Ситуация изменилась, когда христиане стали составлять значительную долю населения, и еще больше — после того, как Константин провозгласил христианство официальной религией своей империи. Евсевий в первой половине IV в. различал две группы христиан. Миряне должны были взвалить на себя бремя гражданской деятельности и вести войну — конечно, при условии, что та была справедливой. Духовенство, занимая более высокий уровень, должно было воздерживаться от войны и от всех других мирских дел, всецело посвящая себя служению Богу. Прошло совсем немного времени, и Амвросий — будучи римским чиновником по своему образованию и святым по призванию, — продолжая ту же линию рассуждения, восхвалял храбрость христианских солдат, сражающихся за Рим против варваров. По Амвросию, проблема состояла в том, что варвары отказывались покориться Божьему наместнику на земле, каковым в данном случае был христианский император Грациан. Поскольку они тем самым сделали себя Его врагами, христианам не только позволялось присоединяться к войне против них — это было их священной обязанностью. И не существовало такой суровой кары, которую не заслуживали бы враги, по крайней мере в принципе.
Взгляды Амвросия прекрасно подходили для периода, когда враги христианского мира, который в то время воплощался в Римской империи, представляли собой язычников, находящихся, как считалось, вне цивилизации. В измененной форме эти представления продолжали действовать на протяжении почти всей эпохи Средневековья, если принимать во внимание, что в этот период происходило большое количество войн, которые велись либо против еретиков, либо против неверных. Так как представители обеих групп считались врагами Господа, воевать с ними было священной обязанностью. Результатом этого могло быть уничтожение целых общин, как это случилось в XIII в. во время альбигойского крестового похода. Участники собственно крестовых походов поначалу руководствовались подобными же идеями, в результате чего христиане, когда они в 1099 г. захватили Иерусалим, вырезали население до тех пор, пока улицы не были залиты кровью, а лошади не утопали в ней по лодыжку. Но даже в этом случае военные действия со временем стали вести к взаимному признанию друг друга воюющими сторонами. За признанием следовало уменьшение жестокости, большая готовность ограничивать насилие, щадить мирное население, принимать выкуп, обмениваться пленными и т. д. Хотя по приказу Ричарда Львиное Сердце в 1191 г. был уничтожен гарнизон крепости Сен-Жан Д’Акр, все же крестовые походы были не менее и не более кровавыми, чем средневековые войны в целом.
Доводя выводы до логического конца, необходимо заметить: идея войны во имя веры неизбежно означала, что война может вестись только Церковью или по крайней мере от имени Церкви; и римские папы Григорий VII и Урбан II в XI в. действительно пришли к такому заключению. Хотя даже Иннокентий III в начале XIII в. не обладал достаточной властью, чтобы навязать всем данную точку зрения, в таких попытках не было недостатка. Церковь даже учредила несколько воинских орденов, которые пытались совместить идеал монаха с идеалом воина и которые посвятили себе битвам во имя блага. Более того, Церковь пыталась устанавливать ограничения и на нерелигиозные войны. Движение Pax Dei (За мир Божий), уже упоминавшееся выше, представляло собой попытку обеспечить то, чтобы с христианами обращались не так, как с еретиками и язычниками. Впоследствии возникло так называемое движение Treuga Dei (Перемирие Господне), участники которого пытались ограничить продолжительность боевых действий. В итоге было разрешено вести бои только с понедельника по среду. Церковь даже интересовалась оружием, применяемым на войне; в конце концов именно Второй Латеранский Собор, а не какой-либо рыцарский суд, в 1139 г. запретил использование арбалета как оружия, применяемого только против язычников.
По мере того как эпоха Средневековья подходила к концу, идея религиозной войны отнюдь не умирала, напротив, ее еще ожидал великий триумф. Ведя кампании в Южной и Центральной Америке после 1492 г., испанцы и португальцы действовали во имя Креста. Испытывая страх Божий, они всегда предоставляли индейцам возможность принять христианство, истребляя их только если они не понимали требования или не подчинялись. На протяжении почти полутора веков, после того как Мартин Лютер прибил свои Девяносто Пять тезисов на дверь церкви в Виттенберге, католики и протестанты состязались друг с другом в призывах к священной войне, нередко вырезая целые поселения, жители которых не соглашались с их взглядами на природу Христа. Испанская армия во Фландрии была настолько религиозна, что даже мятежные части носили образа с изображением святой девы Марии. Войска Густава Адольфа, так же как и «железнобокие» войска Кромвеля, шли в бой, распевая церковные гимны, и современники не замедлили приписать их победы этому факту. Роль, которую играла религия в войне, отражалась и в учебниках по военному делу того периода. Вступительные главы многих из них были посвящены религиозным порядкам, которые командование должно было учредить, а рядовые — соблюдать; это сравнимо с тем, как если бы анализ современных американских вооруженных сил должен был бы начинаться с описания системы военных капелланов.
