Мальчишки из ОМОНа
Я журналист, а не политик. Журналист должен быть объективен, а не как Панюшкин. Ненависть, ненависть, холодная гражданская война. Мы проиграли, когда сделали из Светы посмешище. Не думать о том, что скажет коллективная княгиня Марья Алексевна. Почувствовать личную ответственность за тот бардак, который творится в голове девушки. Абсолютная бескомпромиссность, она приводит к борьбе стенка на стенку, в которой проигрывают все. Господа, вы звери. Роберт, прости. Есть люди, которые даже в условиях жизни в дерьме стараются сделать свой куличик добра. Знакомые оказались равнодушными персонажами, готовыми тиражировать. Родители не подсовывали Бродского. Но кто мы такие, чтобы всерьез считать себя совестью нации? Я думаю о том, что чувствовал Исаев, и хочется вздрогнуть, думая о том, что чувствует Ксения Собчак. Понять и простить.
Мальчишки из ОМОНа. Адекватная команда Подмосковья. Давайте будем объективны. Мы должны работать. То, что происходит, это очень значительно. Мы все жертвы холодной гражданской. Почему Кашину простительно заблуждаться, а девочке из-под Иванова — нет? Нет, с таким подходом мы точно ничего не добьемся. У вас любой человек, который занимает умеренную среднюю позицию, становится аппаратчиком Путина. Много молодых, талантливых, смелых ребят. И они тоже сейчас оказались «под прицелом». За что? Это как список Шиндлера. И не надо мне говорить про «стокгольмский синдром». Просто надо оставаться людьми. Я вот, например, уже третий год не заправляюсь на Лукойле, после аварии на Ленинском. Это мой принцип. Как мы все по обе стороны баррикад докатились до такой вот иррациональной, всеобъемлющей ненависти.
Я журналист, а не политик. Холодная ненависть, гражданская война. Куличик дерьма. Родители не подсовывали. Абсолютная бескомпромиссность. Кокаин — это отвратительно, это мировое зло. Адекватные мальчишки из ОМОНа. Роберт, пойми. Талантливых, смелых. И не надо говорить. Даже в условиях. Под прицелом, за что. Но кто мы такие? Должен быть объективен, а не как Марья Алексевна. Жертвы холодной. Не подсовывали. Простительно заблуждаться, а девочке нет. Роберт, Роберт. Адекватно. Хочется вздрогнуть. Будем объективны. Умеренную среднюю. Аппаратчиком. Посмешище почувствовать. Коллективная княгиня. Бродского, но кто мы такие. Тиражировать родители. Третий год не заправляюсь. По обе стороны. Докатились. Ненависть. Такой вот иррациональной. Мальчишки. Куличик. Обоснуйте. Боро прорубоно. Холодная гражданская. Коричневый творог. Мальчишки из ОМОНа и ведро живых вшей.
Я удивлюсь, если кто-нибудь скажет мне, что до этого места было трудно дочитать — читаем же, чуть ли не каждый день. Чем больше ада происходит вокруг, тем больше таких текстов пишут разные, как казалось когда-то, неглупые люди. Примирительная абракадабра, бессовестность которой не оправдывается никакой безмозглостью нового органчика. «Он на тебя мочится, но посмотри в его глаза — они добрые!» — поразительно, но в 2013 году приходится всерьез с этим спорить и говорить, что бывают ситуации, когда добротой глаз стоит пренебречь. У Бастрыкина добрые глаза, да если б только у Бастрыкина — у всех добрые. Эта доброта, которую еще, наверное, можно назвать безнаказанностью, вседозволенностью, и какие еще бывают русские слова, которыми правильно было бы обозначить основную фирменную черту российской власти — так вот, эта доброта питается добротой тех милых людей, которые текст за текстом пишут это свое «понять и простить». И это ведь даже правильно, всех надо понимать и прощать, и я сам прекрасно понимаю, что, конечно, рано или поздно и я всех пойму и прощу. Но, заранее расставляя по порядку тех, кого когда-нибудь придется понять и простить, в начало списка я почему-то ставлю как раз самых упырей, тех, на ком реальная кровь и реальные страдания — в том числе и, прости Господи, мои.
Почему-то этих упырей будет гораздо проще понять и простить, чем тех, кто призывает меня понять и простить их сегодня.
Я не знаю, почему так происходит; наверное, это какой-то дефект восприятия — но мне действительно проще понять самих «мальчишек из ОМОНа» (или Исаева, или «Роберта», или еще кого-нибудь), чем тех, кто защищает их от меня сегодня.
