Если экстремисты в партии сожалели об отсутствии репрессивного законодательства, то умеренных или «ревизионистов» беспокоила неспособность фашизма создать административную основу для осуществления своей власти. На Национальном совете партии в августе 1924 г. один делегат задал вопрос: «Что нового принес с собой фашизм? На что опирается утверждение, будто пути назад нет? Ни на что!»3. Еще до кризиса, вызванного убийством Маттеотти, насаждался официальный оптимизм, и такого рода откровения стали более редкими, но все же имели место. Единственным нововведением фашизма было создание милиции, но ее статус и будущее оставались неясными, и шел спор между теми, кто хотел свести ее значение до безобидной роли резерва на случай чрезвычайной ситуации и школы подготовки кадров для регулярной армии, и теми, кто хотел усилить ее политический характер.
Успех на выборах 6 апреля 1924 г. мог окончательно узаконить господствующее положение фашизма в государстве и по окончании неопределенного конституционного положения сделать возможным нормализацию или возврат к легальным методам, что было центральной темой политических дискуссий. Но окончание переходного периода фашистского правления имело и свои недостатки. Стало трудней и дальше откладывать принципиально важные решения. Вопрос о том, какую окончательную форму примет фашистское государство, стал актуальной политической проблемой. Станет ли новая легислатура, как надеялись либералы, окончательным возвратом фашизма к Конституции и законности или вместо этого будет созвано Конституционное собрание для создания нового фашистского государства? Во втором случае было непросто определить план намерений.
Трудность придания фашизму окончательной формы, а также его нелюбовь к дисциплине и стабилизации нельзя было объяснить одними практическими трудностями при проведении той или иной реформы. Даже репрессивному законодательству, которого требовали экстремисты, не удалось бы сразу же выполнить «революционные» требования движения, что ясно показали события 1925-26 годов. Существовало принципиальное противоречие между таким рациональным и консервативным понятием, как восстановление авторитета государства, и той иррациональной активностью, которая толкала фашистское движение вперед. Идеи конституционной реформы или какой-либо четкой организации противоречили их менталитету или, как минимум, считались неважными. Писатель Камилло Пеллицци, который очень умно критиковал потом неспособность фашизма осуществить поворот к технократии, к руководству менеджеров, очень красноречиво описывал эту позицию: «Фашизм боролся за принцип авторитета, но не авторитета писаных законов или конституционной системы». «Настоящий фашизм испытывает инстинктивную неприязнь к кристаллизации в государство… Фашистское государство это не столько государство, сколько движущая сила»4.
И это была позиция не только немногих интеллектуалов; вождь группы раскольников, которые взбунтовались против «фашио» в Пистойе, назвав себя «Старой гвардией», заявил: «Мы, фашисты, никогда не должны терять динамику, которая относится к числу наших самых характерных признаков; застыть в статичной позиции, что недавно произошло, означает для нас отрицание фашистской идеи»5. Можно говорить о некоей идеологии «сквадризма», которая стремилась скрывать и запутывать простые реалии и заменять их мистификациями.
Для настоящего восстановления авторитета государства было, прежде всего, необходимо уменьшить власть местных фашистских вождей, т. н. «расов». Однако сделать это было непросто. В принципе, сам Муссолини хотел бы взять расов под контроль; в октябре 1923 г., если не раньше, он пришел к убеждению, что в его собственных интересах, как руководителя государственного аппарата, восстановить его власть над партией. Этот шаг не был очевидным: разве Муссолини не был также вождем партии? Но партия показала свою неспособность контролировать местных вождей. Чистые кризисы центральных органов партии, которые постоянно образовывались, распускались, расширялись, сокращались, переименовывались и снабжались большими или меньшими полномочиями, доказывали трудность превращения фашистской партии в единое целое. В определенном смысле поход на Рим даже осложнил проблему. До него необходимость борьбы вынуждала движение к определенному единству действий; теперь этой центростремительной силы не было; к этому добавилось соперничество за посты. Совершенно ясно видел это Дж. Боттаи, самый тонкий аналитик внутренних трудностей фашизма: «В то время как однородность более или менее возможна в партиях, образованных на основе четкой программы, в партии, которая пополняется молодыми кадрами в атмосфере разгара страстей, она почти невозможна. Пока активны сильные чувства, можно объединить людей разных типов; спокойная обстановка снова оживляет их различия»6.
