«А может быть, России выйти из состава Союза, если во всех своих бедах вы обвиняете ее, и если ее слаборазвитость и неуклюжесть отягощают ваши прогрессивные устремления? Кое-какие ресурсы, природные и человеческие, у нас еще остались, руки не отсохли. Без боязни оказаться в националистах мы могли бы тогда произносить слово «русский», говорить о национальном самосознании… Не Россия виновата в ваших бедах, а тот общий гнет машины, который оказался для всех для нас пострашней монгольского ига и который и Россию тоже унизил и разграбил так, что она едва дышит». Именно смыслы той речи Валентина Распутина в конечном счете легли в основу той идеологии, которая сегодня стала, простите за варваризм, «политическим мейнстримом».
Впрочем, такова судьба всего «деревенского» направления русской прозы. В форме литературного процесса началась в 1960-1970-е и продолжается до сего дня национально-освободительная борьба русского народа против всевозможных метастазов «ленинской национальной политики», превратившей русский народ, его территорию, его хозяйство, его культуру в резервуар для питания враждебных русским государств.
Те десятилетия для всего мира стали «весной этносов», с увлечением открывали себя кельты, в моду входил «фолк», внезапно стало хорошим быть не гражданином мира, а держаться корней. Не была исключением и Россия: здесь переоткрывали русскую идентичность, историю, поставлен был вопрос о сохранении исторических памятников. В гениальном «Ладе» Василия Белова русский человек обнаружил, что у него есть целостная традиционная культура, еще не вполне убитая «новой исторической общностью – советским народом».
Но писателям-деревенщикам выпала куда большая честь, чем просто переоткрыть русскую культуру. Они своим словом остановили фактический геноцид русского этноса.
Основой русского мира была весьма специфичная ячеистая модель расселения небольшими деревнями. Именно эта модель позволила при крайне низкой плотности населения занять то огромное пространство, которым мы заслуженно гордимся. И вот эта русская модель расселения начала систематически уничтожаться в ходе кампании по «ликвидации неперспективных деревень». Уничтожалась, забрасывалась, сносилась бульдозерами, заливалась водохранилищами матрица русской жизни. Люди сгонялись в безличные плохо построенные поселки городского типа, обреченные спиваться и деградировать. Если бы не усилия деревенщиков, если бы не критика разрушения русского пространства, а с ним и русской души, ткань русского мира была бы растерзана невозвратно. Благодаря им с какого-то момента «партия и правительство» начали обращать внимание на Нечерноземье. Хотя от вложений особого проку не было, по крайней мере, притормозилось разрушение русской среды.
«Прощание с Матёрой» Распутина было самым громким и ярким из протестных выступлений. Матёра – остров на великой реке Ангаре. «Остров Россия», как сказал бы Вадим Цымбурский. Здесь есть и красота природы, и всё, что нужно от её щедрот для хозяйства и выживания. Есть и церковь, и кладбище, где покоятся отеческие гробы.
Вмещающая в себя всю русскую сибирскую историю от первых казаков Матёра слышит приговор, обрекающий на уничтожение и обжитые дома, включая памятники деревянного зодчества, и церковь, и даже старое кладбище, кресты на котором должны быть уничтожены, чтобы не смущать проплывающих по реке иностранных туристов. «В чем дело, граждане затопляемые? Мы санитарная бригада, ведем очистку территории. По распоряжению санэпидстанции».
Написанная с удивительным сочетанием лиризма и тонкого злого сарказма повесть Распутина была голосом русского человека, который не желал быть затопляемым. Художественная сила «Прощания» (усиленное фильмом Ларисы Шепитько и Элема Климова) была такова, что бездумные затопления, помешательство энергетиков на новых плотинах, уничтожающие историю, этническую культуру и природную среду эксперименты стали под большой вопрос. Возбужденные сторонники «СССР-2» до сих пор утверждают, что Распутин якобы «убил» советскую гидроэнергетику. На фоне катастрофического обмеления Байкала в истоке Ангары все эти упреки звучат особенно неуместно – величайшее озеро оказалось на грани той самой катастрофы, которую Распутин пытался предотвратить.
Великий талант Валентина Распутина был осознанно поставлен на службу прежде всего русскому народу. Причем не громкой патетикой, а конкретной художественной и мыслительной, в чем-то даже социологической, работой над восстановлением нормальной жизнеспособности подвергшегося разгрому утопическими экспериментами этноса.
