Поляки мученики и герои, у них в прошедшем великая слава; славяне же дети и все значение их в будущем. Славянский мир, славянский вопрос, это не действительность, а надежда, и надежда, которая осуществиться может только посредством Социальной. Революции; а к этой революции у поляков, говоря, разумеется о патриотах, принадлежащих большею частью к образованному сословию и по преимуществу к шляхте, до сих пор выказывалось очень немного охоты.
Что же может быть общего между славянским миром; еще не существующим и патриотическо-польским миром, более или менее отжившим? И действительно, за исключением весьма немногих лиц, старающихся создать славянский вопрос в польском духе и на польской почве, поляки вообще нисколько не занимаются этим вопросом, им гораздо понятнее и ближе мадьяры, с которыми они имеют некоторое сходство и много общих исторических воспоминаний, от славян же южных и западных отделяют их главным и можно сказать решительным образом симпатии этих народов к России, т. е. к тому из врагов, которого они сами ненавидят более всех.
В Польше и в польской эмиграции, как и во всех странах, политический мир разделялся некогда на много политических партий. Была партия аристократическая, клерикальная и монархически-конституционная; была партия военной диктатуры; партия республиканцев умеренных, поклонников Соединенных Штатов; партия красных республиканцев по французскому образцу; наконец, даже немногочисленная партия демократов социальных, не говоря уже о мистически-сектаторских партиях или вернее церковных. В сущности, однако, стоило только проникнуть в каждую из них немного глубже, чтобы убедиться, что основа у всех одна и та же; страстное стремление у всех к восстановлению польского государства в границах 1772 г. Помимо же взаимных противоречий, происходящих от взаимной борьбы начальников партий, главное различие их состояло в том, что каждая была уверена, эта общая цель, восстановление старой Польши, может быть достигнута только на пути специально рекомендуемым ею.
До 1850 г. можно сказать, что огромное большинство польской эмиграции революционерное, именно потому, что большинство было уверено, что восстановление независимой Польши будет непременным результатом торжества революции в Европе. И что же, можно сказать, что в 1848 г. не было ни одного движения в целой Европе, в котором бы не участвовали и даже часто не предводительствовали поляки. Нам помнится, как один саксонский немец выразил на этот счет свое удивление: где только беспорядок, там непременно поляки.
В 1850 г., вследствие повсеместного поражения, эта вера в революцию упала, поднялась наполеоновская звезда и множество, множество польских эмигрантов, огромное большинство сделались отявленными и страшными бонапартистами. Боже мой, чего не ждали и не надеялись они от помощи Наполеона III! Даже явная, гнусная измена его в 1862 — 63 г. не в силах была убить в них этой веры. Она окончилась только в Седане.
После этой катастрофы оставалось для польской надежды только одно убежище, иезуитско-ультрамонтанское. Австрийские и большинство польских патриотов ринулось в Галицию, ринулось туда с отчаяния. Но вообразите себе, что Бисмарк, их отявленный враг, вынужденный положением Германии, позовет их на восстание против России; покажет им не отдаленную надежду, нет даст им денег, оружие и военную помощь. Возможно ли, чтобы отказались от этого?
Правда, что взамен этой помощи, от них потребуется формальное отречение от большей части старых польских земель, находящихся теперь во владении Пруссии. Это будет им очень горько, но вынужденные обстоятельствами и в виду верного торжества над Россиею, утешая себя, наконец, мыслью, что лишь бы только восстановить Польшу, а потом они возвратят свое, они поднимутся все несомненно, и с своей точки зрения будут десять тысяч раз правы.
Правда, что Польша восстановляемая с помощью немецкого войска, под покровительством князя Бисмарка будет странною Польшею. Но лучше странная Польша, чем никакой; да наконец, потом, подумают непременно поляки, можно будет и освободиться от покровительства князя Бисмарка.
Одним словом, поляки на все согласятся и Польша встанет, Литва встанет, а немного погодя и Малороссия встанет, польские патриоты, правда, плохие социалисты, и у себя дома они не станут заниматься революционно-социалистической пропагандой; а если бы и захотели, то покровитель, князь Бисмарк не позволил бы — слишком близко к Герма-нии; чего доброго, такая пропаганда могла бы проникнуть и в прусскую Польшу. Но чего нельзя будет делать в Польше, то можно будет делать в России и против России. Чрезвычайно полезно будет и для немцев, и для поляков поднять в России крестьянский бунт, а поднять его будет правда не трудно и подумайте, сколько поляков и немцев рассеяно теперь по России. Большинство, если не все, будут естественными союзниками Бисмарка и поляков. Вообразите себе такое положение; войска наши, разбитые на голову, бегут; за ними вслед на севере к Петербургу, идут немцы, а на западе и на юге, на Смоленск и на Малороссию, идут поляки — и в тоже самое время, возбужденный внешнею и внутреннею пропагандою, в России, и Малороссии всеобщий крестьянский, торжествующий бунт.
