К примеру, президент Вашингтон возглавил борьбу Штатов за независимость. Он стал первым главой государства после того, как были сброшены английские колониальные оковы.
Все это верно. Но как можно сравнивать эти события с участием США во второй мировой войне, когда эта страна вступила в союз с СССР — социалистическим государством? А как можно сравнивать Авраама Линкольна с тем же Рузвельтом, да и с любым другим президентом США более поздних времен? При таком сопоставлении невозможно найти соответствующие эквиваленты, которые позволяли бы сравнивать заслуги или минусы в деятельности такого рода исторических фигур. Только определенная эпоха и дает возможность оценить место каждой из них при учете специфических черт данного конкретного времени.
Нельзя сравнивать несравнимое. Как нельзя на одну чашу весов положить, скажем, время, а на другую — пространство и взвешивать — что важнее.
Если бы не было Рузвельта в канун войны, когда СССР нормализовал отношения с США, если бы его не было и в тяжелые годы войны, то положение оказалось бы совсем иное. Это относится и к подведению итогов самой тяжелой и кровопролитной в истории войны, поскольку основы послевоенного устройства закладывались еще на конференциях в Тегеране и Ялте с участием президента Рузвельта.
Ему нужны были умные люди
У президента США был узкий круг деятелей, с которыми он систематически советовался по вопросам как внутренней жизни страны, так и внешней политики. Представление, которое бытовало и в годы его президентства, и после его кончины, будто он почти все решал сам и не испытывал нужды в углубленном обсуждении проблем с другими, по крайней мере наиболее близкими, людьми, является примитивным. Верно то, что Рузвельт не колебался в принятии решений, в обоснованности которых у него не было сомнений. Но прежде чем прийти к убежденности в этом, он заставлял и других высказывать свои суждения, что особенно относилось к тем деятелям или его друзьям, которым он верил и на чью компетентность полагался. Президент любил людей компетентных.
Однажды в беседе со мной он сказал:
— Голова идет кругом, столько проблем. И нужны умные люди, чтобы решать их правильно.
Рузвельт не был исключением из правила, освященного опытом многих веков. Президент действовал в этом плане так же, как поступали и другие крупные деятели в древние или более поздние периоды истории.
Связи, которые поддерживал Рузвельт с теми или иными лицами, были уже в силу его положения и некоторых присущих ему особенностей характера в общем-то на виду. Он и не пытался их скрывать. Например, нередко Рузвельт на протяжении своего президентства рекомендовал советским послам, в том числе и мне:
— Побеседуйте по этому щекотливому вопросу с Гарри Гопкинсом. Он, возможно, не все вопросы может решить, но докладывать их мне будет точно.
С этими советами президента советские послы, разумеется, считались. Бывали иногда и осечки, хотя скорее в результате недоразумений. Например, посол Уманский в одной из бесед с Гопкинсом на завтраке в нашем посольстве прибег при изложении советской позиции по важному вопросу к такой тональности разговора, которая собеседнику показалась слишком строгой. Американец вспылил. Разговор уже трудно было поправить, он был свернут. Уманский сообщил об этом инциденте в Москву самокритично. Поскольку дело касалось формы изложения позиции, а не ее содержания, каких-то серьезных последствий данный случай не имел, хотя, как говорят, след все же оставил.
Гопкинса считали человеком умным, но в то же время и сложным. Не занимая крупных постов в администрации, если не считать короткого периода (1938–1940 гг.) пребывания на посту министра торговли, он был у Рузвельта на подхвате. Его политические взгляды совпадали со взглядами самого Рузвельта по всем основным вопросам войны и мира. Это — главный секрет того веса, который имел Гопкинс в Вашингтоне и администрации.
Гарри Гопкинс являл собой необычный феномен на политическом небосводе США. Он пришел в Белый дом в сорок три года и в течение последующих двенадцати лет неизменно находился при Рузвельте. В тот период никто из государственных деятелей не был так близок к президенту, как Гопкинс.
Все знали, что он — отец четверых детей и жил в общем-то по американским меркам довольно скромно. Его ежегодный доход в течение пребывания в Белом доме был ниже того, который он получал до 1937 года.
Неофициально его называли «заместителем президента», «начальником штаба Белого дома», «главным советником по вопросам национальной безопасности». Он был и тем, и другим, и третьим. Но что больше всего поражало американцев, так это отсутствие у Гопкинса желания наживаться на своей близости к высшей власти, извлекать из своего положения личную выгоду.
