Создавать в таких местностях рабочие места накладно и бесполезно — эти самобезработные, как уже говорилось, работать не будут “принципиально”. А принудительный труд осужден на уровне и международного, и национального права. Что же делать? Или мы вновь в культурной ловушке, из которой выхода нет?
Одно делать нужно немедленно — изымать детей из семей этих “безработных” и растить их в интернатах (которые, конечно, нужно построить), чтобы сформировать у них навыки цивилизованной жизни, дать общее образование и втолкнуть в какой-то уровень профессионального образования. То есть их надо из этой среды извлекать. А в саму среду всеми силами заманивать, внедрять нормальные семьи (отставников, иммигрантов и т. д.), создавая очаги культурной социальной структуры» [88].
В среде новых земельных собственников также произошли радикальные мировоззренческие сдвиги, вплоть до отхода от традиционных в российской культуре представлений о человеке. Фермерство, которое поначалу представлялось как система современных трудовых малых предприятий, быстро породило слой новых латифундистов, владеющих тысячами гектаров земли, включая черноземы. В своих отношениях с бывшими колхозниками и рабочими они нередко проявляют неожиданные наглость и хамство. Ликвидация колхозов и совхозов стала не только социальным бедствием, но и культурной травмой для крестьян. Совершенно неожиданно оно оказалось зависимо от небольшой прослойки людей нового (или забытого) разрушительного типа.
Резкое ослабление или ликвидация сельскохозяйственных предприятий с их общинным и патерналистским укладом, и одновременный «уход» государства из деревни с превращением советской власти в местное самоуправление привели к разрушению прежнего сельского общества и каналов его коммуникации с внешней средой — страной и миром. Сворачивается сеть приближенных к селу медицинских учреждений, сокращается число и протяженность автобусных маршрутов, резко сократилось строительство объектов инфраструктуры в сельской местности. Происходит деградация сельских поселений России, в которых проживает 38 млн человек, в недалеком прошлом объединенных в сложную социокультурную систему. Вот выдержка из социологического обзора:
«Если вся предшествовавшая история развития России представляла собой более-менее последовательную цепь вовлечения во всеединство общественного бытия всех сословий и социальных слоев самой далекой крестьянской глубинки, то сегодня наметилась обратная тенденция социальной дезинтеграции страны, особо рельефно проявляющаяся именно в деревне. Это выражается не только в том, что в ее социокультурном пространстве все больше становится вытесняемых из системы общественных связей маргинальных и люмпенизированных людей, но и в резком снижении социально-культурных контактов и связей между “нормальными” гражданами.
Нетрудно заметить, насколько обеднели социокультурные связи почти 10 млн чел., проживающих в сельской глубинке: количество контактов сократилось в целом более чем в 2,6 раза в том числе внутридеревенских в 2,3 и с внешним по отношению к внутридеревенскому социокультурным пространством почти в 4,2 раза. Распадаются даже родственные (за счет более чем трехкратного снижения контактов с проживающими в иных поселениях, районах и регионах, преимущественно родителей с детьми) и ослабевают досуговые связи с миром за околицей. Существенно, в 8 раз, в том числе внутри деревни по общественным делам в 34 раза и за пределами ее в 48 раз, уменьшилось количество контактов с органами и работниками местного управления. Еще в большей степени, почти в 9 раз, сокращение коснулось производственных контактов, при этом количество совещательных связей уменьшилось в 21,6 раза.
Все это характеризует отстраненность масс от проблем местного самоуправления и растущее отчуждение их от управления и организации труда. Соответственно, растет и равнодушие людей к эффективности производства и культурно-общественной жизни за околицей, слабеет осознание себя созидателем общего блага, членом общества, гражданином страны.
Рассмотренные и оставшиеся за рамками рассмотрения сдвиги в социокультурном пространстве современной российской деревни обретают необратимый системно-структурный характер. Это грозит ей в перспективе не просто деформациями культурного, социального, экономического развития, но социально-цивилизационной деградацией и сходом с арены исторического бытия. А без деревни не выжить (даже без усилий по ее развалу извне) и России, поскольку оставшиеся без социального контроля со стороны постоянно проживающего населения одичавшие сельские просторы создадут смертельные угрозы и для ее городов» [131].
Кратко надо сказать о фермерстве — не как о новом социальном явлении (это особая тема), а в связи с дезинтеграцией общности крестьян.
