Советские послы в США — А. А. Трояновский, К. А. Уманский, М. М. Литвинов, а затем и я — много раз встречались с Кордэллом Хэллом. Часто нас принимали его заместители, когда сам государственный секретарь не мог этого сделать по состоянию здоровья. Учитывая общее количество этих встреч и интенсивность тогдашних связей между Москвой и Вашингтоном, можно сказать, что Хэлл в целом уделял большое внимание советско-американским отношениям.
Не могу припомнить ни одного случая, когда по той или иной причине беседа с Хэллом приняла бы крутой оборот. Он обладал тактом и умел держать себя в руках. Если при рассмотрении вопроса возникали трудности, расхождения, то Хэлл предпочитал скорее отложить его на время в сторону, оставить нерешенным, чем рассориться. Когда же он занимал по какому-нибудь вопросу отрицательную позицию, то стремился преподнести это с гибкостью, и в таких случаях в его голосе звучали бархатные нотки. Кстати, они совпадали и с естественным тембром голоса Хэлла.
Это, конечно, ничего не меняло по существу и вряд ли могло утешить собеседника, но помогало создать ту атмосферу расставания, которая не считалась бы напряженной. Обращал на себя внимание и такой факт: вопросы, по которым имелось меньше всего шансов договориться, Хэлл обычно старался передать одному из своих заместителей для обсуждения с советским представителем.
Хэлла отличали основательные знания в области юриспруденции и конечно же прекрасное ориентирование в принципиальных вопросах внешней политики. Здесь у него был свой «конек» — отношения со странами Латинской Америки. С легкой руки Хэлла администрация Рузвельта провозгласила в тридцатые годы в качестве основы своего внешнеполитического курса в Западном полушарии политику «доброго соседа», которая означала отказ от наиболее грубых методов империалистического вмешательства и содействовала некоторому смягчению отношений США с латиноамериканскими странами. Разумеется, за этим не стояли какие-то альтруистические мотивы. Речь шла лишь о форме. Интересы же американского капитала, ставившего целью расширение своей политической и экономической экспансии в Латинской Америке, оставались прежними.
Хэлл не принадлежал к числу деятелей, которые, как сейчас принято говорить, работают на публику. Его редко видели на каких-либо общественных форумах. Выступать перед большой аудиторией он не любил и избегал таких речей, если они не носили официального характера и не вызывались необходимостью. Хэллу больше импонировали беседы в узком кругу с участием двух-трех человек с обеих сторон — преимущественно двусторонние встречи.
Говорил он тихо и в общем-то ораторским искусством не блистал. Иногда из-за этого даже складывалось впечатление, что Хэлл плохо себя чувствует. Медлительный в движениях и в разговоре, ходил он не торопясь, с видом человека, погруженного в размышления.
Мы продолжали контакты на протяжении пяти лет, вплоть до того, как Хэлл ушел в ноябре 1944 года в отставку с поста государственного секретаря в связи с болезнью. Ему исполнилось тогда 73 года. Он был седой, высокого роста, с сосредоточенным выражением лица. Во внешнем облике Хэлла присутствовало что-то от библейского Моисея, как его изображают художники. Таким запомнился мне этот крупный политический деятель, на протяжении многих лет руководитель американской дипломатии в администрации Рузвельта.
Первым заместителем государственного секретаря США работал Сэмнер Уэлльс. Не являясь членом кабинета и уступая государственному секретарю в правах и политическом весе, он тем не менее, по общему признанию хорошо знавших его людей, играл важную роль в деле руководства американской дипломатией военного времени. Уэлльс фактически являлся организатором всей практической работы дипломатического механизма США. Тем более что сам Хэлл часто недомогал.
Те, кто знал Уэлльса, отмечали его незаурядность, большие способности и богатую эрудицию.
По своему характеру, да и по образованию Уэлльс слыл, если можно так выразиться, человеком англосаксонской закваски. Эту свою особенность он не только не скрывал, но и старался демонстрировать. Когда к нему заходил иностранный дипломат, то, независимо от ранга гостя, он неторопливо вставал, проходил навстречу положенное, по его мнению, количество шагов, так же неторопливо протягивал руку и еще более неторопливо приглашал собеседника:
— Пожалуйста, садитесь.
Все в поведении Уэлльса, в его отношении к собеседнику размеренно обдумывалось и взвешивалось. Начинал он беседу с двух стандартных любезных фраз, а затем изъявлял свою готовность к разговору по существу:
— Я вас слушаю.
