Что происходит дальше, я не очень понимаю. Унылый среднеевропеец внезапно встает на задние лапы, издает рык и оборачивается – нет, не медведем, медведь – это слишком брутально, – чем-то более хищным, точным и вежливым. «Так уж вышло – не крестись, когти золотом ковать, был котенок – станет рысь, мягко стелет – жестко спать».
Это преображение представляется мне спонтанным и инстинктивным обнажением природы, а не каким-то хитрым планом. В версию о рассчитанности и преднамеренности действия не укладываются наше постоянное пробуксовывание и потеря темпа в последующих событиях.
Но и одного короткого рывка было достаточно, чтобы маятник русской истории раскачался и пошел в привычном для нее (но не для нас, ее пасынков) темпе. Забытый инструментарий этой истории, которым нынешнее поколение даже не знает толком как пользоваться, вдруг сам идет в руки, и ты вспоминаешь, как это делается.
Возникает ощущение, что ты на съемках русской версии блокбастера «Ночь в музее». Вот похитили золото скифов, вот князь Владимир с дружиной, вот Ермак с ватагой, вот Ушаков, Сенявин, Нахимов и Суворов с Кутузовым заодно на одном параде. Ополченцы, восстания, Всевеликое войско Донское и Азовские сидения. И даже Гоголь с его старым казаком Тарасом и его пророчеством о «грядущем православном царе с востока» внезапно оказывается на Украине милой нежеланным и изгоняемым гостем. Древние могучие слова и старые слишком серьезные для нашей эпохи тектонические разломы пространств.
История внезапно заговаривает с тобой через географию. То и дело начинаешь в летописях старых веков натыкаться то на Святослава, аки пардус взявшего Керчь-Пантикапей, то на то, как гений афинской демократии Перикл снарядил черноморскую экспедицию афинского флота и заглянул с нею в Крым. Кстати, не знаю почему, но напоминание об этом факт ужасно возмущает новодельных «сторонников демократии».
Свидетельство того, что перед нами ход Большой Истории, – это ее способность действовать малыми группами. Оказывается, что достаточно нескольких десятков человек – меньше, чем понадобилось конкистадорам для завоевания империи инков, – чтобы заставить весь Новый Мировой Порядок пойти незалечиваемыми трещинами.
В этой истории полно боли, крови, слез, трагедий. 2 мая в Одессе. Продолжающееся уже полгода мученичество Донецка, Горловки и Луганска. Но трагедий было немало и в эпоху безвременья. Трагедии лишенных смысла, лишенных переживания катарсиса и очищения. Такой бессмысленности в этом году не было совсем. Напротив, каждая боль и каждая смерть делали оставшихся в живых светлее, смелее и злее.
Есть, конечно, те, у кого от хода истории приключается морская болезнь. Кто-то сыплет песок и стекло в механизмы ее двигателей. Кто-то в открытую собирается толпами биться в падучей и требовать: «Верните назад эвтаназию! Мы не хотим ни жизни, ни боли! Мы уже почти растождествились с этой страной, а саму страну почти развоплотили!».
Покойный выдающийся русский геополитик Вадим Цымбурский любил цитировать ироническую запись Достоевского о российских западниках: «Мы европейцы и преследуем цели веселости. А более никогда и ничего, вот и всё». Геополитика «веселости» себя исчерпала под радостные аплодисменты веселых людей детоубийцам. Их теперь даже не назовешь клоунами: для клоунов они слишком злые.
Я уверен, что если мы выдюжим следующий год, не сломаемся, не сдадимся, не станем вновь умолять о веселой и безболезненной смерти, то окажемся хозяевами положения, включая даже и ту самую Европу. Если сломаемся, то будем выброшены на помойку несостоявшихся цивилизаций. На помойке будет смрадно, дымно от горящих покрышек, полно блох и крыс.
В истории всё кажется логичным и предопределенным только тогда, когда она уже закончена и остыла. В ходе великой исторической схватки никогда и ничто не предопределено. Историческая судьба – это не рок, а поступок.
31 декабря 2014
Российская телеповестка этих рождественских дней производит впечатление странного дежавю в стиле «два мира – две системы». Переполненные храмы в Москве и Воронеже, роскошь византийского богослужения, радостные лица встречающих Богомладенца православных христиан – это «у нас».