Фермерские хозяйства, в основном, являются семейными. По сути дела, речь идет о трудовых крестьянских хозяйствах почти без наемного труда. Общее число работников, занятых во всех фермерских хозяйствах, на 1 июля 2006 года составляло 475,3 тыс. человек. В том числе наемных работников, занятых на постоянной основе, 82,7 тыс. человек, т. е. в среднем по одному работнику на 3 фермерских хозяйства. Еще привлекались временные или сезонные работники численностью 93,8 тыс. человек.
Для нашей темы важно то, что фермеры выделились из общности крестьян и заняли особую социокультурную нишу. Но фермерством занялась верхушка российской деревни, отечественная сельская элита, самый образованный состав сельского населения России. Они и были активной группой, представлявшей российское крестьянство, — его субститутом на общественной арене. 34,2 тыс. фермеров имеют высшее профессиональное образование. Это агрономы, инженеры, зоотехники. Еще 4,8 тыс. имеют незаконченное высшее образование, а 46,6 тыс. (32%) — среднее специальное. Изъятие из профессиональной общности крестьян такого числа опытных и высокообразованных специалистов и превращение их в мелких хозяев на клочке земли — колоссальный удар по социальной структуре деревни. Крестьяне лишились представительства и языка. Это наша национальная беда, которую мы не поняли и к которой остались равнодушны.
Общество этого как будто не замечает и сегодня. И до сих пор этот провал в сознании не вызвал никакой рефлексии обществоведения. Как видятся возможности изменить ход процесса? В какой социальный тип превратится на выходе из этого кризиса сельская молодежь, воспитанная в таких чрезвычайных условиях?
Интеллигенция
Переживает дезинтеграцию интеллигенция — системообразующая для России большая специфическая общность. Она замещается «средним классом», новым социокультурным типом с «полугуманитарным» образованием, приспособленным к функциям офисного работника без жестких профессиональных рамок.30 З.Т. Голенкова, которая с 1990-х годов изучает изменения в структуре российского общества, пишет (1998):
«Ситуация сложилась таким образом, что мы “потеряли” средний класс интеллектуалов и интеллигенции (так называемый новый средний класс) и получили средний класс предпринимателей (старый средний класс)» [35].
Что значит «потеряли» интеллигенцию? Прежде всего, эту общность вытолкнули со света в «социальную полутень» — хотя во время перестройки именно интеллигенция была авангардом наступления на советскую систему. Такая неожиданная «несправедливость» нанесла интеллигенции тяжелую травму и сразу деморализовала ее. О. А. Кармадонов пишет об изменении в годы перестройки статуса двух массовых групп интеллигенции — врачей и учителей:
«Специфична дискурсивно-символическая трансформация врачей. Анализ “АиФ” 1984 г. показывает положительное к ним отношение — 88% сообщений такого характера. Доминирующую триаду формируют символы советских медиков: “профилактика”, “высококвалифицированные”, “современные”, “бесплатные”, “лечат”. Объем внимания составлял 16%, частота упоминания — 11%.
В 1987 году показатели обрушиваются до 0,1%. После этого освещение группы в медийном дискурсе приобретает нестабильный характер, не поднимаясь выше 5 по частоте и 6% по объему. Рост этих показателей объясним популяризацией “национального проекта” здравоохранения больше, чем вниманием к его работникам.
Показательна тональность оценок в сообщениях «АиФ» о данной группе. С 1987 г. больше пишут о недостатках; врачи становятся «труднодоступными” для пациентов. В 1988 году тенденции усугубляются, появляются первые статьи о врачебных ошибках (доминирующий Д-символ “вредят”), о врачах-мошенниках, нетрудовых доходах (доминирующий К-символ “преступники”). Но еще много “профессионалов”, “заботливых” и “самоотверженных” докторов.
В 1989 году появляются статьи о халатности и безответственности врачей, однако отношение к “людям в белых халатах” выглядит более позитивным, что, на мой взгляд, объясняется снижением частоты упоминания и объема внимания к медицинским работникам по сравнению с 1988 г. В 1993 году вновь доминируют термины “непрофессиональные”, “вредят», что является, помимо всего, следствием сокращения финансирования здравоохранения, в том числе на обновление технической базы и на повышение квалификации врачей.