Если встреча проходила по просьбе самого Уэлльса, то он обращался к собеседнику с просьбой:
— Выслушайте, пожалуйста, вначале наше заявление. Или фраза могла быть построена так:
— Выслушайте, пожалуйста, наши соображения.
Манера общения у него всегда оставалась корректной. Но собеседником по существу вопросов, подлежащих обсуждению, Уэлльс считался жестким. Поговорка: «Мягко стелет, да жестко спать» — относилась к нему в полной мере.
Взгляды его характеризуются также весьма определенным высказыванием, которое он счел возможным включить в свою книгу, вышедшую в ходе войны, уже после того, когда в ней наметился
перелом. Речь шла о представителях крупных финансовых и торговых кругов в западных странах, включая и Соединенные Штаты, которые, с точки зрения Уэлльса, были «твердо уверены, что война между Советским Союзом и гитлеровской Германией будет только благоприятна для их собственных интересов. Они утверждали, что Россия непременно потерпит поражение, и тем самым будет ликвидирован коммунизм».[5]
В области советско-американских отношений Уэлльсу, как правило, руководством поручались задания, не отличавшиеся особым дружелюбием: сделать советской стороне представление, заявление или другой демарш. В нашем посольстве хорошо знали, что Уэлльсу отводилась в госдепартаменте подобная роль, и потому, когда требовалось нанести визит в госдепартамент, предпочтение отдавалось, если это оказывалось возможным, встречам с другими заместителями государственного секретаря. Понятно, что все это делалось с соблюдением необходимого такта и чувства меры. Тем не менее нельзя было не учитывать, что Уэлльс постоянно и беспрепятственно входил в Белый дом, а к его мнению американская администрация и лично Рузвельт прислушивались.
Определенным утешением для нас являлось то обстоятельство, что Уэлльс, как нам рассказывали представители некоторых других иностранных посольств и миссий, в контактах с ними держался примерно в том же духе.
По свойствам своего характера человеком Уэлльс был малообщительным. Он и скончался, как потом сообщалось, в сельской местности во время одной из прогулок, которую совершал в одиночку. Его тело нашли прямо на прогулочной дорожке.
В сложном «букете» государственных деятелей США, входивших в администрацию Рузвельта, находились и такие, как военно-морской министр Джордж Форрестол и военный министр Генри Стимсон. Сотрудникам посольства, мне как послу, а ранее и моим предшественникам приходилось нередко встречаться с ними и обсуждать вопросы военного характера, да и некоторые вопросы политических отношений между СССР и США. Во время войны министры в администрации Рузвельта не только не чурались обсуждения общих вопросов политики, но даже сами проявляли в этом инициативу.
Форрестол мне запомнился сравнительно молодым, по натуре общительным, живым, энергичным. В каждом нашем разговоре он решительно высказывался за необходимость доведения войны до полной победы над гитлеровской Германией и не стеснялся прибегать к самым резким выражениям в адрес ее фюрера.
Форрестол отдавал предпочтение узким встречам. Он бывал у нас в посольстве, сам приглашал меня с женой к себе в гости. Обстановка на этих встречах царила в общем дружелюбная. Форрестол иногда довольно свободно рассказывал о нравах в среде американского большого бизнеса. Знакомым с ней он оказался не столько по собственному опыту, сколько по связям своей жены, которая происходила из богатой семьи.
Однажды Форрестол рассказал нам историю об ограблении его жены, у которой похитили много дорогих украшений во время одного из званых приемов. История эта — о ней, кстати, сообщалось в американской печати — оказалась весьма занятной, пожалуй, не уступающей по сложности сюжета детективным произведениям Агаты Кристи. Юмористические замечания, которыми Форрестол сопровождал свой рассказ, казались, однако, несколько искусственными, так как похищенные «вещицы» стоили немало.
Поскольку военно-морской министр отличался большой энергией и подвижностью, то во время бесед он, казалось, уставал сидеть на одном месте. Форрестолу сподручнее было расхаживать по комнате, размахивать руками, ругая Гитлера и его приспешников. Если же вблизи висела на стене географическая карта, то он обязательно подходил к ней и с учетом конкретной военной обстановки в данный момент делал несколько «стратегических» жестов, водя по карте карандашом. Его комментарии тяготели к морской тематике. Форрестол, однако, не только знал свое дело, но и умел мыслить категориями политики.
