корпорации от налогообложения. Государственные предприятия также попали бы под это ограничение, что привело бы к их приватизации без прямого на то указания. Каждый раз, когда кто-то пытается выступить против этих договоров, раздается один и тот же тэтчеровский аргумент – «нет альтернативы» (тому, что требуют рынки). После их подписания и ратификации пути назад уже нет: pacta sunt servanda [48]. Международные договоры заменяют национальное законодательство и должны исполняться, даже если они идут вразрез с национальным правом, практикой и интересами.
Множество авторов, оставаясь убежденными европейцами, подчеркивают опасность дефицита демократии, обусловленного этой диктатурой в отношении экономики и правовых норм. Политолог Заки Лаиди предостерегает от безрассудного желания заключить весь миропорядок в конституционные оковы (или смирительную рубашку) и навязать закон силой, что и произошло в 2009 году. Чуть ранее, в 2005 году, во Франции был проведен референдум, в ходе которого гражданам этой страны предлагалось ответить, должна ли, по их мнению, Франция ратифицировать предложенную Конституцию ЕС. Эта Конституция была отвергнута большинством голосов (54,67 %). Но в 2009 году было введено все то же самое – через искусно придуманный Лиссабонский договор [49]. Как отмечает Лаиди, закон, какими благими намерениями он бы ни руководствовался, в глазах общества имеет смысл, только когда он служит обществу.
Право – не общий абстрактный принцип, оторванный от общества, или своего рода экстерриториальное юридическое НЛО. Цель закона прежде всего политическая, поскольку в первую очередь он служит для поддержания и укрепления социального порядка, ради чего и задуман. По мнению Заки Лаиди, этика без политики, то есть этика, которая не укоренена в конкретном обществе, служит лишь маскировкой весьма реального деспотизма. Так чем занимается Евросоюз, если не созданием законов во имя европейских «ценностей», игнорируя политику, то есть общественные дебаты и консультации с гражданами?
Некоторые левые авторы, такие как французский философ Этьен Балибар и немецкий писатель Ханс Магнус Энценсбергер, также подвергли серьезному сомнению это экономическое и нормативное демократическое отклонение Европейского союза [50]. Понимая неспособность Европы справиться с новым перераспределением капитала и власти, Этьен Балибар отмечает, что ее финансовая система полностью вышла из-под контроля в той мере, в какой Европейский центральный банк действует исключительно в финансовых интересах, делегитимизируя Еврокомиссию. После финансового кризиса 2008 г. и во время греческого кризиса 2015 г. правительства и главы государств выступили в качестве исключительных носителей народного суверенитета и права народов распоряжаться собой, попирая при этом собственное мнение граждан. Этьен Балибар выразил это следующим образом: «Демократия была подрезана с двух концов одновременно, и политическая система в целом сделала шаг вперед на пути к дедемократизации. Поэтому кризис демократической легитимности в Европе сегодня двояк: у национальных государств больше нет ни средств, ни воли для защиты или обновления общественного договора, а власти (или институты) Евросоюза не склонны исследовать формы и содержание социального гражданства на более высоком уровне – если только им не придется сделать это в один прекрасный день, когда они осознают политическую и моральную опасность, которую представляет для Европы введение диктатуры финансовых рынков «сверху» и недовольство антиэлиты, подпитываемое «снизу» нестабильностью условий жизни, презрением к работе и лишением перспектив на будущее».
В этом сценарии заявленные прорывы, данные обещания, намеченные реформы так и не сбываются. Более того, они заглушаются или даже затираются правилами сообщества и ограничивающими международными договорами, такими как TISA, или предположительно не ограничивающими, но все же нормативными соглашениями, такими как Глобальный договор о миграции, согласованный в Марракеше в 2018 году под эгидой Организации Объединенных Наций [51].
В своем коротком и ярком эссе Ханс Магнус Энценсбергер не деликатничает, критикуя огромные недостатки Европы. При навязчивом желании «общения» он скрывает ключевые цифры (например, суммы взносов государств-членов) и использует туманные выражения: «Даже Лиссабонский договор, этот эрзац конституции, который служит Союзу правовой основой, отличается тем, что при его прочтении даже самый благосклонно настроенный европейский гражданин сталкивается с непреодолимыми трудностями. Он похож на забор из колючей проволоки».
Конституция Европы занимает 200 страниц, притом что Конституция США – 22 страницы… Как и знаменитые нормативы Евросоюза, которых никто никогда не читал, выросли с 85 тысяч страниц в 1984 году до 150 тысяч страниц сегодня! Или взять официальный бюллетень Союза, который весил тонну в 2005 году и составил 62 миллиона слов в 2010-м. Не будем забывать и о пресловутом постановлении 1677/88 об огурцах, в котором говорится, что для того, чтобы попасть в категорию «экстра», огурцы «должны иметь изгиб, не превышающий максимальную высоту 10 мм при длине 10 см».
Что касается того, что демократия перегружена тоннами бумажной работы и циркуляров, стоит процитировать австрийского автора Роберта Менассе, который, впрочем, является проевропейцем: «Однако в ЕС разделение властей упразднено. <…> Комиссия является тем ведомством, где демократическая легитимация окончательно развеяна: ее неизбираемый аппарат никто не может победить, он работает, покончив с разделением властей… Что касается политической демократии, то триада Парламент-Совет-Комиссия создает черную дыру, в которой исчезло то, что мы понимали как демократию [52]».
Признаем, что «предпочтение данной нормы», ставшее визитной карточкой Евросоюза, было не только негативным, как Заки Лаиди подчеркнул в своей превосходной работе о Европе как нормативной силе. Предпочитая «мягкую» силу «жесткой» по американскому образцу, утверждает Лаиди, Европа стремилась построить систему, основанную на выработке общих норм, а не на силе. Еще лучше, благодаря своей бьющей через край нормативной деятельности и экономическому весу, ей удалось мягко навязать свои нормы остальному миру. Европа задала темп устойчивому развитию прав человека, демократии и основных социальных прав и содействовала принципу регулирования международной системы через правовые, а не военные каналы. Ее стремление продвигать глобальные общественные блага, выходящие за рамки суверенитетов, посредством основных договоров, таких как принятые КС договоры по окружающей среде, положению женщин или состоянию общества, заслуживает высокой оценки. Принято к сведению. Не оспаривая вклада Европы в миропорядок и лучшее функционирование человеческих обществ, факт остается фактом: эти положительные эффекты являются результатом менее позитивных намерений и слишком часто маскируют деятельность, которая не является ни прозрачной, ни демократичной. Иногда диктатура приносит удачные результаты, но даже в этом случае она остается диктатурой. Европа, как мы показали, выбрала путь «мягкой» экономической и правовой диктатуры, но все равно диктатуры. Эта трансформация правовых норм в наднациональный всемогущий закон супергосударства, даже если иногда приносит благоприятные результаты, в дальнейшем может привести только к политической и институциональной катастрофе.
И опять, речь не о том, чтобы упрекать Жана Монне. Напротив, мы восхищаемся его прагматичным гением, основанным на мощной деловой хватке, и признаем тот
