Благородный помощник кровожадного сатрапа, вдоволь насмотревшись на его бесчеловечное окружение, приходит к выводу, что он чужой в этой компании. Он принимает твердое решение — пока не замаран, надо уходить.
С этой просьбой и обращается к хозяину. Однако Сталин отвечает отказом. И не потому, что помощник незаменим, — для Сталина нет незаменимых людей. «Дело в том, — напишет в воспоминаниях Бажанов, — что я знаю все его секреты, и если я уйду, надо вводить во все эти секреты нового человека; именно это ему неприятно».
Попалась птичка в золотую клетку! В пору посочувствовать, если бы не одно обстоятельство — а как же Мехлис? Отпускал же его Сталин на учебу в Институт красной профессуры — на целые три года. А Назаретян? А Каннер? Вождь ведь не держал их беспрерывно при своей особе из опасения, что посвященные в его секреты начнут болтать лишнее. Может, шеф имел основания не доверять именно ему, Бажанову?
В любом случае нельзя не отметить сталинскую интуицию. В людях он, безусловно, умел разбираться, видел их нутро насквозь. Не подвело его чутье и на этот раз. Какими бы мотивами помощник не оправдывал потом свой поступок, бесспорно одно: он предал хозяина, немало выболтав об известных ему секретах. Хороший помощник — это прежде всего молчаливый помощник, умеющий хранить чужие тайны.
Не получив согласия Сталина на уход из секретариата, Бажанов, по его словам, окончательно утвердился в намерении бежать за границу. Он понимал, что житья в Москве не будет, поскольку сама Лубянка положила на него свой многозначительный и всевидящий глаз.
О причинах холодных отношений с ГПУ Бажанов особо не распространяется. Весьма глухо упоминает о некоем письме, которое от имени коллегии ГПУ заместитель председателя этого ведомства Ягода прислал Сталину.
Текст этого письма Бажанов не приводит ни в одном из многочисленных заграничных изданий своих воспоминаний, хотя если он начал готовиться к побегу почти за два года до его осуществления, то обладание копией такого документа сняло бы многие вопросы и, самое главное, укрепило бы веру заграничных кругов в то, что он стал очередной жертвой беззакония сталинской тайной политической полиции.
А может, его не знакомили с письмом Ягоды? В том-то и дело, что знакомили. Лично Сталин протянул листок бумаги и сказал:
— Прочтите.
Бажанов прочел. Сталин, считавший себя большим знатоком людей, внимательно смотрел на помощника. Ему тогда не было и двадцати пяти. Если есть доля правды, простодушные юноши обычно приходят в смущение и начинают оправдываться. Бажанов, по его рассказу, наоборот, улыбнулся и вернул Сталину письмо, ничего не говоря.
— Что вы по этому поводу думаете? — спросил Сталин.
— Товарищ Сталин, — ответил секретарь с легким оттенком укоризны, — вы знаете Ягоду — ведь это же сволочь.
— А все-таки, — сказал Сталин, — почему же он это пишет?
— Я думаю, по двум причинам: с одной стороны, хочет заронить какое-то подозрение насчет меня. С другой стороны, мы с ним сталкивались на заседаниях Высшего совета физической культуры, где я как представитель ЦК, проводя линию ЦК, добился отмены его вредных позиций.
Далее Бажанов сказал, что Ягода не только хочет отомстить ему таким вот способом, но, чувствуя, что сталинский секретарь не испытывает к нему ни малейшего уважения и ни малейшей симпатии, хочет заранее скомпрометировать все, что он о нем может сказать Сталину или членам Политбюро.
Сталин нашел это объяснение вполне правдоподобным, пишет Бажанов. Зная Сталина, он ни секунды не сомневался, что весь этот оборот дела генсеку очень нравится: секретарь Политбюро и коллегия ГПУ в открытой вражде — можно не сомневаться, что ГПУ будет внимательно следить за каждым шагом секретаря Политбюро и чуть что — немедленно его известит. А секретарь Политбюро, со своей стороны, не упустит случая поставить Сталина в известность, если узнает что-либо подозрительное в практике коллегии ГПУ.
Бажанов, по его словам, не ошибся в своих предположениях: время от времени Ягода извещал Сталина об их уверенности насчет его секретаря, а Сталин равнодушно передавал эти цидулки ему.