Таким образом, по крайней мере на декларативном уровне, религиозная война оставалась важнейшей формой войны в Европе до самого начала Нового времени. Хотя ее подлинную степень важности трудно определить, лучше всего это можно сделать с помощью проведения аналогии с современностью. Что бы мы ни думали о попытке американцев «спасти демократию» во Вьетнаме, вероятно, это не так уж отличалось от попыток короля Испании Филиппа II спасти души его голландских подданных от поразившей их протестантской ереси. В обоих случаях нельзя сказать, что к идеализму не примешивались разного рода оппортунистические соображения. Часто такого рода смешение мотивов приводило к странным действиям воюющих (кстати, ветераны Вьетнамской войны признают фразу «сожжение еретиков ради спасения их душ» удивительно актуальной), а также к не менее странным союзам. Однако в обеих ситуациях присутствовала большая доля идеализма, особенно на начальном этапе. Подобно тому как сегодня многие европейцы не могут представить себе справедливое общество, которое не было бы демократическим, также и в средневековой Европе нельзя было даже вообразить себе цивилизованное общество, которое не основывалось бы на правильной религии. В каком бы обличии ни являлся идеализм, нет никакого сомнения, что он сильно повлиял на процесс принятия решений и еще долго продолжал оказывать влияние уже после того, как обстоятельства изменились. Когда идеалы стали более приземленными, то же самое произошло и с войной.
Начиная с Вестфальского договора, который, кстати, был первым документом такого рода, лишенным упоминаний о Боге, европейцы в целом отказались от религиозных мотивов в пользу более «прогрессивных» причин для уничтожения друг друга. Однако в той части мира, которая была привержена исламу, подобное произошло гораздо позже и в гораздо более ограниченной степени. Коран делит мир на две части — dar alIslam (дом ислама) и dar alHarb (дом меча), которые находятся в состоянии непрекращающейся войны. Современные исламские секты различаются по степени важности, которую они приписывают джихаду по сравнению с другими религиозными обязанностями; но считается, что каждый свободный, взрослый, физически здоровый мусульманин мужского пола обязан сражаться и умереть во славу Аллаха. Вопрос лишь в том, следует ли даровать неверным хотя бы временное перемирие. Многие ранние ученые последователи Корана полагали, что арабы-завоеватели имели право подвергать смерти жителей захваченных земель в случае, если те отказывались принимать ислам. В действительности им обычно предоставлялась возможность сдаться, после чего они были вынуждены платить завоевателям дань; эти общины считались находящимися под защитой мусульман, хотя и имеющими низший статус.
В течение первых десятилетий после возникновения ислама предполагалось, что мусульманский мир останется единым под властью своего калифа и что область его господства продолжит расширяться, пока не охватит весь мир. Вследствие этого джихад в действительности стал единственно возможной формой отношений, которая могла существовать между правоверными мусульманами и неверными. Но шло время, а эти условия так и не были достигнуты, и поэтому появились другие виды войны. Нужно было приспособиться к возможности длительного сосуществования с немусульманскими политическими образованиями, такими, как Византия, а также принять во внимание возможность того, что мусульмане могут утратить свои территории, как это случилось в первый раз в XI в., когда норманны завоевали Сицилию. Начиная с XII в. стала в изобилии появляться литература отчасти религиозного, отчасти юридического характера, где делались попытки определить, что именно мусульмане могут сделать с не-мусульманами и при каких обстоятельствах. Некоторые ученые зашли столь далеко, что предложили третью категорию деления мира, которая занимала промежуточное положение между dar al Islam и dar al Harb, а именно dar al sulh. Данный термин использовался применительно к государствам, которые, хотя и не относились к числу верных исламу, но вступили в договорные отношения с мусульманским миром.
