Наталия Нарочницкая - Сосредоточение России. Битва за русский мир

Надо это понять и принять. Для них страшен мотив превращения Европы в такую безликую территорию, где живет гражданин мира, для которого родина там, где ниже налоги, а главная тема – это выбор зубной пасты. Они видят в России один из очень крупных проектов, который сохраняет многообразие мира. Они относятся с уважением к нашей инакости, к тому, как мы с уважением относимся к инакости других, чего нет у американцев. Мы с киевского дохристианского князя знали на своей территории соработничество самых разных национальностей и вер, мы привыкли жить в одном государстве с людьми, живущими в совершенно разных картинах мира, и мы уважаем их инакость. Американец, особенно современный, этого не может и не хочет понять.

Григорьев: – А что произошло с Францией?

Нарочницкая: – В Европе серьезный кризис либеральной экономики. Это не просто кризис финансовой системы. Он совершенно изменил социум. Представитель социума сейчас не тот. Почти полное расхождение финансовой сферы и производительной силы общества очень негативно сказывается на развитии общества, потому что идея созидания, которая была даже у звериного капитализма, была все-таки традиционной идеей. А делание деньги из «пузырей» развращает человека, и об этом пишут. Уже нет-нет, и даже там увидишь статью с нестандартным подходом, который ставит эти более глубокие, философские вопросы. Отсюда сразу возникает вопрос о том, что такое национальное государство, останутся ли они как нация, как культура?

Григорьев: – Это сейчас важно для французов? Или они уже перешли в сторону полной глобализации?

Нарочницкая: – Важно. Сейчас там идет борьба на уровне восприятия всех новых идей, идет внутренняя такая дискуссия (она даже не всегда сформулирована) о том, останется ли Франция как история, как нация. Мне с грустью говорил один профессор Сорбонны: «Нас хватит еще на 50 лет, и все, больше нас не будет». Я спрашиваю: «Как не будет?». Он отвечает: «Нет, мы не умрем, мы просто перестанем быть французами, носителями этого наследия». Я говорю: «Нельзя этого допустить, давайте делать что-то вместе». А он мне: «А мы поэтому с вами и сотрудничаем».

– Расскажите, пожалуйста, о цели вашего приезда в Лейпциг.

– Институт демократии и сотрудничества считает своей главной задачей служить площадкой для свободного обсуждения самых животрепещущих тем.

К сожалению, мы давно замечаем, что в Европе наложено табу на очень многие темы. Если кто-то возвышает свой голос в защиту традиций, то на него немедленно наклеивается ярлык чуть ли не фашиста. То есть грядет какой-то новый тоталитаризм.

Наша задача и, мне кажется, мы в этом на своем уровне преуспели, – легализовать для респектабельного обсуждения многие темы, на которые наложено табу.

Мы проводим уже вторую конференцию совместно с журналом Compact. Предыдущая конференция не вызвала таких демонстраций, такого шума и обличения со стороны прессы. Ее темой был суверенитет, вообще суверенитет как явление в геополитике, национальные интересы. Было очень много людей, около 800 человек, среди них были депутаты, профессора, юристы. На мой взгляд, сейчас ширится ответная реакция консерваторов на то, что происходит в Европе. Пресса обратила на это внимание и сейчас пытается задавить протест в зародыше.

Во Франции на наших глазах проходили невиданные по масштабам, мирные, красивые манифестации, вполне толерантные, никого не оскорбляющие – в защиту семьи и традиционных ценностей, против уравнивания юридического статуса гомосексуальных пар и настоящих семей, особенно против права на усыновление такими нетрадиционными союзами детей. Тем не менее, государство это полностью проигнорировало, пресса просто лгала, совершенно не учитывая эти демонстрации, я это видела. За всю историю моих наблюдений за политической борьбой во Франции, с 60-х годов, ничего подобного не было.

