Финляндское руководство должно было возобновить «мирный зондаж». Но делать это уже мыслилось только на основе неофициальных контактов с представителями влиятельных общественно-политических кругов западных держав. Пока историкам известны три случая таких наиболее весомых контактов. Один из них связан с передачей летом 1943 г. в Швеции финляндских условий перемирия руководителем профсоюзного объединения Финляндии, членом «мирной оппозиции» Э. Вуори видному профсоюзному деятелю Англии А. Дикину. Указанные условия, предусматривавшие изменение границы 1940 г. в пользу Финляндии, докладывались правительству Черчилля.
Другой факт, относящийся к августу 1943 г., заключается в попытках Финляндии воспользоваться посредничеством бельгийского посланника де Круа. Целью было передать советскому представительству в Стокгольме заведомо неприемлемых для СССР условия перемирия, предусматривавшие ревизию договора 1940 г. То есть позиция финляндского правительства не претерпевала таких изменений, при которых можно было бы иметь реальные основы для переговоров. Как указывал впоследствии в своих мемуарах Линкомиес, правительство Финляндии не было намерено возвращаться к границам 1940 г. и категорически сообщило об этом через своего посланника в Стокгольме Грипенберга.[429]
Существенно иного характера третий факт. В военно-политических кругах Финляндии возник план решения вопроса о выходе из войны путем впуска на свою территорию войск западных держав, которые могли осуществить десантную операцию в Заполярье. Предполагалось, что реализация такого замысла позволила бы Финляндии очистить Лапландию от немецких войск и положительно для себя решить вопрос о заключении мира с Советским Союзом. Как известно, на американо-финских переговорах, проходивших в Лиссабоне в конце лета — начале осени 1943 г., рассматривалась возможность практической реализации такой идеи.
Выход Финляндии из войны во всех случаях предусматривалось теперь осуществить в тайне от Германии. Когда же отдельные сведения о «мирном зондаже», предпринимавшемся с финской стороны, стали известными немецкому руководству, то в Хельсинки заявили, что это делалось без санкций правительства.
Следовательно, существенных изменений в решении проблемы выхода из войны не было достигнуто. Дальнейшее же развитие событий неизменно требовало от финского руководства продолжить поиски пути к миру.
На третьем этапе, начавшемся в ноябре 1943 г., Финляндия установила уже прямые контакты с Советским Союзом через соответствующие дипломатические каналы, стремясь сохранить свои действия в тайне от Германии. Финские политические деятели, реалистически подходившие к оценке сложившейся обстановки, считали, что именно такой путь может привести к выходу из войны. Обращаясь к президенту Рюти 25 сентября 1943 г., Кекконен выразил сомнения в том, что Советский Союз будет инициировать мирные переговоры, и даст необходимые гарантии. Такое представление, отмечал он, «не отвечает фактически существующему положению». По его мнению, достигнута такая стадия, «когда необходимо от имени правительства Финляндии официально предложить Советскому Союзу начать переговоры о мире».[430]
В конце ноября 1943 г. стало известно относительно желания Финляндии вступить в прямые переговоры с Советским Союзом. Секретарь МИД Швеции Э. Бухеман сообщил об этом советскому посланнику в Стокгольме Коллонтай. На предложение правительства СССР финской стороне изложить условия, при которых Финляндия могла бы выйти из войны, последовал весьма определенный ответ, который сводился к тому, что необходимо восстановить границу 1939 г. При такой постановке вопроса мог быть в дальнейшем закрыт путь к установлению советско-финляндских контактов. Складывалось мнение, как его выразил Сталин на Тегеранской конференции, что в Финляндии «не хотят серьезных переговоров с Советским правительством».[431]
Советский Союз, однако, не пошел на то, чтобы прервать начавшийся диалог с финской стороной. В ответном заявлении советского правительства, полученном 20 декабря в Хельсинки, говорилось о согласии обсудить с финскими представителями проблему заключения мира. Но лишь в середине февраля 1944 г. произошла первая встреча в Стокгольме советского и финского представителей — Коллонтай и Паасикиви. Приблизило ли это Финляндию к принятию решения о выходе из войны? Ни на один шаг. Получив советские условия перемирия, содержавшие, в частности, положения о необходимости разрыва отношений с Германией и интернировании немецких. войск из Финляндии, а также сохранении в силе мирного договора 1940 г., финское правительство не стало возобновлять переговоры в Стокгольме.
