До сих пор Иран и Запад вкладывали каждый свой смысл в саму концепцию переговоров. Американские и европейские переговорщики с осторожным оптимизмом рассуждали о перспективах соглашения по ядерной программе и проявляли максимальную сдержанность в публичных комментариях в надежде обеспечить благоприятную атмосферу – а аятолла Хаменеи назвал ядерные переговоры частью «вечной религиозной борьбы», когда переговоры – разновидность сражения, и компромисс недопустим. В мае 2014 года, за шесть недель до истечения промежуточного соглашения, верховный лидер Ирана, как сообщается, описал переговоры по ядерной программе следующим образом:
«Причина, по которой мы стремимся продолжать бой, не в том, что исламское руководство воинственно. Просто логично, переплывая море, где кишат пираты, полностью снарядиться и быть готовым и способным защищать себя.
В таких обстоятельствах у нас нет другого выбора, кроме как продолжать бой и позволить этому факту определять внутреннюю и внешнюю политику страны. Те, кто стремится к соглашательству и хочет сдаться оккупантам, обвиняя Исламскую Республику в разжигании войны, на самом деле совершают предательство.
Все чиновники страны, занимаются ли они экономикой, наукой, культурой, политикой, законотворчеством или зарубежными переговорами, должны сознавать, что воюют и продолжают борьбу за создание и выживание исламской системы… Джихад никогда не закончится, потому что сатана и сатанинский фронт будут существовать вечно».
Для национальных государств история играет ту же роль, что характер для человека. В случае гордого Ирана с его богатой историей можно выделить три периода, три трактовки международного порядка. Политика государства, существовавшего до революции Хомейни, заключалась в охране своих границ, уважении к суверенитету других стран и желании вступать в союзы – на деле, в преследовании собственных национальных интересов в рамках вестфальских принципов. Имперская же традиция помещает Иран в центр цивилизованного мира; автономия соседних стран в этом случае подлежит искоренению, насколько возможно. Наконец, есть джихадистский Иран, описанный выше. В какой из этих традиций нынешние высокопоставленные иранские официальные лица черпают вдохновение? Если мы полагаем, что произошла радикальная перемена, что к ней привело? Конфликт психологический или стратегический? Как он разрешится – через изменение отношений или изменение политики? Если последнее, к какому именно изменению следует стремиться? Можно ли примирить различные взгляды на мировой порядок? Или мир должен ждать, пока пыл джихадистов не иссякнет, как произошло ранее, в Османской империи, из-за смены динамики власти и «домашних» приоритетов? От ответов на эти вопросы зависит будущее американо-иранских отношений – и, может быть, мир во всем мире.
Соединенным Штатам Америки следует быть готовыми к достижению геополитического взаимопонимания с Ираном на основе вестфальских принципов невмешательства – и разработать совместимую концепцию регионального порядка. До революции Хомейни Иран и Соединенные Штаты были де-факто союзниками, и этот союз базировался на трезвой оценке национальных интересов, причем здраво мыслили американские президенты от обеих партий. Иранские и американские национальные интересы воспринимались как совпадающие. Обе страны выступали против господства в регионе сверхдержавы, каковой на тот момент был Советский Союз. Обе демонстрировали желание уважать суверенитет друг друга в своей ближневосточной политике. Обе поддерживали экономическое развитие региона, пусть даже частичное, «фрагментарное». С американской точки зрения имеются все основания восстановить такие отношения. Напряженность между Ираном и США возникла в результате принятия Тегераном джихадистской риторики и прямых нападок на американские интересы и систему международного порядка.
Каким образом Иран синтезирует свое комплексное наследие, будет зависеть в значительной степени от внутренней динамики; в стране столь сложной культурно и политически эта динамика выглядит непредсказуемой для сторонних наблюдателей и не подвержена влиянию внешних угроз и уговоров. С каким бы «лицом» Иран ни выходил в мир, факт остается фактом: Ирану предстоит выбор. Он должен решить, страна ли он или территория. Соединенные Штаты должны стремиться к сотрудничеству и всячески его поощрять. Но упорства и решимости западных переговорщиков – разумеется, необходимого условия подобной эволюции – недостаточно, чтобы обеспечить желаемый исход. Отказ Ирана от поддержки таких групп, как «Хезболла», станет важным и принципиальным шагом к восстановлению конструктивных двусторонних отношений. Вопрос в том, видит ли Иран в хаосе на своих границах угрозу – или возможность реализовать тысячелетнюю мечту?
