Так возник новый мир и новые люди, не скованные традиционалистскими, социально-ролевыми запретами, люди, которые своими раскрепощенными энергиями способствовали созиданию и утверждению на планете мощной цивилизации.
С течением времени христианская Ойкумена разделилась на западную и восточную части, в каждой из которой развивалась своя версия новой цивилизации.
Запад, после гибели Западной Римской империи погрузился на время в «темные века». Но и тогда в нем прорастали зерна иной цивилизации. Скажем, разбросанные по долам и весям монастыри не слишком часто воспринимаются современным сознанием как островки рождавшейся в первом тысячелетии иной цивилизации. Но именно там, хотя и не везде, собирались старые и создавались новые тексты, обновлялось понимание метафизики и земного мира, развивалось искусство изощренной мысли и сохранялась письменность, шло обучение грамоте больших и малых, а заодно разрабатывались… агротехнические приемы, совершенствовались другие формы материальной культуры. Монастырь должен был обустраиваться, причем подчас в конфигурациях нестандартной архитектуры, служить коллективным пристанищем, кормить и себя, и паломников. При этом совершать все так, чтобы оставалось необходимое — для более важных дел — свободное время, которое требовалось к тому же тщательно измерять. Так что приходилось довольно многое изобретать, порою вспоминая забытое. В результате появились или были введены в обиход: трехпольная система земледелия, отвальный плуг (с лемехом), конская упряжь (и, прежде всего, — хомут), подковы, упряжка цугом, кривошип, механические часы, кое-какие астрономические приборы. Совсем иную роль в производстве стали играть мельницы…
Исподволь формирующиеся богатство и новизна материальной культуры, ее практическая мощь и социальная генетика, накапливаясь, постепенно подводили общество к колоссальному взрыву. Таковой действительно произошел на рубеже первого и второго тысячелетия. Вначале как зеленая революция, случившаяся в результате развития агротехнических приемов, что привело к увеличению производства продовольствия и росту населения. Далее — крестовые походы, рост городов, формирование бюргерства, новая культура и резко возросший спрос на мыслящее сословие.
Христианство в результате семи Вселенских соборов, т. е. выяснения основных догматических принципов, формулирования и развития, прежде всего, упомянутых ранее тринитарного богословия и христологии, заложило основы новой ментальности, новой культуры, нового общества. (Кстати, сколь парадоксально это ни звучит, ни в каком другом обществе, кроме христианского — постулирующего принципиальную свободу человека, наряду с любовью и творчеством, как одну из своих основополагающих ценностей, — не может быть ни полноценных атеистов, ни развитой секулярной культуры.) Мир, таким образом, оказался на пороге грандиозных перемен. А в некоторых точках земли новое мировоззрение, утверждаясь, кажется, инициировало радикальное обновление культурно-исторических замыслов и проектов.
Одним таким ареалом был Прованс. Именно там зародилась культура миннэ, центральным понятием которой была метафизическая любовь, союз душ и сердец. Социальное бытие выстраивалось, «обращалось» вокруг нее (leys d ` amors). Это было совершенно иное отношение к жизни — глубоко личностное и жертвенное. В дальнейшем, однако, данная культура, ее особая социальная организация (в которой присутствовало, к примеру, возведение человека в рыцарское достоинство за поэтический дар, независимо от сословия), а возможно, и нечто большее — оригинальный исторический проект — подверглись агрессии и погибли, либо деградировали со временем в манихейскую ересь альбигойства.
