Оказавшись под подозрением, Пятаков и Радек пытались убедить Сталина и других лидеров партии в своей невиновности и готовности «умереть за Сталина». Что же, это как раз то, что нужно. Нужны люди, которые помогут убедительно скомпрометировать Троцкого. Чтобы «уломать» старых троцкистов, понадобилось от 2 до 7 месяцев. И снова встает вопрос: почему они согласились клеветать на себя?
Особенно тяжкие преступления брали на себя «пешки», которые могли быть привлечены за шпионаж или уголовные преступления и согласиться сыграть в «политиков». Эти люди могли «взять на себя» признания в непосредственной организации вредительства, оставив политикам политическое руководство. Но все равно признания на втором процессе были чудовищны даже для троцкистов. Даже если в основе лежали прежние разговоры, признаться в реальном совершении диверсий и планах раздела СССР, которые ты якобы поддерживал еще до каких бы то ни было поражений, — это слишком.
«Заочный обвиняемый» Троцкий полагал: «Все это капитулянты, люди, каявшиеся по несколько раз… утратившие в этих покаяниях цель, смысл жизни, уважение к себе… В течение лет этих внутренне опустошенных, деморализованных, издерганных экс-ревоюционеров держали между жизнью и смертью»[308]. В этой версии тоже не все клеится. Угроза жизни известных троцкистов возникла только с 1935 г., но «каялись» они в 1928–1933 гг. Они каялись не потому, что боялись за жизнь, а потому что не видели себя вне партии, вне осуществления коммунистического проекта, которому посвятили жизнь. Но из раскаявшихся (причем не искренно) оппозиционеров далеко не все согласились участвовать в открытых процессах. Вспомним А. Смирнова, С. Сырцова, А. Шляпникова и др. Их «сломать» не удалось. Многие лица, упоминавшиеся на процессах, на скамью подсудимых не попали и были расстреляны «в рабочем порядке».
«Капитулянтство» перед Сталиным как предпосылка для признаний вины не объясняет и признаний военных, добытых следствием в короткий срок у людей, прежде не каявшихся в политических грехах.
Пытки? Но показания, данные под пытками, можно опровергнуть на процессе (в 1938 г. такой удар по сталинскому шоу нанес Крестинский). Шантаж судьбой родственников? Этот метод вообще не очень годится для политиков, для которых общественное важнее семейного. Пятаков, например, обличал собственную жену, заподозренную в троцкизме. Важнейшая ставка политика в условиях жесткой борьбы, быстро меняющейся политической ситуации — сохранить саму возможность возвращения в политику, что с 1936 г. значило — сохранить жизнь.
После дела Зиновьева и Каменева верить в сохранение жизни подсудимых было трудно. Но у Сталина были аргументы, чтобы доказать: ситуация изменилась. Ягода отстранен. Пятаков не знал, что Зиновьев не виновен в убийстве Кирова, так же, как Зиновьев не знал, что в этом не виновен Котолынов. Но Пятаков и Радек знали, что они не виновны в диверсиях. И они знали, что это знает Сталин. Так зачем их расстреливать?
Сталин уничтожал тех противников, кого считал «не разоружившимися перед партией», то есть готовыми в случае чего интеллектуально поддержать после-сталинский режим.
Соревнование за жизнь Радек и Сокольников выиграли. Правда, до «решающих событий» все равно не дожили. Но если бы Сталин был отстранен от власти в середине 1937 г., то Сокольников пригодился бы как опытный финансист, а Радек — как публицист, готовый прославить новый режим и разоблачить сталинский. Уж он бы нашел слова. А вот Пятаков работал на следствие неаккуратно. Ставкой была жизнь, но не мучительная жизнь и смерть в лагере, а возможность вернуться в политику.
Дольше всех сопротивлялся Муралов, но и он в конце концов убедил себя: «да подчинится мой личный интерес интересам того государства, за которое я боролся в течение двадцати трех лет»[309], и согласился действовать по плану следствия. А сам этот план, схему троцкистского подполья и его политические цели, разработал Радек. Человек, склонный к авантюре, к большой игре (сколь бы аморальной и опасной она ни была), он увлекся этим важным делом. Возможно, он был вполне искренен, когда писал за три дня до процесса: «Я никогда не чувствовал себя так связанным с делом пролетариата, как теперь»[310].
А вот Пятаков работал не за совесть, а за страх. Пятаков признал, что летал к Троцкому из Берлина в Осло. Позднее выяснилось, что в это время на указанный Пятаковым аэродром иностранные самолеты не садились. Плохо сочинил Пятаков свои показания или уж во всяком случае не помог растяпам-следователям. Его версия была достаточно абсурдна, ее легко будет опровергнуть, чтобы потом добиться реабилитации.
