принимает свое униженное положение и не обращается ни в суд, ни к средствам массовой информации, — рассказывает эксперт по ситуации на Кавказе Юлия Латынина. — Кавказец же знает, что он должен делать, и знает, кто виноват в подобных нарушениях. Он тоже не обращается ни в газеты, ни в суд, но мстит своим мучителям с пистолетом в руках». Радикальный ислам предлагает идеологическое обоснование для сопротивления террору государственной власти. Латынина предупреждает, что радикалы и их последователи обещают мир только тогда, когда «власть имущим и их приспешникам перережут горло и мусульмане освободятся от власти неверных». «Для российских властей нет ничего хуже: плохо не то, что на Кавказе существуют другие проблемы, а то, что есть решение, которое ужаснее самой проблемы, — а именно террор» [287].
«Каждый раз, когда в адрес наших бюрократов звучит критика, они объясняют ее происками исламистов. Если кто-нибудь решается громко высказать свое мнение с критикой власть имущих, его тут же сажают в тюрьму, — говорит молодой студент из Махачкалы, столицы Дагестана. — Мне не хочется, чтобы наши женщины носили паранджу и чтобы нам запрещали пить вино. Но если наши права попирают каждый день, если применяется закон джунглей, если воротилы могут делать все, что им заблагорассудится, и отбирать все деньги, ничего не оставляя простым людям, то теократия — это выход. Лучше шариат, закон Бога, чем отсутствие законов».
Кавказ — открытая рана России. Сотни тысяч молодых россиян, пройдя через военную машину, возвращаются с тяжелыми психическими расстройствами и начинают проявлять склонность к бытовому насилию. Москва давно проиграла битву за сердца людей в этом регионе, который превратился в неисчерпаемый ресурс для смертельного бизнеса экстремистов. Здесь полно потенциальных террористов-смертников. Последствия для Западной Европы плохо предсказуемы: по мнению некоторых экспертов, это только вопрос времени, когда исламские террористы выйдут за пределы региона, и ничто не сможет их остановить, если не будет кардинальных изменений. Кроме того, исламисты Кавказа неоднократно угрожали нападениями на ядерные объекты.
Большинство российских политиков-оппозиционеров считают вопросом времени отделение Северного Кавказа от России. Пока российская казна пополняется благодаря высоким ценам на нефть, этот процесс еще можно оттянуть. Возможно, продажная местная номенклатура и отделится от Москвы, если, с одной стороны, Кремль не сможет больше удовлетворять ее растущие аппетиты, а с другой — обедневшее население начнет активно протестовать против растущих масштабов притеснения.
Если этнические конфликты в самой большой стране мира с огромным ядерным арсеналом выйдут из-под контроля, балканские войны девяностых годов покажутся безобидными. В Западную Европу хлынет волна беженцев: в начале второй чеченской войны из 300 тыс. жителей страны от 180 до 250 тыс. хотя бы временно, но бежали из родных мест [288]. Большая часть направлялась в соседние регионы Кавказа, но волна докатилась даже до Германии, и в 2006 году беженцы из кавказской республики оказались самой большой группой беженцев в Германии [289].
В долгосрочной перспективе существует риск того, что на Кавказе сформируются локальные нестабильные государства. В худшем случае это будет исламистская теократия. Радикальный ислам стремится закрепиться в Европе, и Кавказ может стать идеальным плацдармом, широко открыв двери. Кроме того, возможен эффект домино, и процесс прокатится по всей территории Российской Федерации.
Запад зачастую упускает из виду, что Россия, как и Советский Союз, — многонациональное государство. Централизация власти в Кремле удерживает огромную федерацию. Но региональные политики сетуют, что Москва еще никогда так не грабила отдаленные районы: «С каждого рубля налогов, собранных в регионах, нам разрешают оставить только 12 копеек. Пять лет назад было 40–50 копеек». Как и в советские времена, из Москвы до мелочей расписывают, что должны делать народы российского многонационального государства: татарам, например, нельзя пользоваться латиницей, пусть и дальше пишут кириллицей. Владимир Путин упразднил выборы губернаторов и сам назначает руководителей в провинцию, так что они теперь отвечают не перед жителями своего региона, а перед Кремлем. То есть представителями интересов народа являются не сами люди, а их губернаторы. А это значит, что в случае конфликтов или недовольства губернаторы не смогут выступить в роли буфера либо посредника.
Сторонники политики Кремля утверждают, что России после хаоса ельцинской эпохи нужна твердая рука. Но даже если они в какой-то мере и правы, твердая рука не должна приравниваться к оковам. «Имеет ли смысл проводить референдумы в Дагестане, где полно исламских экстремистов?» — спрашивает Роджер Коппель в своей статье «Уважение к Путину в мире». С таким же успехом можно было спросить, имело ли смысл, например, сомнительными методами выводить из предвыборной гонки в Чечне умеренных, лояльных к Москве кандидатов в президенты, чтобы продвинуть собственного фаворита. Очевидно одно: альтернативной кремлевской политики не существует. Если Москва продолжит помогать местной элите, то население обнищает, из униженного и обозленного народа начнут штамповать исламистов.
История показывает, что империи и многонациональные государства долго не живут, если испытывают гнет централизованной власти. Де-факто Москва контролирует Кавказ только условно. Мы делаем вид, что работаем, а государство делает вид, что оно нам платит, как шутили в Советском Союзе. Перефразируя эти слова для выражения того, как обстоят дела на Кавказе, можно было бы сказать: власти в регионах делают вид, что они относятся к России, а Кремль делает вид, что он контролирует там ситуацию.
ХУДОЙ МИР ЛУЧШЕ ДОБРОЙ ССОРЫ
Если Майбрек Магомадов живет в состоянии повышенной бдительности, это не значит, что он трус. Заместитель директора одного из политических институтов Москвы — сильный человек, страх он лишь наблюдал со стороны, как и положено приличному чеченцу. Но и его настигло это неприятное чувство. Прямо посреди Москвы. Не «настоящая» война с бомбами и выстрелами, в которой живут его друзья и родственники в Чечне, а нападения, которые регулярно осуществляются на него в столице.
Он был остановлен милицейским патрулем, когда возвращался с женой и тремя детьми с дачи. Вместо того чтобы вежливо попросить документы, милиционеры крикнули: «Выметайся!» и выволокли его с водительского места. Патрульные затолкали Магомадова в свою машину и увезли в отделение милиции. Пять часов просидел он в душной камере вместе с преступниками. Его жене и детям пришлось ждать до двух часов ночи в машине под присмотром милиционеров. «С нами обращались, как с закоренелыми преступниками, при этом единственным моим преступлением было то, что я чеченец, — словно в молитве поднимает руки к небу Магомадов. — Мы, кавказцы, стали козлами отпущения, громоотводом. Русские списывают на нас все свои проблемы, чтобы уклониться от ответственности. Иногда я даже не осмеливаюсь выйти из дома» [290].
