На этот вопрос все почему-то отвечают одинаково. «У-у-у-у!»
Если все-таки поподробнее, то: расстрел Белого Дома, с пулевым посвистом, с ударами снарядов, с пожарищем, с озверелыми подонками в форме, забивавшими бегущих по подворотням, идеально смотрелся бы в качестве самого последнего и самого мерзкого (пусть даже и не «самого ужасного») преступления проклятых коммунистов. Если угодно – образцово-показательного преступления «краснопузых», достойно венчающего антисоветскую мифологию.
О, что было бы! Многотонный ком пепла Клааса лег бы на весы истории, навеки задрав вверх жалкую гирьку с надписью «1/6-1945-Спутник-Гагарин». Все попытки сказать хоть что-то хорошее о советской цивилизации разбивались бы о каменно-непреклонное: «в конце концов красная сволочь трусливо и подло расстреляла Парламент России и убила ни в чем не повинных людей, убила трусливо, подло и жестоко». Уста Честных Людей бесконечно кривились бы в гримасе бесконечной боли и бесконечного презрения: «они убивали студентов, девушек, стариков, которые пришли защищать свободу… они расстреляли Правду прямой наводкой… они сожгли Белый Дом, этот символ Нашей Надежды…» С рефреном – «страна, где случилось Такое, не имеет права на историческое существование». «Танки-идут-по-Праге» органично слипались бы в сознании с поджогом рейхстага и Зимним дворцом, извечная ненависть интеллигента к «подонкам в форме» нашла бы себе законченное выражение (о, я так и слышу – «вот за эти подворотни, где убивали мальчишек… этого – не забуду, не прощу, бей ментов, спасай Россию»), а Черный Белый Дом навеки стал бы запредельно ясным символом поруганной демократии: «Черная Книга Коммунизма» выходила бы с его изображением на шмуцтитуле. И т. д.
И, конечно – «после этого с ними нельзя ни о чем разговаривать: только через прицел, только прямой наводкой, не простим, не забудем».
А теперь вернемся к реальности. В которой события вокруг Белого Дома стали настоящим праздником «российского образованного класса».
Говорилось и писалось на эту тему много. И я не буду утомлять читателя занудным перечислением того, что (а главное – как, каким тоном и какими словами) говорилось и писалось в те славные времена всякими «приличными людьми». Гораздо важнее то, что и сейчас, по прошествии десятилетия, они нисколько не изменили своих воззрений. Те, кто требовал крови, не только не раскаялись, но искренне желают продолжения банкета. Из подписавших знаменитое «письмо 42-х» выразил некоторое сожаление, кажется, только один человек. Остальные хотели и хотят все того же – и скорбят, что «тогда не удалось передавить всю сволочь разом». Валерия Новодворская до сих пор с ностальгическим умилением вспоминает песенку:
Ах, наши танки на Полянке,
И дохнут красные поганки…
Или, как недавно в простоте высказалась в своем личном интернет-дневничке одна милая интеллигентная женщина: «Десять лет назад наши танки расстреляли восставшую большевистскую сволочь».
Заметим это «наши танки» – словосочетание, для интеллигента почти немыслимое, оксюморонное. Кажется, ни одно событие в русской истории, в котором участвовали бы танки – включая Великую Отечественную Войну, уже давно проклятую и плюнутую всеми приличными людьми, – не вызывало у приличных людей такого восторга, такого умилительного слияния с этими страшными, громыхающими железяками. «Наши танки», «наш ОМОН», все – наше, все – внезапно любимое. Только за то, что – «расстреляли большевистскую сволочь», «убивали красную сволочь».
Забегая вперед, скажу – эпитет «красный» и приравненные к нему прилагательные играют здесь роль маскировочной сетки.
2
То, что «коммунистическая тема» пристегнута к апологии расстрела Белого Дома просто за неимением лучшего, отлично знают обе стороны: и те, кто сейчас пьет «по такому случаю» заправленный ананасом шампусик (или что они там пьют в своих найт-клабах), и те, кто пьет горькую. Понятно ведь, что никакой «коммунистический мятеж» в классическом смысле этого слова тут и близко не валялся. Или, во всяком случае, «красных» тут нужно понимать очень уж расширительно – как «бедных», «аутсайдеров», «не приспособившихся», ну и до кучи «не смирившихся» с чем-то очень поганым, что творили и творят в Кремле.