И «у них» – новости об истреблении палачей ИГИЛ на Ближнем Востоке, демонстрации за и против исламизации в Германии и, как финальная точка в споре, – кровавая, демонстративная, откровенно провоцирующая бойня в Париже.
Трудно придумать более наглядный контрапункт между картиной мира, с большей или меньшей погрешностью выбравшего традиционные ценности, и картиной мира, от них отказавшегося и мечущегося между истеричной «толерантностью» и осатанелым варварским фанатизмом, порывающим и с традицией, и со здравым смыслом.
Необходимо понимать, что в конфликте за контроль над смысловым пространством Западной Европы схлестнулись не ислам и христианство и не ислам и атеизм, а две постмодернистских секты. Одна говорит о том, что нет и не может быть на свете ничего, никаких ценностей и святынь, которые не подлежали бы постмодернистскому вышучиванию, глумливому окарикатуриванию. Нет ничего, что носитель свободомыслящего креатива не мог бы сделать предметом издевательства, сославшись на свободу слова.
Вторая отвечает, что карнавал заканчивается там, где начинается ислам, а если вам это не нравится – вы умрете: быстро, шумно и публично. Террор без границ против глумежа без пределов.
Никакого оправдания террору нет и быть не может. Все квазитрадиционалистские ламентации «а нечего было оскорблять чувства верующих» совершенно неприемлемы и недопустимы. Франция – светское государство, где свобода слова закреплена как абсолютная конституционная ценность. И в таком государстве кто угодно имеет право сказать о вашей вере всё что угодно. А вы имеете право что угодно сказать о его неверии. Для современной Франции этот принцип свободы слова имеет такое же абсолютное религиозное значение, как для ислама, к примеру, единство Божества. Если вам этот принцип не нравится – вы просто не едете во Францию и там не живете.
Но это – в теории. На практике официальной религией Запада вместо Свободы вот уже полвека числится Толерантность. Во имя этой толерантности, «дабы не оскорблять чувства атеистов и мусульман» оскорблялись чувства всех остальных, прежде всего – христиан. Чтобы запретить хиджабы, запрещали нательные кресты, разбирали рождественские вертепы, исключали как «язычество» рождественские елки.
Западная Европа представала в глазах мигрантов из Азии и Африки обществом, систематически уничтожающим собственную традицию во имя «неоскорбления чувств верующих мусульман».
На глазах одного поколения европейцы попрали десятки своих свобод во имя толерантности. Тем более удивителен был их отказ попрать эти свободы в случае с откровенно издевательскими карикатурами, которые и впрямь (в отличие от новогодних елок) могли кого-то оскорбить. Такая избирательность создавала ситуацию, которая в юридических терминах именуется самоуправством, то есть действием из сознания своего мнимого права.
Это мнимое право было создано именно политикой толерантности и ничем больше.
Разумеется, Европа не может и не должна делать исключений из принципа свободы слова, являющегося ее базовой ценностью. Вне сомнения, меньше всего такое исключение может делаться в отношении представителей ислама, который, при всем к нему уважении, никак не является основой для европейской традиции.
Определенную чувствительность европейцы могли бы проявить к христианству, без которого данная цивилизация просто бы не существовала. Но именно на этом направлении вот уже много десятилетий не проявляется ничего, кроме издевательств и глумежа.
Этот глумеж над собственной христианской традицией Европы в сочетании с толерантными плясками вокруг мигрантских традиций не мог не создать впечатления у исламских радикалов, что речь идет о почти завоеванной территории, где никакие карикатуры, конечно, невозможны, а тех, кто их размещает, можно и нужно безнаказанно убить. Как оказалось, путь от угрозы до действия может быть очень коротким.
Я не буду придумывать никакие конспирологические версии наподобие тех, что существовали вокруг 11 сентября 2001 года, не буду предполагать, что эта террористическая атака должна подтолкнуть Евросоюз к более жестким действиям против ИГИЛ на Ближнем Востоке и к более жесткой миграционной политике.
Подчеркну только свой скептицизм в связи с надеждами, что отрезвление по поводу истинной угрозы заставит Францию выйти из коалиции против угрозы мнимой – то есть России. На место голлизма во Франции пришел атлантистский фундаментализм, и даже в своей последний час с перерезанным горлом французский истеблишмент будет ставить западную солидарность в русофобии выше реальных цивилизационных и культурных угроз.
