночное беспамятство…
Ранним утром бездыханное тело Братка, так и застывшего в неестественной позе в обнимку с металлической стойкой нар и с гримасой ужаса на лице, с трудом от нее оторвали, выволокли из камеры и положили посреди грязного тюремного коридора. Прибывший для осмотра фельдшер констатировал смерть от «разрыва сердца».
Глядя вслед вынесенному трупу, Батон долго чесал в затылке огромной пятерней. Когда дверь за охраной с глухим лязгом закрылась, он достал из-под тряпья заветную фляжку, сделал несколько глотков и торжественно возгласил:
— Собаке — собачья смерть! Слава Богу, об эту падаль даже мараться не пришлось.
Он удовлетворенно хмыкнул и протянул фляжку соседям по нарам.
— Примите, братва, по капле… Чтобы больше земля наша не рождала таких подонков…
Погружение во мрак (социально-политическая драма)
Давно уже Виктор Петрович Воронцов не встречал 1 сентября вдали от Родины. И хотя свою реальную педагогическую деятельность в школе завершил более 15 лет назад, каждый новый учебный год непременно встречал в одной из школ у своих друзей по профессии.
Просто именно в этот день ему необходимо было ненадолго погрузиться в атмосферу всеобщего праздника. Хотя с каждым годом праздник этот становился все более и более грустным.
Объяснить причину этого явления он как ученый, много лет отдавший педагогической науке, конечно же, мог. Но от этого становилось еще грустнее.
Что-то в отлаженном механизме русской школы в последнее десятилетие сломалось, и она медленно начала скатываться под гору, рискуя за каждым новым поворотом улететь в овраг.
Но 1 сентября об этом думать не хотелось.
На лицах детей, в этот день впервые пересекших порог школьного здания, всегда светился неподдельный восторг и нетерпение. Их родители, наоборот, выглядели слегка встревожено и настороженно. И только старшеклассники, бодро похлопывающие друг друга по плечам и по спинам, всем своим видом показывали полное безразличие к процедуре очередной встречи со слегка надоевшей за годы учения школой. Но и в их глазах время от времени пробегал огонек любопытства.
Совсем иную картину всегда представляли учителя. Хотя и в их коллективе никогда не было одинакового восприятия происходящего.
Те, кто находился рядом с самыми младшими представителями школьного братства, больше походили на слегка встревоженных мамаш, постоянно натужно улыбающихся по сторонам и то и дело одергивающих очередного маленького шалуна.
В отличие от них, учителя старших классов всегда стояли степенно и лишь изредка делали небольшие замечания своим не в меру разыгравшимся воспитанникам.
И все равно вся эта праздничная процедура не могла оставить равнодушным никого из присутствующих. Потому что это был самый необыкновенный день в году — первое сентября. И трогал за душу каждого, не зависимо от того, встречал ли он этот день впервые в своей жизни или перешагнул школьный порог уже в двадцатый раз.
Обо всем этом Виктор Петрович вспомнил сегодня, едва приоткрыв глаза после короткого тревожного сна. И уже сомкнуть их вновь не смог. Невольно взглянул на часы. Шесть. Тут же прикинул разницу во времени. Это значит, что в Москве восемь. Теперь все понятно. Праздник первого школьного звонка начался.
Виктор Петрович тихонько, чтобы не разбудить спящую жену, встал и приоткрыл дверь на балкон.