Коммунистические лозунги, знамена и даже слова звучали, но это был как раз тот случай, когда знаки изрядно меняли значения: красный флаг тянул в лучшем случае на метафору, на расплывчатый «символ протеста» (каковым он и был изначально), а не на твердое и определенное высказывание типа «мы хотим обратно в XXVI Съезд, верните нам брови Ильича». Чего не было, того не было. Красные знамена подхватили ровно так же, как защищающийся человек хватает кирпич или лом, не очень-то думая, что созданы они были совсем для других надобностей. Срочно нужны были какие-нибудь подходящие символы, а сочинять их «по всей науке» было некогда. Взяли то, что было – а то, что оно оказалось красного цвета, значит не больше, чем цвет кирпича, за который схватился избиваемый бедолага.
Точно таким же «первым попавшимся предметом» были и пресловутые белодомовские лидеры, Руцкой и Хасбулатов (не говоря уже об остальных). Я не знаю, кажется, ни одного человека из моих знакомых, который шел бы в Белый Дом защищать «права Руцкого на президентское царство». Некоторые воспринимали его как «символ сопротивления» и надеялись, что он будет какое-то время справляться хотя бы с этой – честно говоря, не такой уж и сложной – «просто молчи и надувай щеки» – ролью. Ничего большего от него не ждали: харизма у него если и была («летчик, афганец»), то минимальная, на донышке.
Что касается чеченца Хасбулатова, то его популярность, если можно так выразиться, была совсем уж странного свойства: с одной стороны, он был известен как чванливый и неумный «нацкадр» советского разлива, с другой – как чеченец (а страх перед чеченцами был уже тогда практически всеобщим). В сознании сторонников Верховного Совета эти два минуса кое-как складывались в некий неуверенный плюс: «ну да, он дурак, но он же ведь чеченец, крутой, они знаешь какие», с одной стороны, и «ну да, он чеченец, но не бандюк же, не отморозок» – с другой. Плюс этот еле держался: Хаса было очень сложно любить, да никто в этом особенно и не усердствовал.
В принципе, Руцкой и Хас были и оставались «начальничками», за которыми пошли только потому, что они были (нет – показались) несколько менее омерзительны, чем начальники кремлевские. Скорее всего, они это понимали – и в случае гипотетической «победы» (то есть смещения Ельцина) их пути очень быстро разошлись бы с теми людьми, которые были готовы за эту победу драться. Чем бы все это закончилось – Бог ведает. Скорее всего, ничего хорошего из этого бы не вышло. Многие откровенно надеялись на то, что « и от этих избавились бы под шумок».
3
Несколько более основательным будет мнение, согласно которому защитники Белого Дома «сражались за законность». Тот же Руцкой рассматривался многими пришедшими к Белому Дому как «законный Президент» – «согласно решениям 7-й сессии Верховного Совета от 22 сентября 1993 года». Это было важно, куда важнее самой личности Руцкого. Точно так же, звание Хасбулатова – Председатель Верховного Совета – было куда существеннее и весомее, чем Хас как таковой. Законность власти Верховного Совета была не главной, но все-таки очень значимой темой – равно как и то, что Ельцин был законным образом отстранен от власти (решением Президиума ВС от 21 сентября). Не то чтобы люди «пришли защищать закон» – нет, конечно. Но для них было важно, что они на стороне Правильного Закона, то есть «чего-то правильного и хорошего».
Интересно, что со «строго правовой точки зрения» оно все так и есть. Именно в силу этого обстоятельства, а вовсе не ельцинского доброхотства, пришлось выпустить всех пленных деятелей ВС. Их просто невозможно было судить по закону – по крайней мере, по тем законам, которые были тогда. Убить же их «как простых смердов» было тоже нельзя, и это все понимали. Во-первых, смерть – это было как раз то, чего не хватало тому же Руцкому до «становления себя заметной фигурой»: у оппозиции появился бы «портрет на знамени», чего тогда все-таки побаивались. Во-вторых, убийство начальников такого уровня (а Руцкой и Хас все-таки оставались начальниками «по касте») могло вызвать совсем уж непредсказуемые последствия: это значило бы нарушить негласный консенсус российских элит, согласно которому в России есть небольшое количество самых главных людей, которых убивать нельзя никогда и ни за что. Нарушение этого консенсуса могло бы иметь непредсказуемые последствия. Поэтому я уверен – случись Руцкому и Хасбулатову и в самом деле погибнуть в Белом Доме, их смерть непременно списали бы на самоубийство или на какую-нибудь «перестрелку среди своих».