Соединенные Штаты должны развивать стратегическое понимание происходящего. Представители администрации, объясняющие умаление американской роли на Ближнем Востоке, рассуждают о сбалансированной системе суннитских государств (плюс, возможно, Израиль) как противовес Ирану. Даже возникни подобное образование на самом деле, его жизнеспособность гарантируется только активной американской внешней политикой. Ведь баланс сил не является статичным, его составные части пребывают в постоянном движении. Соединенные Штаты необходимы в качестве арбитра и останутся таковым в обозримом будущем. А потому важно, чтобы Америка оказалась ближе к любому из соперников, чем они друг к другу, и не позволила втянуть себя в геополитические игрища, особенно в экстремистской форме. Преследуя собственные стратегические цели, Соединенные Штаты могут стать ключевым фактором – возможно, единственным, – на основании которого Иран определит, что ему выбрать: путь революционного ислама или путь великой страны, легитимной и действующей в рамках вестфальских принципов. Но Америка способна сыграть эту роль лишь в случае, если останется и передумает уходить.
Вопрос о мире на Ближнем Востоке в последние годы непосредственно увязывается с «высокими технологиями», то есть с ядерной программой Ирана. Нет никакого способа мгновенно и спешно решить эту проблему, помешать появлению этого оружия. Но уместно вспомнить ситуации, когда другие, казалось бы, неразрешимые, кризисы на Ближнем Востоке создавали новые перспективы в регионе.
С 1967 по 1973 год состоялись две арабо-израильских войны, две американские операции, сирийское вторжение в Иорданию, было организовано массированное американское присутствие в воздухе в зоне военных действий, произошло несколько угонов самолетов, и большинство арабских стран разорвали дипломатические отношения с США. Тем не менее начался процесс мирного урегулирования, который обернулся тремя египетско-израильскими соглашениями (кульминация – мирный договор 1979 года); было подписано соглашение с Сирией в 1974 году (действовало четыре десятилетия, несмотря на сирийскую гражданскую войну); состоялась Мадридская конференция (1991), перезапустившая мирный процесс; в Осло ООП и Израиль подписали перемирие (1993), а между Иорданией и Израилем в 1994 году был заключен мирный договор.
Этого удалось достичь, поскольку были реализованы три условия: активная политика США, отказ от планов создания регионального порядка через насильственное насаждение универсалистских принципов и приход к власти лидеров с соответствующим видением.
Два события из моего личного опыта символизируют такое видение. В 1981 году, в ходе своего последнего визита в Вашингтон, президент Садат пригласил меня посетить Египет весной следующего года, на празднование возвращения Синайского полуострова. Помню, Садат сделал паузу и прибавил: «Нет, не празднование – это будет слишком оскорбительно для Израиля. Приезжайте через полгода, мы с вами поднимемся на вершину горы Синай, где я хочу поставить рядом мечеть, церковь и синагогу, в знак мира, который нужен всем».
Ицхак Рабин, прежде – начальник штаба израильской армии, был премьер-министром в ту пору, когда заключалось первое в истории политическое соглашение между Израилем и Египтом (1975), а затем он и бывший министр обороны, а ныне министр иностранных дел Шимон Перес обеспечили мирный договор с Иорданией (1994). По случаю заключения израильско-иорданского мирного договора Рабин в июле 1994 года выступил на совместном заседании обеих палат Конгресса США – вместе с королем Иордании Хусейном:
«Сегодня мы вступаем в битву, в которой не будет убитых и раненых, не будет крови и ярости. Это единственная битва, в которую приятно вступать, – битва за мир…
В Библии, нашей Книге книг, мир упоминается в различных фразах двести тридцать семь раз. В Библии, из которой мы берем нормы поведения и черпаем нашу силу, в книге пророка Иеремии, приводится плач Рахили. Вот что она говорит:
