Американизация репертуара российских кинотеатров осуществляется в виде экспансии наиболее «низких» пластов и наиболее китчевых форм американской массовой культуры. В результате вместо обогащения и расширения разнообразия репертуара, приобщения наших зрителей к ценностям мирового кинематографа и западной цивилизации происходит нечто противоположное: распространяются большей частью стереотипы и ценности маргинального слоя американской культуры…
Сравнительный анализ показывает, что в большинстве случаев фильмы текущего репертуара содержат и несут зрителю не национальные ценности той или иной культуры — отечественной, европейской или американской, а универсальные стереотипы, имиджи, штампы “усредненной” массовой культуры. Сегодня в нашем кинопрокате циркулируют по крайней мере два потока массовой культуры. С одной стороны, импортная (зарубежная) коммерческая кинопродукция, прежде всего американская, с другой — “американизированная” продукция собственного (отечественного) производства, мало отличающаяся по набору ценностей и стереотипов от продукции зарубежного коммерческого кино, далекая от российских национальных истоков и национального культурного менталитета.
Это, в свою очередь, обусловило появление “американизированной” отечественной кинопродукции, свидетельствующей об изменении ориентаций российских кинематографистов: сценаристов, режиссеров, продюсеров. Иными словами, происходит формирование отечественной самовоспроизводящейся социокультурной системы, несущей ценности массовой культуры “американского типа”» [119].
Вывод слишком пессимистический, хотя в целом верный. Надежду внушает тот факт, что американизация киноискусства вызвала отторжение зрителя от нового кино. Главный редактор журнала «Искусство кино» Д.Б. Дондурей говорит на международном симпозиуме (1995 г.): «Рейтинг фильмов, снятых в ельцинскую эпоху, т. е. после 1991 года, у советских граждан в 10-15 раз ниже, чем у выпущенных под эгидой отдела пропаганды ЦК КПСС. Созданная нашими режиссерами вторая реальность массовой публикой отвергается. Наши зрители сопротивляются той тысяче игровых лент «не для всех», которые были подготовлены в 1990-е годы… герои которых по преимуществу преступники, наркоманы, инвалиды, проститутки, номенклатурная дрянь с отклонениями в поведении» [36].
Таким образом, именно «тысяча игровых лент 1990-х годов» продуцирует аномию, а противодействуют ей фильмы, «выпущенные под эгидой отдела пропаганды ЦК КПСС». Какой провал всей культурной политики!
Тяжелое последствие американизации кино и телевидения, которое ударило по молодежи — легитимизация преступника. Сращивание «светлой» культуры с культурой уголовной — одна из самых драматических сторон культурного кризиса России последних тридцати лет. Это особая сторона современной национальной трагедии, о ней скажем подробнее.
Уже в XIX веке осознавалась, в том числе и в России, опасность для общества распространения криминальной субкультуры среди массы граждан. Как пишут криминологи, человек как социальное существо развивается или в группе законопослушных людей — или «в преступной шайке, у членов которой есть устойчивая система ценностей, отличающаяся от системы ценностей, существующей в большом обществе. Личность в такой среде развивается в соответствии с ценностями и нормами своего окружения, не воспринимая ценностей культуры в целом». Академик В.Н. Кудрявцев, говоря о «нравах переходного общества», уже на первом этапе реформ предупреждал, что «преступная субкультура — не экзотический элемент современных нравов, а опасное социально-психологическое явление, способное самым отрицательным образом воздействовать на многие стороны общественной жизни».
Криминолог И.М. Мацкевич пишет об этой стороне реформы: «В последние десятилетия произошли существенные перемены в отношении общества к преступности и ее проявлениям. Криминальная субкультура, о которой раньше предпочитали не говорить, в настоящее время получила легальный статус наряду с общей культурой. Некоторые утверждают, что это часть общей культуры и нет ничего страшного в том, что общество будет знать некоторые постулаты криминальной субкультуры. Между тем не учитывается самое главное: криминальная субкультура — это не часть общей культуры, а ее прямой антипод. Кроме того, по своей природе она социально агрессивна.