Такая позиция финского правительства и парламентариев, которые его поддерживали, являлась, очевидно, следствием того, что еще не был осознан до конца факт неминуемого поражения Германии. Прав был Рузвельт, когда заявил на Тегеранской конференции, что в Финляндии руководство еще явно верило в Германию и «было бы лучше», если бы произошло «изменение состава финляндского правительства», чтобы переговоры вели «другие финны»[432] (это, естественно, не касалось Паасикиви, который занимал конструктивную позицию в подходе к советским предложениям).
С другой стороны, в Финляндии, видимо, существовали также опасения, что Германия, стремясь сохранить свои стратегические позиции на европейском севере, может попытаться оккупировать всю финскую территорию. Во всяком случае, когда в Берлине стало известно о переговорах Паасикиви с Коллонтай, то оттуда последовали угрозы. А в марте Блюхер и Эрфурт прямо устрашали оккупацией Финляндии.[433]
Но ведь этих угроз со стороны гитлеровского правительства следовало ожидать при возможной утечке сведений о секретных беседах представителей СССР и Финляндии в Стокгольме. И если уж принималось решение идти на прямые переговоры с Советским Союзом, то нельзя было не учитывать, что при действительно решительном стремлении Финляндии выйти из войны во весь рост становился и вопрос о разрыве с Германией, об очищении страны от ее войск.
Значит, подход к февральской встрече с советским полпредом в Швеции не предусматривал реалистических возможностей решения проблемы заключения мира с СССР. Это была всего лишь дипломатическая разведка. И, судя по всему, она имела задачу не только выяснить позицию Советского Союза, но, кроме того, преследовала цель показать стремление финляндского руководства к миру, чтобы приглушить антивоенные настроения в собственной стране и успокоить определенные влиятельные круги в Стокгольме и Вашингтоне. К серьезному же обсуждению с Советским Союзом перспектив выхода из войны финское руководство не было готово.
В противном случае даже при отрицательном отношении к советским условиям стали бы изыскиваться пути к выработке конструктивных решений. Озабоченность скорее проявилась в Швеции, когда 6 марта король Густав V через своего министра иностранных дел высказал Рюти и Маннергейму «надежду», что дальнейший обмен мнениями с Советским Союзом все же будет продолжен. И в более жесткой форме выразили свое отношение к позиции Финляндии Соединенные Штаты Америки. 16 марта Рузвельт заявил, что в связи с отрицательным отношением финского правительства к советским предложениям рассматривается в США вопрос о возможном разрыве дипломатических отношений с Финляндией.
В такой обстановке из Хельсинки был направлен 17 марта ответ советскому правительству, где в расплывчатых выражениях говорилось о желании вести переговоры с СССР, но в то же время указывалось и на невозможность заранее принять его условия.
Видимо, положение финляндского правительства сразу же упростилось, если бы из Москвы был получен отрицательный ответ. К тому же из Берлина последовала гневная реакция, выразившаяся в требовании, чтобы Финляндия прекратила какие-либо контакты с СССР. Советское же правительство направило уведомление финскому руководству о возможности продолжить переговоры без предварительного принятия финской стороной ранее определенных условий.
Такого поворота совершенно не предвидели в Хельсинки. «Произошло неожиданное», — писал впоследствии в своих мемуарах Линкомиес.[434] Однако не оставалось ничего другого, как послать в Москву свою делегацию. А это означало — кризис дипломатии лавирования. Ведь, во-первых, заходя так далеко в контактах с Советским Союзом, финское руководство утрачивало и себе всякое доверие со стороны Германии, ставя о «ношение с ней в остро критическое положение. Во-вторых, поездка в Москву была сама по себе обнадеживающим фактором для сторонников выхода из войны как внутри страны, так и за ее пределами. Но безрезультатность такой акции могла лишь подорвать и довольно шаткие позиции тех, кто нес ответственность за судьбу Финляндии.
