Правящая элита обратилась к исследовательским центрам, стремясь точнее определить параметры новой ситуации. Во множестве случаев рекомендации центров лишь нагнетали тревогу. Типичным в этом отношении был широко рекламировавшийся доклад Фонда Форда, подготовленный группой экспертов во главе с Р. Гейтером в 1959 году. “Доклад Гейтера”, обсуждавшийся в самых высоких сферах американского правительства (вплоть до президента), утверждал, что Советский Союз обладает 45ОО реактивными бомбардировщиками, ЗОО подводными лодками дальнего радиуса действия, прочной системой противовоздушной обороны. Утверждалось далее, что в СССР имеется потенциал расщепляющихся веществ для 1500 ядерных зарядов и что к 1959 г. Советский Союз будет иметь 100 межконтинентальных баллистических ракет, каждая из которых будет оснащена мегатонной боеголовкой*.
Главный вывод “доклада Гейтера” состоял в том, что к концу 6О-х годов военные расходы СССР могут “вдвое превысить американские”. В документе рекомендовалось создать следующие средства защиты американской зоны влияния в мире: 1) резко увеличить производство межконтинентальных баллистических ракет; 2) значительно ускорить создание стратегических ракет на подводных лодках; 3) создать ракеты среднего радиуса действия и разместить их в Европе; 4) рассредоточить базы стратегической авиации; 5) обеспечить эффективность систем раннего оповещения; 6) создать общенациональную сеть бомбоубежищ. Комиссия Гейтера оценила стоимость всей программы в 44 млрд. долл., ее осуществление должно было быть завершено через пять лет*. Так было положено начало крайне стойкой иллюзии – о возможности “купить Америке безопасность”.
Другая группа идеологов американской империи, финансируемая Фондом братьев Рокфеллеров и возглавляемая малоизвестным тогда профессором Г. Киссинджером, пришла к выводам, сходным с заключениями комиссии Гейтера* В целом начало ракетно-ядерной эпохи породило явление, которое в дальнейшем стало постоянным элементом внешнеполитического анализа в США. Речь идет о своего рода психологической западне, в которую попали творцы американской внешней политики и в которую они стали вовлекать своих сограждан, рассуждая приблизительно так: мощная соперничающая держава – СССР – обгоняет Америку с ужасающей скоростью, бездействие вскоре приведет к краху.
В 1959 г. начальник штаба американской армии генерал М. Тэйлор демонстративно вышел в отставку и опубликовал книгу «Ненадежная стратегия», где обратился к своим соотечественникам с предостережением: «Примерно до 1964 г. Соединенные Штаты будут, вероятно, значительно отставать от русских по числу и эффективности ракет дальнего радиуса, если только не будут предприняты героические усилия»*. Отныне и впредь алармизм, запугивание собственного населения «необратимым отставанием» и «окнами уязвимости» стали характерными чертами американской политики экспансии и поддержания американского влияния в мире. Если в 1946 – 1956 годах пропагандистским обоснованием внешней политики была борьба с коммунистической угрозой, то после 1957 г. (год запуска советского спутника) в стране стал назойливо звучать рефрен об отставании США в развитии науки и техники, об опасности поражения из-за самоуспокоенности и политической слепоты. Приписываемое Советскому Союзу число межконтинентальных баллистических ракет было намеренно преувеличено, и стратегические позиции США вовсе не ослабли до нуля (как, скажем, о том писал М. Тэйлор). Соединенные Штаты с их армадой бомбардировщиков, мощными и разветвленными политическими союзами, крупнейшей индустриальной базой вовсе не были похожи на того обессиленного глиняного колосса, чьи дни – «если не обратиться к героическим усилиям» – сочтены.