На Первом канале у Андрея Малахова начался цикл про группу Дятлова. Вышла одна передача, всего их будет три, в анонсах Малахов намекает на секретные архивы, в которых наверняка хранится разгадка загадочной гибели туристов 54 года назад. Наверное, у этих передач будет хороший рейтинг, но нас с вами это не касается — мы давно все прочитали и обсудили в твиттере и фейсбуке, да и не только там. И наверное, даже сходили на триллер Ренни Харлина «Тайна перевала Дятлова» — он же до сих пор в прокате. Когда меня какой-нибудь редактор просит написать о группе Дятлова, я отказываюсь — не хочу повторяться. А не повторяться не получится: за последние полгода я написал на эту тему шесть статей и одно предисловие к книге. Да если бы один я. Вот Акунин, например: сколько у него в блоге было больших, размером с хороший очерк, постов о группе Дятлова, четыре или пять?
Акунин, я думаю, тоже не будет смотреть Малахова. Акунин собирается в Киров — анонсирует встречу с читателями, но мы-то понимаем, что это за встреча. «Друзья, вы, наверное, знаете, что в вашем городе судят…». Нельзя сказать, что люди, которые придут «на Акунина» в кировский книжный магазин, услышат фамилию Навального впервые в жизни. Нет-нет, они, конечно, в курсе, что его сейчас судят и что он когда-то был советником у губернатора Белых, а потом полез на Путина и получил в ответ уголовное дело. Люди в Кирове, да и где угодно, совсем не дремучи, все, что надо знать, они прекрасно знают не хуже Акунина.
Но когда Акунин начнет встречу с читателями речью о Навальном, обязательно кто-нибудь из публики выкрикнет что-нибудь вроде: «Хватит про Навального, давай про Фандорина» — и остальные поддержат его одобрительным гулом.
Проблема не в том, что «остальная Россия» плохо информирована. Скорее, она просто не готова оспаривать право власти спорить со своими оппонентами с помощью уголовных дел. На одного Акунина, который считает процесс в Кирове политическим, приходится тысяча читателей, которая придет слушать про Фандорина, а не про Навального, потому что про Фандорина расскажет только Акунин — а про Навального и так все известно. Напрасно все ругали Маркина за то, что он проболтался и сказал, что, если бы Навальный не «дразнил власть», проблем бы у него не было. Это не называется «проболтался», это называется «убедительно объяснил». Логику Маркина, согласно которой тех, кто «дразнит власть», можно судить, разделяет слишком большое количество россиян. Едва ли им это нравится, едва ли они хотели бы видеть Навального за решеткой или испытывают к нему неприязнь, но они знают, что власть имеет право его посадить. Знают — и не сомневаются в этом праве.
Боюсь, что это главный вывод, который заранее можно сделать из кировского процесса. Этот суд не нарушает никаких общественных договоров, этот суд не вызовет возмущенного «Так нельзя!» именно потому, что все понимают: так можно. И когда люди в книжном магазине закричат Акунину, что зачем он втирает про Навального, пусть Акунин не обижается — люди правы, а он чего-то не учел.
И не только он, конечно. Уже даже неловко напоминать, что у тех, кто читает блог Акунина, и тех, кто смотрит Малахова, слишком разные «повестки дня». Мы вспоминаем об этом лишь иногда. Вот как сейчас, когда начинается этот суд. На него, кстати, если и стоит надеяться, то только в том смысле, что кому-нибудь удастся нарушить этот двухповесточный порядок.
Надеяться сейчас стоит только на это. Приговор в любом случае будет обвинительным, вы же понимаете?
Старый русский город, переименованный в честь большевистского функционера, убитого в результате покушения в 1934 году. Районный суд. Судят двоих; одного мы почти не знаем, узнали о его существовании, только когда начался этот процесс. Второй — знаменитый человек, кому-то он нравится, кому-то нет, кто-то хочет видеть его мэром Москвы, кому-то не нравятся его заигрывания с националистами, кто-то видел его на обложке «Эсквайра», кто-то читает в ЖЖ или в твиттере, и вот сейчас его судят, и он произносит последнее слово, и все его слушают.
Суд производит впечатление политически мотивированного и нечестного; ходят слухи, что приговор уже написан в Москве и местному судье останется только прочитать его с выражением на следующем заседании. Даже те, кто привык критически относиться к знаменитому подсудимому, следят за процессом с разной степени сдержанности возмущением — мол, да, мы его, конечно, не любим, но так-то уж зачем? Державинское «Пристрастный суд разбоя злее» вшито у нас где-то глубоко, а политические суды в сегодняшней России заменили уже и уличные митинги, и парламент, и церковь, и вообще все. И поэтому мы смотрим трансляцию из суда, и последнее слово подсудимого — это и митинговая речь, и предвыборная программа, и политический манифест, и черт знает что еще.