Вот почему можно сказать наверное, что никакое правительство и что ни один русский царь, если он только не сумасшедший не поднимет панславистического знамени и не пойдет никогда войною против Германии.
Поразив окончательно сначала Австрию, а потом Францию, новая и великая германская империя, низведет безвозвратно на степень второстепенных и от нее зависимых держав не только эти два государства, но позже и нашу всероссийскую империю, которую она навсегда отрезала от Европы. Мы говорим разумеется об империи, а не о русском народе, который, когда ему будет нужно, найдет или пробьет себе всюду дорогу.
Но для всероссийской империи ворота Европы отныне заперты; от этих ворот ключи же хранятся у князя Бисмарка, который ни за что в мире не даст их князю Горчакову.
Но если ворота северо-запада заперты для нее навсегда, не останутся ли открытыми, и может быть еще тем вернее и шире, ворота южные и юго-восточные: Бухара, Персия и Афганистан до самой восточной Индии, и наконец, последняя цель всех замыслов и стремлений, Константинополь? Уже давно русские политики, горячие ревнители величия и славы нашей любезной империи, обсуждают вопрос, не лучше ли перенесть столицу, а с ней вместе и средоточие всех сил, всей жизни империи с севера на юг, от суровых берегов моря Балтийского на вечно цветущие берега Черного и Средиземного морей, одним словом, из Петербурга в Константинополь.
Есть правда до того ненасытные патриоты, что они хотели бы сохранить Петербург и преобладание на Балтийском море и вместе овладеть Константинополем. Но это желание до того неосуществимо, что даже они, не смотря на всю веру во всемогущество всероссийской империи, начинают отказываться от надежды на его исполнение, к тому же, за последний год, случилось происшествие, которое должно было открыть им глаза. Это происшествие: присоединение Гольштейна, Шлезвига и Ганновера к прусскому королевству, обратившемуся непосредственно через это в северную морскую державу.
Аксиома всем известная, что не может ни одно государство стать в числе первенствующих держав, если оно не имеет обширных морских границ, обеспечивающих непосредственное сообщение его с целым светом и позволяющих ему принять участие прямое в мировом движении, как, материальном, там и общественном политически нравственном. Эта истина столь, очевидна, что ее доказывать нечего. Предположим государство самое сильное, образованное и самое счастливое, — сколько в государстве общее счастье возможно — и вообразим, что какие нибудь обстоятельства уединили его от остального света. Можете быть уверены, что по прошествии каких нибудь пятидесяти лет, двух поколений, все в нем придет в застой: сила ослабеет, образованность станет граничить с глупостью, ну а счастье будет издавать запах лимбурского сыра.
Посмотрите на Китай, кажется был и умен, и учен и вероятно, также по своему, счастлив; отчего он сделался таким дряблым, что достаточно самых небольших усилий морским европейским державам для того, чтобы подчинить его своему уму и если не своему владычеству, то, по крайней мере, своей воле? От того, что в продолжении веков он оставался в застое, а оставался он в нем потому, что в продолжении этих веков, он, благодаря отчасти своим внутренним учреждениям, отчасти же тому, что течение мировой жизни происходило так далеко от него, что долго не могло его коснуться.
Есть много разных условий для того, чтобы народ замкнутый в государство мог принять участие в мировом движении; сюда принадлежит природный ум и прирожденная энергия, образованность, способность к производительному труду и самая обширная внутренняя свобода, столь невозможная, впрочем, для масс в государстве. Но к этим условиям также принадлежит непременно морское плавание, морская торговля, потому что морские сообщения по своей относительной дешевизне, скорости, а также и свободе, в том смысле, что море никем не присвоено, превосходят все другие более известные, не исключая разумеется и железных дорог. Может быть воздухоплавание когда нибудь окажется еще более удобным во всех отношениях и будет особенно важно, так что оно окончательно уравняет условия развития жизни для всех стран. Но до сих пор о нем говорить нельзя, как о средстве серьезном, и мореплавание все-таки остается и главным средством для преуспеяния народов.
