простоты” отменить вообще все то, чем не могли бы в должной мере овладеть рабочие и крестьяне.
Прежде всего это касалось образования, систему которого требовалось предельно упростить. Историю, например, преподавать
“большим мазком” - от каменного века к современности: ”Юлий Цезарь, крестовые походы и Наполеон окажутся за пределами
обязательного изучения. Поставить дело так - значит вместе с тем создать широкую возможность для приспособления к выполнению
этой функции (в данном случае преподавания истории в средней школе) социально-близких нам элементов (в данном случае низовой
интеллигенции, которой все равно приходится знакомиться и с “первобытной культурой”, и с историей современности, - начиная с
политграмоты, - но которую не переделать в среднеинтеллигентское жречество, монопольно обладающее знаниями о Ромуле и Реме,
Людовике ХIV, Лютере и Вашингтоне)”. (Как известно, это и было осуществлено - историю до конца 30-х годов вообще запрещалось
преподавать.) Поскольку “многоязычие неизбежно будет доступно лишь избранному меньшинству”, преподавание языков
предлагалось отменить ради “освобождения от части тех элементов среднепреподавательского мира, какие обычно к низовой
интеллигенции не относятся (иностранные языки довольно часто преподаются как раз обломками прежних господствующих классов)”
и перейти на эсперанто.
Очень важное значение придавалось недопущению проникновения в “новую интеллигенцию” детей интеллигенции дореволюционной
- с тем, чтобы интеллектуальный слой не мог не только самовоспроизводиться, но и исчез бы совершенно в самое ближайшее время.
”В инженеры, в командиры промышленности наш строй (то есть существующая у нас диктатура пролетариата) может открыть дорогу
только рабочим и рабочему молодняку. Точно так и городская школа II ступени, подготавливающая среднюю интеллигенцию, еще ряд
лет будет доступна только для рабочего населения. Кроме являющихся пионерами, при том наиболее даровитых детей нерабочего
происхождения вряд ли кто сможет попадать в течение ряда лет в школу II ступени - и для нашего периода это правильно. Судьба
прежней интеллигенции и ее молодняка отличается, следовательно, тем, что в дальнейшем нельзя ожидать увеличения применения в
государственном аппарате именно этого людского материала. Он будет частью замещен новым, частью делаться просто ненужным, и
таким образом даже естественная убыль этого слоя (интеллигенции) не сможет вызвать замещение его в тех же размерах из своей
среды” (24).
Отнесение представителей интеллектуального слоя к “буржуазии” при всей формальной нелепости такой идентификации (свыше 90%
его жило только на жалованье) на самом деле было в понятиях того времени совершенно оправданным. Для большевистской
пропаганды и практики “буржуазия” обозначала совокупность их идейных и политических противников, некоторую общность,
альтернативную “рабочим и крестьянам”, и, поскольку и в культурном, и в политическом отношении российский образованный слой
(крайне незначительную часть которого составляла и собственно буржуазия) именно в этой роли и выступал, то называть не
принадлежащих к большевистской партии интеллектуалов “буржуазией” было вполне естественным. Поэтому известное
предпочтение, оказывавшееся большевиками уголовным элементам не должно вызывать удивления, с классовой точки зрения они
действительно были “своими”, хотя и “оступившимися”. Помещенные на самый низ социальной лестницы, представители
образованного слоя были дискриминированы и в сфере юридической практики. В приказе ВЧК 8.01.1921 г. Дзержинский
подчеркивал, что лозунгом органов ВЧК должно быть : “Тюрьма для буржуазии, товарищеское воздействие для рабочих и крестьян”.
Чрезвычайным комиссиям предлагалось: “Сугубое внимание обратить на дела подследственных рабочих и крестьян, рассматривая
последних не как наших классовых врагов, а как совершивших проступки в силу социальных условий переходного периода от
капитализма к социализму. В целях оттенения отличия рабочих и крестьян от враждебной нам по классу буржуазии - в отношении
последней репрессии усилить: а) освобождать на поруки лиц буржуазного класса лишь в крайних случаях; б) досрочного
освобождения к буржуазии не применять. Создать для буржуазии особые концентрационные лагеря”. В докладной записке в ЦКК
РКП(б) об основных принципах карательной политики 17.02.1924 г. он напоминал, что в отношении этих лиц “наказание не имеет в
виду воспитание преступника, а ограждение от него республики и классовое терроризирование общественного мнения классовых
врагов трудящихся”.
