и профессионального успеха Магды Келлер охотно соглашается, но при условии, что она покинет сцену и поместит ребенка в приют. Борьба между старым и новым достигает кульминации в дерзких словах Магды о женщине, доросшей до сознательной самостоятельности мысли и действия: «…Я скажу то, что я думаю о тебе – о тебе и твоем респектабельном обществе. Почему я должна быть хуже вас, если я должна покупать свое пребывание в вашем кругу ложью! Почему это золото на моем теле и сияние, окружающее мое имя, только увеличивают мой позор? Разве не я работала с раннего утра до позднего вечера в течение десяти долгих лет? Разве не я соткала это платье бессонными ночами? Разве не я шаг за шагом строила карьеру, как тысячи мне подобных? Почему я должна перед кем-то краснеть? Я – это я, и я стала тем, кто я есть благодаря себе».
Общая тема «Родины» – борьба между старшим и молодым поколением – неоригинальна. Ранее она была мастерски раскрыта в романе «Отцы и дети», изображающем пробуждение эпохи. Однако, хотя в художественном плане «Родина», изображающая пробуждение пола, сильно уступает тургеневскому произведению, пьеса оказалась мощным революционизирующим фактором, главным образом благодаря своему драматическому выражению.
Драматург, не только сеявший радикализм, но произведший буквально революцию в умах мыслящих немцев, – Герхард Гауптман. Его первая пьеса, «Перед восходом солнца», отвергнутая всеми ведущими немецкими сценами, но наконец поставленная в независимом театре Лессинга, подействовала как удар молнии, осветив весь социальный горизонт. В центре сюжета жизнь крупного землевладельца, невежественного, неграмотного и жестокого, а также его экономических рабов равного умственного калибра. Влияние богатства и на создавших его жертв, и на его обладателя показано в самых ярких красках как приводящее к пьянству, идиотизму и разложению. Однако самой поразительной особенностью «Перед восходом солнца», вызвавшей поток ругательств на голову Гауптмана, был вопрос о небрежном воспитании детей негодными родителями.
Во время второго представления спектакля ведущий берлинский хирург едва не вызвал в театре панику, размахивая над головой парой щипцов и крича во весь голос: «Если со сцены открыто обсуждаются роды, на карту поставлены порядочность и нравственность Германии». Хирург забыт, а Гауптман предстает перед миром колоссальной фигурой.
Когда впервые увидела свет пьеса «Ткачи», в стране мыслителей и поэтов разразился скандал. «Как можно, – восклицали моралисты, – выставлять на сцену рабочих, грязных, вонючих рабов! Бедность во всех ее ужасах и уродствах как послеобеденное развлечение? Это слишком!»
В самом деле, жирной и сальной буржуазии было слишком тяжело столкнуться лицом к лицу с ужасами существования ткача. Это было слишком из-за правды и реальности, прогремевших громом в глухих ушах самодовольного общества: «J’accuse!» (Я обвиняю!)
Конечно, еще до появления этой драмы было общеизвестно, что капитал не может разжиреть, не пожирая труда, что богатство невозможно накопить иначе как через каналы нищеты, голода и холода, но о таких вещах лучше не упоминать, чтобы жертвы не пробудились к осознанию своего положения. Однако цель современной драмы – пробудить сознание угнетенных, и это действительно было целью Герхарда Гауптмана в показе миру условий жизни ткачей в Силезии. Рабочие трудятся по восемнадцать часов в день, но не зарабатывают достаточно на хлеб и топливо, рабочие живут в разваленных, убогих хижинах, наполовину засыпанных снегом, а от холода их защищают только лохмотья, младенцы заболевают цингой от голода и холода, беременные на последних стадиях чахотки. Жертвы благодатной христианской эпохи, без жизни, без надежды, без тепла. Ах да, это было слишком!
Драматическая многогранность Гауптмана затрагивает все слои общественной жизни. Помимо изображения сокрушающего воздействия экономических условий, он также рассматривает борьбу человека за умственное и духовное освобождение от рабства условностей и традиций. Так, Генриху, колокольному литейщику из драматической поэмы в прозе «Потонувший колокол», не удается достичь горных вершин свободы, потому что, как сказал Раутенделейн, он слишком долго жил в долине. Точно так же доктор Вокерат и Анна Маар остаются одинокими душами, потому что им тоже не хватает сил бросить вызов чтимым традициям. Однако сама их неудача должна пробудить мятежный дух восстания против мира, вечно препятствующего индивидуальному и социальному освобождению.
«Юность» Макса Хальбе и «Пробуждение весны» Ведекинда представляют собой драмы, которые распространяют радикальную мысль в совершенно ином направлении. Они обращаются к ребенку и дремучему невежеству и узкому пуританству, с которым сталкивается пробуждение природы. В особенности это относится к «Пробуждению весны». Молодых девушек и юношей приносят в жертву на алтарь ложного образования и нашей отвратительной морали, запрещающей просвещение молодежи по таким важным для здоровья и благополучия общества вопросам, как происхождение жизни и ее функции. Это показывает, как мать – и притом действительно хорошая мать – держит свою четырнадцатилетнюю дочь в абсолютном неведении относительно всех вопросов пола, и когда наконец молодая девушка становится жертвой своего невежества, та же мать видит, как ее ребенка убивают шарлатанские лекарства. Надпись на ее могиле гласит, что она умерла от анемии, и мораль удовлетворена.
Фатальность нашего пуританского лицемерия в этих вопросах особенно ярко осветил Ведекинд, поскольку самые наши многообещающие дети становятся жертвами полового невежества и полного отсутствия понимания пробуждения ребенка со стороны учителей.
Вендла, необычно развитая и живая для своего возраста, умоляет мать объяснить тайну жизни: «У меня есть сестра, которая замужем два с половиной года. Я сама в третий раз теткой стала и не имею ни малейшего понятия, как это все происходит… Не сердитесь, матушка, голубушка! Кого еще на свете мне спросить, кроме вас? Не ругайте меня за то, что я спрашиваю об этом. Дайте мне ответ. Как это происходит? Вы не можете, в самом деле, обманывать себя, что я, в четырнадцать лет, все еще верю в аиста».
Не стань мать сама жертвой ложных представлений о морали, деликатное и разумное объяснение могло бы спасти дочь. Но подчиняющаяся условностям мать пытается скрыть свой «моральный» стыд и смущение этим уклончивым ответом: «Чтобы родить ребенка – надо любить – мужчину, за которым ты замужем… Надо любить его, Вендла, как ты в твои годы еще любить не умеешь. Теперь ты это знаешь!»
Насколько много «знала» Вендла, мать поняла слишком поздно. Беременная девушка воображает себя больной водянкой. И когда ее мать в отчаянии кричит: «У тебя не водянка, у тебя ребенок, девочка», измученная Вендла в недоумении восклицает: «Но это невозможно, матушка, я еще не замужем… О, мама, почему ты не рассказала мне всего?»
Столь же глупо мальчика Морриса доводят до самоубийства из-за того, что он не сдал школьные экзамены. А Мельхиора, юного отца будущего
