В экономической науке уже с середины XIX в. четко различались понятия «потока» ресурсов и «фонда» или «запаса» ресурсов (stock). (Подробнее об этом мы уже писали на примере ситуации в рыболовной отрасли http://centero.ru/ digest/ryba-rybe-rozn). Их ввел У.С. Джевонс в книге «Угольный вопрос» (1865), в которой он дал прогноз запасов и потребления угля в Великобритании до конца XIX в.
Даже в рамках простого здравого смысла очевидно, что годовое производство стали — это «поток», прирост запаса, а «потребляем» мы весь действующий в хозяйстве металл. Точно так же, как живем мы в домах, построенных за многие десятилетия, а не только за последний год. Может ли экономист не различать две категории — жилищный фонд в 1990 г. и ввод в действие жилья в 1990 г.?
Каков же был металлический фонд Российской империи, а затем СССР? В 1911 г. он был равен 35 млн т. Прирастать он начал с 1924 г. и достиг к концу 1932-го 55-60 млн т. К началу 1941-го в СССР было 118-124 млн т. За время войны металлический фонд СССР понес большой ущерб, но разруху преодолели быстро, и к концу 1950 г. металла в СССР было в 1,5 раза больше, чем до войны. С конца 1960-х гг. СССР обогнал США по приросту металлического фонда, в 1973 г. металлический фонд СССР достиг 1 млрд т.
Таким образом, металлический фонд на душу населения СССР вырос с 300 кг в 1920 г. до 3700 кг на 1 января 1972 г. С этой базы и началось развитие тех трех пятилеток, программу которых во время перестройки высмеивали как абсурдную и ненужную, сравнивая СССР и США. Каков же был металлический фонд у США?
В 1920 г. металлический фонд СССР составлял 40 млн т, а США — 476 млн т — металла у нас было в 12 раз меньше, чем в США! В 1970 г. металлический фонд США составлял 1639 млн т, а в СССР 857 млн т. На душу населения в СССР приходилось 3,7 т металла, а в США — 8,0 т.
К 1980 г. СССР приблизился к размерам того фонда, которым США располагали в 1970 г. Этот процесс сорвали реформой. При этом в СССР металлоемкость основных фондов объективно должна была быть существенно выше, чем в США — из-за больших расстояний, климатических условий (как в сельском хозяйстве и строительстве), из-за геологических условий залегания главных полезных ископаемых.
Таким образом, в 1950 г. СССР имел металлический фонд в размере 160-180 млн т, и чтобы к 1970 г. стать по этому показателю развитой промышленной страной, пришлось осуществить форсированную программу развития металлургии.
Чтобы устроить «общество потребления», треть населения должна была буквально вырвать кусок хлеба у остальных соотечественников. Неужели это было трудно понять в 1980-е гг.? Но и сейчас мало кто думает, какой ценой оплачен «достойный уровень потребления» для 40 % населения.
О РАБОВЛАДЕНИИ И КАПИТАЛИЗМЕ
5.02.2015
Широкий доступ к иностранной литературе, а также волна исследований истории дореволюционной России позволяют шаг за шагом создавать картину принципиальных различий исторической России (включая СССР) и Запада. Противопоставление социализма капитализму в советской идеологии, по сравнению с этой картиной (хотя она, скорее, еще набросок), кажется тусклой схемой. Но тогда нам и этого хватало, хотя формационный подход явно был недостаточным.
На важные и неожиданные срезы двух наших культур указал Чаянов, которого мы читаем61 с 1989 г. Добавляем к нему другие источники, и возникают содержательные образы.
Я много раз перечитывал его работу «К вопросу теории некапиталистических систем хозяйства» (1924). Там много важных мыслей, он торопился и разработать их не успел — задача огромная. Здесь затрону одну тему. Он изучал в сравнении структуры античного рабовладельческого и российского крепостного хозяйства и пришел к выводу, что эти структуры принципиально различны: рабовладельческое хозяйство — гомолог (звено одного ряда) капиталистического хозяйства; крепостное хозяйство (особенно оброчное) — гомолог семейного трудового (некапиталистического) хозяйства.
Чаянов писал: «В теории рабовладельческого хозяйства могут сохраняться все социально-экономические категории капиталистического хозяйства с той только разницей, что категория наемного труда заменяется рабовладельческой рентой. Эта последняя присваивается рабовладельцем, и ее капитализированная стоимость дает цену на раба, которая является объективным рыночным феноменом…
Русское крепостное право в форме оброка является полной противоположностью описанной выше системе рабовладения… Хозяйство крепостного оброчного крестьянина ни в чем не отличается по своей внутренней частно-хозяйственной структуре… от обычной и уже семейной формы трудового хозяйства».