Несмотря на то что коммунистическая элита была вынуждена признать итоги процесса, влияние группировки, стремившейся прекратить террор хотя бы на этой точке, становилось все сильнее. Ведь этот процесс был демонстративным ударом Сталина по принципу иммунитета.
Развертывая свою антитеррористическую операцию, Сталин дал понять партийным вождям, что их «феодальное право» иммунитета останется неприкосновенным. 17 июня 1935 г. СНК и ЦК приняли постановление, подтверждавшее — разрешения на аресты теперь могли даваться только по согласованию с руководителями наркоматов, в которых работают подозреваемые.
Сталин успокаивал партийные кланы — борьба с терроризмом не затрагивает ваши интересы, террор не выплеснется за ограниченные рамки действительных врагов. Но враги под прессингом НКВД сообщили о новых своих связях, и партийно-хозяйственным боссам приходилось выдавать на расправу все новых сотрудников.
Региональные парторганизации оказывали сопротивление действиям сталинских следователей. В июне 1935 г., например, бюро Азово-Черноморского крайкома во главе с Шеболдаевым постановило: «Считать, что установленные уполномоченным КПК факты об огульных и массовых репрессиях, примененных в течение последних трех месяцев к четверти всего состава районной организации, означают подмену партийной линии, направленной на сплочение актива, выращивание и воспитание людей, чуждым партии администрированием»[311]. Это сопротивление было сигналом для Сталина — не зря он волновался на съезде победителей.
С точки «умеренных», лица, «уличенные» в террористических намерениях, были надежно изолированы, и дальнейшие репрессии были нецелесообразны. Для сталинской группировки, напротив, «раскручивание» дела об убийстве Кирова было единственной возможностью разгромить известных и неизвестных противников.
В декабре 1936 г. на пленуме ЦК Н. Ежов сообщил, что в Ленинграде арестовано 400 троцкистов, в Грузии — около 300, в Азово-Черноморском крае — около 200. Это означало, что старые троцкистские кадры «вычерпаны». Теперь арестовывались работники, которые в оппозициях не состояли, но были более лояльны своему «сеньору», чем Сталину.
Сталин принялся перемещать кадры в наиболее «строптивых» кланах. После Москвы по количеству перемещенных высокопоставленных работников идет все тот же Азово-Черноморский край. В первой половине 1937 г. (до 20 июня) были сняты со своих постов председатель Новороссийского горсовета с 1935 г. П. Катенев, который, оказывается, был левым эсером (с 1919 г. — большевик), а в январе 1937 г. арестован как троцкист; председатель Таганрогского горсовета с 1934 г. К. Шульгов, большевик с 1919 г., в январе 1937 г. обвиненный в троцкизме за укрывательство настоящего троцкиста Варданьяна (вспомнили и то, что когда-то был в связи с Мураловым); прокурор края с 1934 г. И. Драгунский, бывший анархосиндикалист, с 1918 г. большевик, в январе 1937 г. обвиненный в засорении своего аппарата уже «разоблаченными» троцкистами; председатель крайисполкома с 1934 г. В. Ларин, большевик с 1914 г., в июне арестованный как враг народа; председатель ростовского горсовета с января 1937 г. Ф. Ляшенко, член партии с 1924 г., в июне объявленный врагом народа; начальник краевого управления связи с 1936 г. А. Аристов, в партии с 1918 г., «разоблаченный» как троцкист в апреле 1937 г.; зампред крайисполкома с 1934 г. Л. Ароцкер, член партии с 1922 г. (до этого — в еврейской партии Поалей Цион), обвиненный в «засорении»[312].
2 января первый секретарь Азово-Черноморского крайкома Шеболдаев был в постановлении ЦК обвинен в неудовлетворительном руководстве крайкомом, прежде всего за близорукость в отношении троцкистов и вредителей. 13 января такой же удар был нанесен по первому секретарю Киевского обкома Постышеву.
По количеству снятых с постов работников Азово-Черноморский крайком опережал только столичный регион, что понятно — там было значительно больше руководителей. Из них были перемещены 42, причем один — как бывший троцкист (остальных троцкистов уже сняли раньше), один бывший меньшевик был снят за деловые недостатки, а вот «родственный» ему бундовец покончил с собой. Теперь снимали «чистопородных» коммунистов. Без обвинений, в связи с переменой места работы, ушли с постов 18 руководителей. Не справились, не получили нового назначения или были понижены в должности, но не «разоблачены» 13 руководителей. За «должностные преступления уголовного характера» был арестован Г. Ягода, а И. Фельдман был снят как его ставленник. 5 руководителей были арестованы[313].