Вспомним один из первых его рассказов – «Деньги для Марии», посвященный дефициту солидарности в нашем обществе и необходимости возвращения инстинкта взаимопомощи людей. Или страшное оскорбление, которое нанесла толерантной общественности последняя крупная повесть Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана»: по сюжету русская женщина не дрогнувшей рукой убивает изнасиловавшего ее дочь чужеземца и идет за это в тюрьму. Повесть, напомню, была написана в 2003 году – до Кондопоги, до Бирюлева, до многочисленных громких дел по самообороне. Снова художник оказался в каком-то смысле в авангарде «сопротивления материала» обреченного на «затопление». Сопротивления, которое в конечном счете позволило нормализовать этнополитическую ситуацию в стране, создать предпосылки подлинного равноправия народов и строгой законности.
Не так много можно найти в мировой истории явлений, когда бы группа писателей сыграла столь важную роль в истории своего народа, в его возрождении и выборе им направлений развития. Деревенщикам и Валентину Распутину впала именно такая удивительная судьба. Поэтому всегда, пока текут еще по северному полушарию великие русские реки, будет нестись по ним моторная лодка деревенской прозы – будут сидеть в ней братья и сестры, и встречать по берегам дома и церкви, стоящие в соответствии с Ладом, а в воде будет плескаться Царь-Рыба (всяко покрупнее грузинских пескарей). И нестись эта лодка будет к Матёре, ставшей еще одним воплощением вечного русского архетипа – погрузившимся под воду Градом Китежем.
16 марта 2015
– А от радиации быстро умирают?
Этот вопрос одной моей знакомой даже не слишком поставил меня в тупик и совсем не удивил.
Обычно мы встречаемся раз в полгода, чтобы обсудить детей, работу, доходы, расходы, личную жизнь. Иногда я даю комментарии на редкие политические сплетни, которые проникают в ее стерильно аполитичный мир.
На днях мы проговорили примерно час о ядерной войне. Наташа не изучала в школе НВП, и я пересказал всё, что помнил из советских методичек типа: «Поражающие факторы ядерного взрыва и действия в случае ядерного удара». Такие у нас теперь темы светских бесед.
Впрочем, дома мы говорим о том же. Я считаю, что, проживая практически на ядерном объекте, мы автоматически находимся в списке первоочередных целей и потому шансов у нас никаких. Жена (дочь ядерного физика) настаивает, что всё наоборот: именно потому, что мы в списке, город обеспечен лучшими советскими ядерными убежищами и потому наши шансы неплохи. Расспросив знакомых, я убедился, что почти все эту тему так или иначе проговорили.
Кто-то, быть может, скажет, что «авторитарный режим довел россиян до ядерного сумасшествия»? Спешу заверить, в США и Канаде происходит сейчас то же самое. Американские газеты публикуют карты опасных и безопасных участков территории в случае массированного ядерного удара. Канадские блогеры обсуждают историю (может и вымышленную) про американскую женщину – морского офицера, которая была уволена за то, что отказалась исполнить учебный приказ об атаке. Мир впервые оказался к ядерному порогу настолько близко. Повторюсь – впервые. Ситуация Карибского кризиса даже близко несравнима с нынешней. И США, и СССР тогда обладали весьма ограниченными возможностями по доставке ядерного оружия, чем и был обусловлен кризис с завозом ракет на Кубу. При этом серьезной причины воевать у стран тогда не было. Выгода от ядерной победы для обеих сторон отсутствовала.
Гораздо выше было напряжение в 1983 году. Эпизод с корейским Boeing, доктрина Андропова о возможности превентивного ядерного удара, идеологизированная рейгановская истерия в США, ощущение загнанности в угол СССР после объявления программы «звездных войн».
Моя бабушка в тот год принимала за начало войны каждую грозу без ливня. Но по-прежнему отсутствовал принципиальный политический смысл эскалации. Все понимали, что война может стать только результатом трагической ошибки, провокации, сдавших нервов наверху или внизу.
Сегодня всё изменилось. Вполне могу представить психически здоровых политических лидеров, которые при полном согласии своего окружения и подавляющей поддержке народов своих стран могут отдать приказ о ядерной атаке.