Барщину и зарождающееся советское хозяйство Чаянов разбирал отдельно. Это были разные и особые системы.
Что мне кажется интересным: то, что на Западе после падения Римской империи эволюция общин варваров, где земля была в личной собственности, порождала буржуазное сословие, которое возрождало рабовладельческие структуры. В России этого не происходило — ни в поместьях, ни в общине.
В Лондоне рабство и работорговля были запрещены в 1102 г., а во всей Англии — в 1215-м («Великая хартия вольностей»). Но в ходе Реформации идея о разделении людей на «избранных» и «отверженных» потеснила христианскую антропологию и породила расизм. И Европа, начавшая колониальные захваты, вновь стала рабовладельческой. Но наша официальная история нам ничего об этом не сказала. А мне это кажется важным для понимания дальнейшего хода событий.
Бродель писал о Средиземноморье конца XVI в.: «Особенность средиземноморских обществ: несмотря на их продвинутость, они остаются рабовладельческими как на востоке, так и на западе… Рабовладение было одной из реалий средиземноморского общества с его беспощадностью к бедным… В первой половине XVI века в Сицилии или Неаполе раба можно было купить в среднем за тридцать дукатов; после 1550 года цена удваивается» [в марте 1556 г. инженер на государственной службе в Венеции получал жалованье в размере 20 дукатов в месяц.]. В Лиссабоне в 1633 г., при общей численности населения около 100 тыс. человек, только черных рабов насчитывалось более 15 тыс.
И уже в век Просвещения и Великой французской революции в хозяйственной системе Запада рабство было одним из важнейших элементов. Мы как-то не представляли себе масштабы рабства и его влияния на человеческие отношения в целом. Между тем вот данные, опубликованные в 1803 г.: в 1790 г. в английской Вест-Индии на одного свободного приходилось 10 рабов, во французской — 14, в голландской — 23.
Маркс в «Капитале» пишет: «Ливерпуль вырос на торговле рабами. Последняя является его методом первоначального накопления… В 1730 г. Ливерпуль использовал для торговли рабами 15 кораблей, в 1751 г. — 53 корабля, в 1760 г. — 74, в 1770 г. — 96 и в 1792 г. — 132 корабля. Хлопчатобумажная промышленность, введя в Англии рабство детей, в то же время дала толчок к превращению рабского хозяйства Соединенных Штатов, раньше более или менее патриархального, в коммерческую систему эксплуатации. Вообще для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента рабство sans phrase [без оговорок] в Новом свете».
В США рабство было запрещено в 1865 г. Но некоторые штаты тянули более ста лет. Так, в Кентукки рабство было запрещено в 1976 г. Это, конечно, бюрократические уловки, чисто символические, но любопытно. Более того, в штате Миссисипи формально рабство не было отменено до 7 февраля 2013 г. — якобы из-за бюрократической ошибки.
Но это курьезы. А серьезно можно выдвинуть гипотезу, что структурное сходство рабовладельческого хозяйства Рима со структурой хозяйства раннего капитализма сильно облегчило легитимацию идеи возродить на Западе рабство и долго использовать этот не знакомый нам уклад. Более того, это отношение к человеку не забыто и периодически актуализируется. После ликвидации СССР на Западе все чаще говорят о «неоантичности» — мировом порядке, при котором к человеку, живущему на периферии метрополии, снова относятся как к «говорящему орудию» (instrumentum vocale), одушевленной собственности. Иначе трудно понять жестокость многих действий и мыслей современного Запада по отношению к целым странам и народам.
СУМЕРКИ… НО СОВА МИНЕРВЫ НЕ ВЫЛЕТАЕТ К НАМ
3.01.2014
Консерваторы времен раннего капитализма требовали, чтобы государство посредством своего патернализма поставило заслон против разрушительного «перетекания рыночной экономики в рыночное общество». Потому что в любой культуре есть жизненные блага, наделение которыми не может регулироваться рынком, — их распределяет государство, как отец семьи.
Как известно, подобных советов наши реформаторы не слушали. Они уповали на невидимую руку рынка, но эта рука дала России такой оплеухи, что вся наша жизнь пошла кувырком. Масса людей обеднела так, что норовит урвать некоторые жизненные блага даром — конечно, блага скромные и не в таких масштабах, как гребут олигархи или коррумпированные чиновники, но ведь дело не в масштабе. Олигархи и коррумпированные чиновники — в своем праве, писаном и неписаном. Они решают, кто на что может рассчитывать — и в целом, и, в частности, в ЖКХ.
