Что отвечает президент?
«Что же касается оценок истории, я не буду сейчас погружаться в оценки истории. Скажу только одно: применительно к историческим событиям недопустимы никакие кампании. Любая кампанейщина во вред безотносительно к оценке роли или места тех или иных политических персонажей. Во-первых, мы должны смириться с тем, что они были в нашей истории, их никуда не деть. Это первое. И второе — эти оценки могут быть абсолютно разными, но они не должны принимать характер кампании. Мы кампании видели в советский период сначала с разоблачением разных врагов и так далее, потом кампании появлялись и в другие периоды. (Имеется в виду постсоветский период. — С. К.) Их быть не должно, это должен быть объективный, нормальный анализ. Каждый свой выбор сделает, и это будет абсолютно корректно и точно. При этом должен быть обеспечен доступ к знанию, к объективным знаниям».
Я не случайно зачитал это высказывание президента, потому что оно имеет прямое отношение к нашему обсуждению деятельности.
Давайте разберемся еще раз, что же мы сделали, проведя анкетирование и выяснив, что подавляющее количество людей, занимающихся этим объективным нормальным анализом, вне всяких кампаний сделали свой выбор «корректно и точно» и сказали, что они десталинизации не хотят.
Начнем с того, что подобного рода анкетирование принципиально отличается от того, что представляют собой очень важные и на самом деле дающие вполне объективную информацию телевизионные голосования. Поскольку эти голосования тем не менее скомпрометировать можно, а такой вот статистический анализ нельзя; он имеет окончательный характер, обжалованию не подлежит. Чтобы такое анкетирование провести, нужно было выдвинуть саму идею этого исследования, разработать анкету, разработать к анкете инструкцию и проинструктировать людей. Создать штаб, собрать активистов — порядка 1500 человек (чего еще никогда не было), проинструктировать их. Осуществить мониторинг их деятельности в режиме «горячей линии». Собрать материал — это огромные ящики с анкетами. Обработать этот материал. Получить интеллектуальные, я бы сказал, боеприпасы, ящики со снарядами. Осуществить выстрелы из этих боеприпасов.
Мы осуществили на эту тему большой своевременный разговор в «Открытой студии». Осуществили разговор на «Голосе России»: Юлия Сергеевна Крижанская очень убедительно там выступала. Есть материалы Юлии Сергеевны на «Росбалте», есть большая развернутая статья моя и Юлии Сергеевны в газете «Завтра», где приведены все эти данные. Материалы находятся теперь на очень-очень многих сайтах, ими все оперируют. Так что выстрелы прозвучали и попали в цели.
Итак, оказано воздействие на процесс и получен некоторый результат — хотя бы в виде процитированной мною сдержанной оценки президента Российской Федерации, который тем не менее сказал уже нечто из того, что крайне важно для нас всех: кампанейщины не будет. А то, что предлагалось президентским Советом по правам человека, это оголтелая кампанейщина. Это оголтелая карательная политическая психиатрия. Кампанейщины не будет, каждый будет высказывать свою точку зрения, все получат доступ к информации. Точки зрения будут формироваться на равных.
Ну, вот они и формируются на равных с тем самым убийственным результатом, который мы сообщили, проведя опрос. Результатом, который не может игнорировать никто из тех, кто хочет управлять страной и тем более избираться. Эти результаты проигнорировать невозможно.
Что же касается дальнейшего, то, конечно, в послевыборный период можно опять чего-то захотеть. Но, как только это будет возможно, я считаю, что надо инициировать референдум — окончательный референдум по ряду ключевых вопросов, включая данный вопрос. И поскольку этот референдум должен быть референдумом прямого действия, то после этого уже никакая политическая конъюнктура и никакие внешние воздействия не могут повлиять на результаты такого референдума. Это нужно будет сделать. Это стратегическая перспектива завтрашнего дня.
Что же касается того, что мы намерены делать сейчас, то мы будем проводить исследования дальше, и я хотел показать, каким именно способом…
Точка, которая называется «десталинизация», — это очень важная точка. Поэтому каждый раз, когда надо проводить исследование, надо уходить в другую область и опять возвращаться к этой точке, потом уходить еще в какую-то область и возвращаться к ней. И вот так все время… Я не говорю — во всех исследованиях, но в значительном комплексе исследований нужно выстраивать вот такую фигуру (рис. 33):
Почему? Потому что я лично как политолог, который занимается политологией более 30-ти лет, я как человек, занимающийся тем, чем я занимаюсь, категорически настаиваю на том, что кампания по десталинизации, декоммунизации является частью большой мировой игры.