Окружение Д. Эйзенхауэра твердо придерживалось принципа, что, если бороться по всем предлагаемым направлениям, не считаясь со стоимостью новых программ, то можно перенапрячь материальную основу американского могущества – экономику США. С точки зрения Д. Эйзенхауэра, аналитики типа Р. Гейтера и Г. Киссинджера недооценивали значение систем передового базирования, окружавших советские границы со всех сторон. Д. Эйзенхауэр вместе с Даллесом полагали, что создание национальной сети бомбоубежищ может ударить по атлантическим связям, заставит натовских союзников думать, что последствия своих внешнеполитических действий США попытаются пережить в бетонированных бункерах, принося в жертву союзников в Западной Европе. Экономисты (а к их оценкам в Вашингтоне в те времена прислушивались особенно внимательно) полагали, что быстрый незапланированный рост военных расходов резко ускорит инфляцию, уменьшит кредитные возможности, заставит ввести некоторые экономические ограничения, то есть ударит по экономической жизни Америки. Поэтому президент Эйзенхауэр прямо поддержал лишь некоторые из предлагавшихся в докладе Гейтера мер: производство межконтинентальных баллистических ракет и размещение ракет средней дальности в Западной Европе. Однако общий уровень военных расходов сохранялся в пределах 44 – 46 млрд. долл. По прошествии многих лет американские историки сошлись во мнении, что этих военных расходов для сохранения позиций США в мире было более чем достаточно*.
Стратегические установки республиканцев тех лет, как уже говорилось, требовали смотреть на дело «шире» и прежде всего беречь «здоровье экономического организма страны». Когда президенту Эйзенхауэру сообщили, что промышленность страны в состоянии производить в год 400 межконтинентальных баллистических ракет класса «Минитмен», он ответил: «Почему же не сойти с ума окончательно и не запланировать создание силы в 10 тысяч ракет?»*. Пройдет лишь 20 лет и в арсеналах США будет находиться именно 10 тыс. ядерных боезарядов стратегического назначения.
К чести Д. Эйзенхауэра следует сказать, что, хотя он не поддался наиболее паническим настроениям. Да и нужно было совсем потерять голову, чтобы поверить в стратегическое отставание в условиях, когда США прямо .или косвенно контролировали огромные пространства, когда они имели в качестве союзников наиболее развитые страны мира, когда промышленный потенциал США не знал себе равных. Президент Эйзенхауэр не пошел на крайнее увеличение военного бюджета, отверг планы значительного увеличения обычных вооруженных сил, не поддержал сторонников массового строительства бомбоубежищ.
Остро ощущая ослабление значимости еще вчера казавшейся непререкаемой мощи, президент Эйзенхауэр постепенно приходил к выводу о возникающем стратегическом пате. Видимо, Д. Эйзенхауэру потребовалось немало личного мужества, чтобы, обращаясь к американскому населению, к тем налогоплательщикам, чьи деньги, предназначенные на военные цели, государственный аппарат обещал обратить в неоспоримое американское первенство, объявить, что технический прогресс в этой сфере привел к возникновению ситуации, в которой использование ядерного оружия попросту уничтожило бы мир*. Это было по существу признанием того, что в политике США произошел важный сдвиг. Неподвластные американскому воздействию СССР и другие социалистические страны до середины 50-х годов воспринимались как объективно существующие препятствия расширению американского влияния, но как препятствия временные, шаткие, подверженные нажиму извне. Создание Советским Союзом собственного ядерного оружия изменило взгляды на возможность запугивающего воздействия США и их союзников на неподконтрольную часть мира.
Ослабление – даже в глазах американских стратегов – политического веса американского ядерного потенциала показало, что попытки силового нажима на СССР в ходе «холодной войны» и даллесовского «балансирования на грани войны» становились бессмысленными как средство политики. Возможно, что одним из последствий этого и стало peшение Д. Эйзенхауэра согласиться на встречу на высшем уровне с советскими руководителями*. Это был важный поворот в американской внешней политики, ее стратегии и перспективах. Лобовое давление, продолжайся оно в дальнейшем, должно было выдвинуть вопрос о готовности США встать перед угрозой ядерной войны. Отсюда решение пойти на переговоры с теми официальными противниками США на мировой арене, переговоры с которыми были отвергнуты в конце 40-х годов. Альтернативой переговорам был лишь ядерный тупик.
Женевская встреча в верхах в 1955 г. знаменовала определенное изменение в подходе США к проблеме отношений с Советским Союзом. То, что после ужесточения американской политики в 1948 – 1954 годах стало возможным вести диалог, означало конец надеждам на силовое решение взаимоотношений с Востоком — интенсификация давления на СССР стала опасной, следовало искать иные пути. Женевская встреча породила так называемый «дух Женевы», говорящий о возможности более нормальных, мирных отношений главных мировых сил.