Новый образованный слой с самого начала создавался на принципах, во многом противоположных дореволюционным. Но самое
существенное то, что он, исходя из социологических концепций новых правителей, должен был иметь как бы “временный” характер.
Как известно, один из краеугольных постулатов марксизма заключается в построении в будущем “бесклассового” общества.
Интеллектуальный слой, и без того плохо вписывающийся своим существованием в марксистские схемы “классового общества”, как
бы постоянно “путался под ногами” у теоретиков марксизма.
Согласно воззрениям строителей нового общества, в будущем особый образованный слой вообще не должен был существовать.
”Социализм есть нормальное общество, единственно здоровое... можно было бы сказать, что в нормальном обществе разновидность -
“интеллигент” исчезнет... В законченном социалистическом обществе интеллигенции не будет... В будущем вся масса превратится в
интеллигенцию, и это будет смерть для теперешней интеллигенции, но смерть чрезвычайно радостная, ибо она будет означать
конечную победу пролетариата... тогда будет создано бесклассовое общество, тогда будет достигнуто моральное равенство всего
человечества, и тогда интеллигенция будет не нужна”. Итак, интеллигенция должна была исчезнуть как особый слой с превращением
всех людей в интеллигентов. Вот почему “стирание граней между физическим и умственным трудом” было одной из основных целей
всякого приходившего к власти коммунистического режима (как предельно доступно выразился корейский коммунистический лидер
Ким Ир Сен, ”чтобы уничтожить интеллигенцию, надо превратить всех людей в интеллигентов”). Классический опыт в этом
отношении был приобретен в нашей стране. Вся история “советской интеллигенции” проходила именно под этим лозунгом, и все
социальные процессы, связанные так или иначе с политикой в области образование, рассматривались сквозь призму задачи
“становления социальной однородности советского общества”.
Впрочем, надо заметить, что наиболее дальновидные теоретики опасались, что и “новая” интеллигенция тоже может со временем
“интеллигентизироваться”, проявляя тенденцию к превращению в социальный слой с соответствующей идеологией. Луначарский, в
частности, писал: ”Мы будем создавать новую интеллигенцию. Она заменит старую, но не получится ли пропасть между этой
интеллигенцией и рабочими?... И может случиться так, что интеллигенция усвоит психологию спеца... Такой отход... будет иметь
место для отдельных индивидов, и, вероятно, он будет иметь место не как отход от коммунизма и революции, а как своеобразное
толкование их. Эта публика будет стремиться обезопасить себя от влияния якобы устарелой, догматической, ортодоксальной части
коммунистов, будет говорить, что жизнь требует нового подхода...” (25). Прогнозы эти, надо сказать, оправдались в гораздо большей
мере, чем думал автор. Коммунистов и в этом случае подвел “человеческий фактор”, который они всегда склонны были
недооценивать: присущее обладателям сколько-нибудь развитого интеллекта стремление обосабливаться, тем более стимулированное
массовым производством квазиинтеллектуалов, абсолютно лишних в экономике, но выполняющих заветную социальную функцию
размывания интеллектуального слоя и достижений социальной однородности.
Понятно, что интеллектуальный слой, создаваемый исходя из подобных задач, должен был как бы отрицать собственную сущность -
сущность элитарного слоя, каковым он является в нормальном обществе. С другой стороны, практические задачи государственного
выживания до известной степени препятствовали полной реализации теоретических посылок коммунистической идеологии,
поскольку требовали наличия хотя бы минимального числа отвечающих своему прямому назначению интеллектуалов, без которых не
может существовать никакое государство. Под знаком противоестественного сочетания этих двух взаимоисключающих тенденций и