Это не конъюнктура, не происки отдельных третьестепенных сил. Ну, я понимаю, конечно, что Парламентская Ассамблея ОБСЕ — это не конечная инстанция в мировом процессе. И затеяли все это несколько наших бывших союзных республик, испытывающих к нам особо страстную нелюбовь. Все понятно. Но кампания эта совершенно иного масштаба. Это одна из крупнейших мировых кампаний. Если хотите, то это ось идущей мировой игры.
Постараюсь объяснить, почему. Коротко.
Для России, для русского сознания признание собственных недостатков, вот эта критика, какое-то внутреннее раскаяние в своей неправоте, острое осознание неправоты — это, если хотите, еще и часть духовно-религиозной традиции. Покаяние — это огромный позитивный соблазн для русской души. Это принцип самоумаления, после которого должен начаться колоссальный подъем.
И профессиональным холодным людям, принадлежащим к другим культурам, очень легко просчитать этот момент, понять структуру этого соблазна и попасть в него, задеть его своими интеллектуальными провокационными инструментами с тем, чтобы превратить этот позитивный соблазн в негативный соблазн самооплевывания. Превратить вот это самоумаление во имя подъема в самооплевывание и самоликвидацию.
Там все настолько трагически рядом находится — вот эта возможность самоумаления и возвышения, невозможность самоумаления без возвышения, — что достаточно сдвинуть это на несколько миллиметров духовных, и все превратится в свою противоположность. Там, как в русской душе всегда, все очень рядом, очень полярно.
Что было сделано? Шквальная шоковая кампания, именовавшаяся «перестройкой» и не имеющая ничего общего с модернизацией, развитием как таковым, преобразованием нашей жизни, с какой бы то ни было революцией и т. д., и т. п., — вот эта шквальная подлая кампания как раз и апеллировала к очень большому позитивному духовному соблазну русской культуры и превращала его в этот негатив. Она сдвигала его таким способом, чтобы началась самоликвидация, которая уже никакого возвышения в себе содержать не будет.
Это было сделано. И миром воспринято как подписание моральной капитуляции. Осудив себя таким способом, осудив таким способом собственный проект, собственную идею, во имя которой были принесены огромные жертвы… И тут жертвами являются все. Жертвы коллективизации — это тоже жертвы на алтарь великого проекта. Белые, погибшие в гражданской войне, — это жертвы на алтарь великого проекта. Мой дед, пострадавший в 1937 году, — это жертва на алтарь великого проекта. Великого проекта, имеющего своим апофеозом победу во Второй мировой войне — уничтожение фашизма. Так распорядилась мировая история. Это место она отвела России. Так она расставила фигуры на великой шахматной доске.
Мне все время вспоминается фильм Антониони «Блоу ап», где гитаристы бьют гитары о стены, потом куски кидают в зал. В героя попадает один из кусков, он дерется за него, вырывает у кого-то, прижимает его к себе. Выходит на улицу, смотрит: дождь идет, лужи вокруг, какой-то кусок дерева у него в руках… Он выкинул его и пошел дальше.
Вот этот вот жест выкидывания того, на что так молились, во что так верили, что так любили, на алтарь чего принесли такие жертвы, пролили такую кровь, — вот это отбрасывание и по сути было чудовищной моральной капитуляцией, и воспринято было в мире именно так, потому что в мире к этому очень чутки.
Это у нас в России (особенно, в советской) все происходит более небрежно. Я говорил уже, что никогда не разводился, но знаю по знакомым, которые разводились, что все делилось «на глазок». Когда больше было совести у главы семейства, он, уходя, все оставлял семье. Когда меньше, как-то все делили… А на Западе это происходит не так. Поэтому там супруге или супругу, сказавшим: «Извини, я хочу покаяться…» — говорят: «Так, так, так… А можно под диктофон? Ага! Ваши сведения будут приобщены к делу! Брачный контракт будет расторгнут не так, как Вам надо, а так, как мне надо». То есть там — и это принцип Модерна — за слово отвечают. Покаялся — плати.