Другой ареал — Восток Европы, Византия, Восточный Рим, где преимущественно с XI по XIV век — от Симеона Нового Богослова до Григория Паламы — развивалась апофатическая и персоналистичная культура исихазма. Апофатическое — «негативное», а потому личностное, персоналистичное богословие. Восприятие мира как совокупности («умной» сопряженности во времени и пространстве) уникальных людей, вещей и моментов. Человек ничего не может сказать о природе Бога, но он может сказать, чем Бог не является. И постепенно очищая пространство от знакомого, лишнего, суетного, в результате развивающегося колоссального напряжения — не только ментального, но и духовного, сердечного — человек постигал (имел возможность постичь) невыразимую словами истину. Из этого понимания, носящего невербальный характер, прорастала не-модельная («антиконвеерная») культура, а дальше провиделась возможность реализации некой совершенно иной социальной практики. Однако процесс был прерван падением Византии…
Параллельно свой культурно-исторический проект в те же годы активно реализовывал и «темный двойник» христианства — разноликое и мозаичное гностическое мировоззрение. Об этом я уже говорил и писал ранее…*
В первые века второго тысячелетия в Европе происходил интеллектуальный подъем, во многом связанный с развитием городской культуры и потребностью в новых людях — интеллектуалах: юристах, медиках, магистрах свободных искусств, диалектиках, теологах. В XII веке — возникают многочисленные городские школы, XIII век — век университетов, ментальная культура приобретает более разнообразные и конфликтующие между собой формы, потом появляются гуманисты. Черта под этим миром была проведена, судя по всему, в XV веке — вместе с окончанием Столетней войны, а вскоре и Реконкисты, гибелью Византии (и формированием на северо-востоке Европы Московского царства), открытием Америки и несостоявшимся концом света. Хотя парадоксальным образом эту дату, 1492 год — т. е. год максимального напряжения эсхатологических ожиданий, связанных с 7000-летием от сотворения мира, да и не только, — можно все-таки при желании считать концом, правда, весьма ограниченным и носящим иной характер, Старого Света.
Действительно, затем пришли Реформация, Контрреформация, Тридцатилетняя война и Вестфальский мир — все это уже истоки нашего времени: эпохи Модернити, чьи дни, однако, кажется, теперь сочтены.
Что же касается европейского интеллектуализма, то поле университетской культуры наследует приблизительно в XVII веке культура академическая. До этого образование, наука рассматривались в основном как форма познания и развития личности, академическая культура придала этой области человеческой деятельности ряд практических, естественнонаучных свойств. Появляются исследовательские корпорации и учреждения: академии, к примеру, старейшая Академия Деи Линчеи, знаменитое Королевское общество, французская Академия, где ведутся исследования, как в сфере социогуманитарных дисциплин и проектов (включая, концептуальное планирование республики), так и в значительной мере в области естественных наук, которые явно начинают преобладать, принося очевидную практическую пользу.
К XX веку формируется целая индустрия университетских, промышленных, военных лабораторий, а также прикладных исследовательских институтов. История науки в прошлом веке — отдельный, самостоятельный сюжет. Скажу только, что происходит последовательная прагматизация и редукция науки открытий (radical innovations) ее последовательное поглощение прикладной деятельностью по производству эффективных решений практических задач. Но и это были лишь истоки более широкого процесса. Со временем пальму первенства перенимает искусство рационализаций: эффектных и порою масштабных усовершенствований (progressive innovations). Одновременно совершается трансформация индустрии знаний в самодостаточную социальную субкультуру — «научное и образовательное сообщество», со своими ритуалами и правилами внутреннего поведения, относящимися далеко не только к исследовательской или образовательной сфере.
Так что тезис о научно-технической революции я считаю одним из самых крупных мифов конца XX столетия.
— То есть, если я правильно понял, Вы хотите сказать, что в развитии западноевропейской цивилизации имел место некий момент, когда произошла замена творческого взгляда на мир монотонным, по сути, его обустройством?
— Возвращаясь ко временам исторического перелома, следует, наверное, сказать, что XIII век был столетием не просто бурным (он, кстати, начался с сокрушения Византийской империи, так никогда и не обретшей впоследствии утраченного земного могущества), но и по-своему внутренне противоречивым. Именно тогда произошло столкновение двух противоположных ментальностей, означавшее развилку и выбор грядущего курса цивилизации — будет ли это новый мир, проникнутый персонализмом и антиномийной логикой, либо вновь восторжествует линейная логика античности и механистическое отношение к личности и бытию.
Трагизм эпохи отразился даже в фигуре Фомы Аквинского, столь яростно боровшегося в те годы с альбигойцами, что, кажется, где-то переступил невидимую миру черту. Впрочем, закрыв дверь для разногласий, мы, по сути, прикрываем ее и для постижения истины. Для Европы же это вообще было время интеллектуальных диспутов и битв, время становления автономной, самостоятельной личности. А, в сущности, помимо яркого сюжета с катарами, — время главной битвы: интенсивного диалога с наследием Аристотеля в изложении Ибн-Рушда (аверроизмом), которое и создало основу для торжества линейной логики, а, впоследствии, редукции и стерилизации цивилизации, утраты трудного для человеческой природы живого антиномийного дара. И, в конце концов, ход событий приблизился к онтологическому тупику, «концу истории».