Представители криминальной субкультуры не жалеют ни сил, ни средств для того, чтобы вытеснить лучшие вековые традиции культурного наследия человечества и подменить их суррогатом сомнительных произведений так называемого тюремного искусства. При этом подмена понятий происходит в завуалированных формах, откровенно уголовные песни называются почему — то «бытовыми» песнями, уголовный жаргон и терминология — «бытовым» разговором. Никого не удивляет, что ведущие журналисты разговаривают со своими читателями на страницах газет и по телевидению на полублатном языке… Я уже не говорю о том, что массовыми тиражами выходят книги, написанные на матерном языке. В игровых фильмах актеры позволяют себе нецензурно выражаться, чтобы, как говорят режиссеры, приблизить экранную жизнь героев к реальной» [168].
Без духовного оправдания преступника не было бы взрыва преступности. Особенностью нашего кризиса стало включение в этическую базу элиты элементов преступной морали — в прямом смысле. В результате сегодня одним из главных препятствий к возврату России в нормальную жизнь стало широкое распространение и укоренение преступного мышления. Это нечто более глубокое, чем сама преступность. Этот вал аномии накатывает на Россию и становится одной из фундаментальных угроз.
Криминальная субкультура — сложная и «рыхлая» система, воспроизводству которой способствует много факторов. Но И.М. Мацкевич выделяет самый основной: «Прежде всего, не следует делать поспешных ошибочных шагов в области социально-экономических преобразований, плодами которых пользуются в первую очередь представители криминального мира. При этом надо помнить, что, возникнув однажды, какое-либо негативное явление полностью никогда не исчезает. Ошибки в этой сфере обходятся очень дорого… К сожалению, рассматриваемые социально-негативные явления имеют место и сейчас. Так, около 1% трудоспособного населения у нас ежегодно проходит опыт тюремной жизни. Это колоссальная цифра! Огромное число людей возвращается в обыденную жизнь в качестве проповедников тюремного быта и образа жизни» [168].
Именно это произошло в России. Реформы 1990-х годов создали для представителей криминального мира режим наибольшего благоприятствования. Это реформы послужили «социальным лифтом», который в огромных масштабах поднял преступный мир сначала в экономическую, а потом и в другие сегменты «элиты». Для основной массы населения это стало бедствием.
Сравним выводы 1999 года с тем, что пишут десять лет спустя (в 2009 г.) российские социологи: «Социальное беспокойство, страхи и опасения людей за достигнутый уровень благополучия субъективно не позволяют людям удлинять видение своих жизненных перспектив. Известно, например, что ныне, как и в середине 1990-х годов, почти три четверти россиян обеспокоены одним: как обеспечить свою жизнь в ближайшем году…
В состоянии социальной катастрофы особенно сильно сказалось сокращение длительности жизненных проектов на молодом поколении. С одной стороны, оно в значительной степени потеряло нравственные ориентиры: сначала молодому поколению настойчиво показывали и доказывали тупиковую бесперспективность “строительства самого справедливого общества на земле”, а потом это поколение не могло не увидеть явные изъяны периода первичного накопления капитала. Молодые люди на личном опыте стали все чаще убеждаться, что наибольшего успеха в жизни очень часто достигают отнюдь не те люди, которые имеют твердые моральные принципы, проявляют трудолюбие, старательность, совестливость, милосердие, а те, кто вообще не имеет позитивных жизненных установок, кто желает и умеет достигать своих целей любой ценой. Из средств массовой информации быстро исчезли репортажи о “трудовых подвигах”, исчез и сам человек труда как таковой. Вместо этого в теле- и радиопередачах стали пропагандироваться маргинальные личности, а их умение решать жизненные проблемы выдаваться за образец для всех, в первую очередь для молодежи…
В условиях, когда едва ли не интуитивно все большее число молодых людей понимало и понимает, что они навсегда отрезаны от качественного жилья, образования, отдыха, других благ, многие из них стали ориентироваться на жизнь социального дна, изгоев социума. Поэтому — то и фиксируются короткие жизненные проекты молодых: наркоману бесполезно внушать, что до 30 лет доживает редкий из наркозависимых людей. Ведь больше жить ему просто не надо, он не видит, не может увидеть перспектив для себя в этой жизни. Неслучайно, как свидетельствуют оценки экспертов, по сравнению с 1990 годом в 2002 году число больных наркоманией в России возросло в 10 раз и достигло более 2 млн человек. Молодому человеку, который чрезмерно потребляет спиртное, можно сказать, уже спивается, также бессмысленно говорить о жизненных перспективах, “открытости всех дорог”.