В 1923 году шла интенсивная борьба за власть внутри фашистского движения, как на национальном, так и на местных уровнях. Центральное руководство пыталось либо назначать вождей в провинции, либо ослабить их власть, но вследствие этого наиболее могущественные «расы» стали прилагать еще больше усилий для увеличения своего влияния на центр. В результате усиливалась всеобщая смута и неуверенность. Современники говорили о кризисе фашизма7.
Собственно, кризис начался не с убийства социалистического депутата Матгеотти, а с его речи в парламенте 30 мая 1924 г. Тогда была озвучена идея выхода оппозиции из парламента («авентинский вариант»), тогда же начались фашистские контрмеры, «вторая волна» нелегального насилия или репрессивного законодательства. Циркуляр, который Чезаре Росси8 разослал в день этой речи фашистской прессе, приказывал редакторам разоблачить «втайне задуманный» план оппозиции по подготовке выхода из парламента: «Эти планы направлены на то, чтобы создать угрозу нормализации национальной жизни, на которую все давно надеялись и которая теперь достигнута, вызвав неизбежную и законную реакцию фашистского режима в нужный момент»9. Но убийство сделало такую реакцию невозможной. Согласно его собственной версии, Росси предложил Муссолини сразу же взять на себя ответственность за это преступление, что тот и сделал позже, 3 января 1925 года10. Но Муссолини чувствовал себя слишком слабым для такого рода действий. Оппозиция одержала большую моральную победу; вопрос был в том, сможет ли она превратить ее в политическую. Как известно, этого не случилось, но, чтобы понять позицию Муссолини и фашистского движения, необходимо задаться вопросом, какие шансы могла иметь оппозиция в случае успеха.
Нельзя было полностью исключить применение насилия. В момент большой политической смуты шансы на успех имел путч небольшой и решительной группы людей из самого ближнего круга, хотя и это решение имело свои трудности. Но самая большая опасность для Муссолини исходила от легальной оппозиции. Задним числом известно, что она была обречена на поражение из-за позиции короля, но тогда этого еще не могли знать. Муссолини боялся трех вещей. Первой была враждебность опытных государственных деятелей, но, как показали дальнейшие события, враждебные фашизму Джолитти, Орландо и Саландра имели мало влияния на короля. Второй угрозой был распад парламентского большинства Муссолини. Если бы откололись либералы, фронтовики и другие группы, у фашистов осталось бы лишь шаткое большинство, да и среди фашистских депутатов был рад таких, у кого могли отказать нервы в случае крайних мер или могла возмутиться совесть. Наконец, опасность исходила и от самого кабинета. Муссолини пришлось расширить правительство, включив в него двух либералов, потому что грозили отставкой четверо его министров — Овильо, де Стефани, Федерцони и Джентиле11. Газета «Джорнале д'Италиа» утверждала 5 июля, что «ситуацию контролируют сторонники законности. Есть кабинет, который никогда не пойдет на революционные меры». Позже эта газета взывала к «восьми министрам — сторонникам законности»12. В этих надеждах был большой элемент иллюзии, но верно, что Муссолини тогда мог рассчитывать на полную поддержку только одного члена кабинета — Чиано.
Только этими опасностями можно объяснить колебания в политической стратегий Муссолини. Сначала он склонялся в сторону экстремистов. Ему нужно было сохранить все оставшиеся у него силы, а это означало зависимость от энтузиазма провинциальных масс и вооруженной милиции. Высшей точкой успеха экстремистов был Национальный совет партии в августе. Принятые на нем резолюции означали решительный формальный разрыв фашизма с либеральным государством.
Однако, после того, как Муссолини достиг своей цели, объединив партию вокруг программы конституционной реформы, которая имела мало значения для фактической политической ситуации, он попытался вернуть потерянную или шаткую поддержку либералов. Но часто эффективный метод кнута и пряника не годился в новой политической ситуации. Напряжение было слишком велико, недоверие нельзя было преодолеть с помощью одних обещаний, и ту поддержку, которая была утрачена вследствие ставки на экстремистов на первом этапе, можно было вернуть только пойдя на серьезные уступки.