Зная его влияние, премьер-министры и президенты зарубежных стран, приезжавшие в Америку, стремились с ним увидеться. Магнаты американского бизнеса поражались его хладнокровию в периоды самых сложных кризисных ситуаций, умению ясно и четко мыслить, излагать свои воззрения.
Гопкинс являлся не только глазами и ушами президента, но, фигурально выражаясь, и его ногами. В решающие для американской истории моменты Рузвельт направлял с самыми важными миссиями за рубеж именно его, Гопкинса.
В январе 1941 года, когда в Европе уже бушевал пожар второй мировой войны, Гопкинс прилетел в Лондон к Черчиллю. В июне 1941 года нацистская Германия напала на Советский Союз, а уже в июле того же года Гопкинс беседовал в Москве со Сталиным. Доверие к этому человеку Рузвельт испытывал настолько большое, что никогда не давал своему эмиссару никаких инструкций в письменном виде.
В последние годы жизни Гопкинс был тяжело болен. Когда самолет приземлился в Лондоне, то он не смог самостоятельно расстегнуть привязные ремни, настолько ослаб. Врачи так и не смогли определить, чем он болел. Пища, которую он употреблял, ему впрок не шла, жил он в основном на уколах и переливаниях крови.
После смерти Рузвельта Гопкинс сразу же подал в отставку. Единственным его желанием было написать книгу о президенте, с которым он в течение многих лет работал бок о бок. Но сделать это не успел: он скончался через девять месяцев после смерти Рузвельта.
У меня состоялось немало доверительных бесед с Гопкинсом, в частности в нашем посольстве, куда он приходил иногда со своей супругой. Нам с Лидией Дмитриевной всегда доставляло большое удовольствие провести с ними время. Гопкинс любил узкие по составу встречи. Из бесед с ним я не могу припомнить случая, чтобы сказанное Гопкинсом расходилось с мнением Рузвельта.
Мне особенно запомнилась одна из бесед с Гопкинсом в нашем посольстве. Его очень интересовала проблема будущего, и он по своей инициативе завел разговор:
— Как все-таки будут складываться отношения между США и Советским Союзом после окончания войны? То, что Германия будет поставлена на колени, яснее ясного. У президента Рузвельта в этом нет ни малейшего сомнения.
Этот разговор происходил задолго до Ялтинской конференции, но Красная Армия шла уже вперед, на запад, и многие американцы понимали, что остановить ее не сможет никто.
— Рузвельт, — заявил Гопкинс, — затрагивал этот вопрос не один раз, пытаясь заглянуть в будущее. И не случайно затрагивал. Об этом же его спрашивают представители разных кругов. Правда, больше политики, чем представители бизнеса.
Гопкинс считался весьма осведомленным человеком, поэтому его мнение всегда представляло интерес.
— У самого Рузвельта, — говорил Гопкинс, — пока еще нет устоявшихся взглядов на этот вопрос, так как для точного ответа надо учесть возможное влияние многих факторов. Главный из них, конечно, — это политика Советского Союза как великой страны.
Слова «великая держава» тогда еще не употреблялись, и Гопкинс пользовался старомодным лексиконом, с точки зрения современных политиков.
— Но из скупых высказываний президента, — продолжал он, — все же я улавливаю, что США должны сделать все возможное, чтобы и в будущем ладить с Советской Россией.
В ответ я сказал:
— Все послания Сталина, которые я доставлял президенту, в том числе и через вас, мистер Гопкинс, проникнуты уважением не только к президенту, но и к вашей стране. Если у обоих лидеров сходные взгляды, разве уже это не говорит о многом? Конечно, Сталин не всегда получал благоприятные ответы на высказанные пожелания, даже настоятельные просьбы.
Тут я сослался на один факт, который на Гопкинса произвел впечатление, хотя он, казалось бы, должен был о нем знать.
— Через несколько дней после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз, — рассказал я, — советское посольство в Вашингтоне получило за подписью Сталина телеграмму, в которой он просил правительство США поставить Советскому Союзу бронированные плиты для танков. У нас в них испытывалась острая нехватка. Однако положительного ответа на эту просьбу мы не получили. США не поставили тогда ничего. Конечно, и в Москве, и в посольстве осталось от этого лишь одно чувство горечи.