В Германии мы тоже видим нарастание протеста, но нарастает и агрессия со стороны политического гомосексуализма. Мы с моим коллегой Джоном Локлендом придумали такой термин для постмодернистской идеологии, в соответствии с которой человек якобы должен быть освобожден от любого порядка вещей, будь то религиозного, демократического, традиционного, национального, а теперь даже и биологического. То есть любые побуждения личности – физиологические или ментальные – должны быть реализованы без всяких ограничений.

Таким образом, человек становится рабом своей плоти и гордыни. Для христианина это совершенно очевидно. Но самое главное другое. Никто из защитников традиционных ценностей не призывает к ограничению прав меньшинств. Наоборот, все вспоминают времена, когда нетрадиционная ориентация была запрещена и считалась половым преступлением, и говорят, что это было ужасно, что надо давать свободу тем, кто сам выбирает свой путь.

Но разве это демократия, когда меньшинству позволено топтать ногами и бесчестить все, что дорого и свято для большинства?

Россия сейчас стала примером для защитников традиционных ценностей. Я получаю письма со словами благодарности России, ее лидеру, ее парламенту за то, что она защищает настоящую демократию.

– От французов?

– Да, от французов. И отношение к России начинает меняться. Люди видят, что те же силы и те же газеты и журналы, которые буквально исходят русофобской истерикой, они же травят и их – только за то, что они выступают, например, за традиционную семью. У них возникают сомнения: может быть, травля России тоже проистекает вовсе не из реальных каких-то «супергрехов» России.

Образ России в глазах консервативного большинства начинает на глазах меняться. Они начинают понимать, что Россию ненавидит узкая ультралиберальная элита только за то, что она другая. За то, что она открыто, как еретик, осмеливается выступать против мэйнстрима и заявлять о том, что она будет защищать традиционные христианские ценности.

– Похоже, что Германия в авангарде этого движения: в этой стране идет явное отрицание традиционных ценностей. Верно?

– Пока я не могу сказать, что Германия в авангарде. Но мы действительно видим, насколько здесь сильна и агрессивна часть общества, которая проповедует отказ от традиционных ценностей. Такие конференции, как в Лейпциге, позволяют людям как-то осмелеть и окрепнуть в своих внутренних чувствах и убеждениях. Ведь выступать против мэйнстрима всегда очень трудно.

Немцев после войны жестко воспитывали: под колпаком у американских и англосаксонских служб была вся пропагандистская система Германии. Целью этих служб было воспитание нового типа немцев. И это отчасти объясняет такую раскрепощенность и безнаказанность агрессивной либертаристской толпы, которая не желает слышать ничего в пользу традиционных ценностей. Но это, конечно, не исчерпывающее объяснение. И я думаю, что Германия еще тоже своего слова не сказала.

Та же Ева Херман (немецкая тележурналистка, – прим. ред.), в адрес которой звучало очень много критики, вела программу «Выскажись против нацизма», а на нее навешивают сейчас ярлыки ультраностальгирующей по семейной политике тех нехороших времен. Но это не так.

Это коварные некрасивые методы современных СМИ. Только наивный человек может полагать, что информационное поле никем не управляется. Журналисты поставлены в определенные рамки, в каждом издании существует редакционная политика. Поэтому сейчас мы видим, что великие завоевания демократии начала XX века: свобода прессы, свобода высказываний – очень извращены.

– Как вы оцениваете роль конференции в Лейпциге? Поможет ли она в борьбе за защиту традиционных христианских ценностей?

– Я считаю, что этот форум – мобилизация, как сказал редактор журнала «Ирген Эглессер», молчаливого большинства, которое пока еще в сомнениях, стоит ли выражать свое мнение, как донести его до власти и добиться того, чтобы оно учитывалось, а не игнорировалось. И думаю, что это совершенно новый этап в борьбе идей в Европе, потому что за всеми революциями всегда стояла борьба идей, серьезная идеологическая дискуссия. И будет очень грустно, если эта дискуссия будет табуирована в Европе. Все-таки Европа для нас, постсоветских интеллектуалов, всегда служила примером. И я неслучайно горько пошутила, что никогда не думала, что русская будет защищать свободу слова и прессы в Европе.