Стоп! Значит, первый «донос» Ягоды был не единственным? Да, были и другие спецсообщения, и Бажанов прямо указывает, что Сталин передавал их ему. Странно, но ни одно не приводится — хотя бы фрагментарно. Вместо подлинного содержания первого спецдонесения — общие фразы вроде этих: «В письме коллегия ГПУ считала своим долгом предупредить Сталина и Политбюро, что секретарь Политбюро Бажанов, по их общему мнению, — скрытый контрреволюционер. Они, к сожалению, не могут еще представить никаких доказательств и основываются больше на своем чекистском чутье и опыте, но считают, что их обязанность — довести их убеждение до сведения ЦК. Письмо подписал Ягода».
Даже если спецдонесение имело в самом деле такой беспомощный вид, ГПУ не ошибалось, подозревая сталинского секретаря в ненадежности — с точки зрения тогдашней государственной идеологии, разумеется. Бажанов сбежал за границу, обнародовал там закрытые сведения, ставшие ему известными по его служебной деятельности, призывал к свержению советского строя, готов был сам повести дивизии на Москву. Однако беседы со знающими людьми показали, что Бажанов явно чего-то недоговаривал.
Начнем с того, что никаких следов спецдонесений Ягоды Сталину о ненадежности его секретаря обнаружить не удалось. Ни в архиве президента России, куда по наследству перешли документы личного архива Сталина и архивы Политбюро, ни в архиве Лубянки, где это письмо должно быть зарегистрировано в качестве исходящего. Ветераны Лубянки обращали внимание на существенную деталь: Бажанов в разговоре со Сталиным сказал: «…вы знаете Ягоду — это же сволочь». Откуда такая прозорливость? В то время, о котором идет речь, Ягода был всего лишь заместителем председателя ГПУ. А до этого главой ГПУ успел побывать Менжинский — после Дзержинского. Создается впечатление, что оценка Ягоды дается уже с позиций тридцатых, а не двадцатых годов, что антиисторично.
Сомнение у ветеранов Лубянки вызвало и явное несоответствие весовых категорий: с одной стороны, вся коллегия могущественного ГПУ, и с другой — фигура технического, протокольного секретаря Политбюро. С трудом верится, чтобы Сталин следил за перипетиями их борьбы. Тут Бажанов явно преувеличивает свою роль и даже допускает элементы хлестаковщины. Попутно заметим, что не только тут: автор воспоминаний грешит этим и в других местах, живописуя, например, как он руководил… Сталиным.
Профессионалы-ветераны с Лубянки высказали предположение, что «донос», о котором пишет Бажанов, скорее всего, был спецсообщением о результатах проверки его биографии. Именно в то время зарождалась практика, когда анкетные данные принимаемых на работу в аппарат ЦК, Совнаркома и наркоматов тщательно проверялись в ГПУ. Сталин распорядился посылать личные дела оформляемых на Лубянку, потому что участились случаи сокрытия компрометирующих фактов в биографиях и даже их легендирования. В начале двадцатых годов такие проверки не производились, и потому решили заодно проверить и ранее зачисленных в штат. На Бажанова, очевидно, нашли какой-то компромат: возможно, он кое-что подправил в своей биографии, например, социальное происхождение, что было тогда весьма распространено, поскольку выходцам из имущих классов нечего было и мечтать о карьере, или что-то утаил — ну, скажем, что ближайший родственник служил в белой армии.
Впрочем, компрометирующие сведения могли быть не обязательно политического характера. В пору всеобщего голода, отсутствия обуви и одежды лица, получавшие неплохие кремлевские пайки, занимались их перепродажей, обменом на антиквариат и ювелирные изделия у обнищавших баронесс и графинь. Всевидящая Лубянка зорко наблюдала и за этими операциями, и списки переродившихся, как тогда говорили, высокопоставленных коммунистов регулярно поступали в ЦК, а оттуда в беспощадную ЦКК.
Что в действительности доложил Ягода Сталину о его секретаре, уже никто никогда не узнает. Да и вряд ли кому это будет интересно. Другие громкие скандалы на слуху, другие имена занимают умы просвещенной публики. В бега ударяются советники президента и вице-президента России, федеральные министры и главы региональных администраций, банкиры и фирмачи, дипломаты и генералы, ученые и контрразведчики. Как правило, современные побеги мотивируются исключительно политическими соображениями — преследованиями КГБ, боязнью, что демократические преобразования потерпят крах, страхом перед грядущим коммунистическим реваншем. Возбуждение уголовного дела по факту банальных финансовых махинаций выдается за удар по демократии и реформам, уличение в сомнительных сделках — за попытку скомпрометировать президентское окружение, обнаружение темных пятен в биографии — за расхождение с курсом ортодоксальной части правительства.
