Оскорбленная Крупская обратилась к Каменеву: «Лев Борисович, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Владимира Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина… Прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности. Н. Крупская».
Процитирую свидетельство М. И. Ульяновой о том, как восприняла Крупская телефонный звонок Сталина. «Н. К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр. Об этом выговоре она рассказала В. И. через несколько дней, прибавив, что они со Сталиным уже помирились. Сталин действительно звонил ей перед этим и, очевидно, старался сгладить неприятное впечатление, произведенное на Н. К. его выговором и угрозой».
Между тем Ленин требовал, чтобы ему разрешили диктовать, как он выразился, «дневник». В противном случае грозил отказом от какого-либо лечения. Ультиматум подействовал, разрешение было получено на условиях, выработанных по согласованию с врачами Сталиным, Каменевым и Бухариным:
«1. Предоставить право диктовать по 5–10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются.
2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений».
За внешним проявлением со стороны Сталина заботы о здоровье Ильича стояло нечто иное. Больной Ленин диктовал свои последние заметки, и они били по Сталину. Даже не завещание, а другие, более ранние статьи. В частности, «Как нам реорганизовать Рабкрин» и «Лучше меньше, да лучше». В них Ленин резко критиковал наркомат РКИ, которым еще недавно руководил Сталин. Ленинские статьи вызвали глухое раздражение Сталина, который усмотрел в них личный выпад против себя. Статьи были предназначены для печати, и Ленин настаивал на быстрейшей их публикации. Переговоры с тогдашним главным редактором «Правды» Бухариным вела Крупская. Сталин тоже не дремал — прилагал все усилия, чтобы не допустить печатания статьи о Рабкрине, в которой о возглавлявшемся им наркомате говорилось, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения Рабкрина, нет. Вопрос рассматривался на Политбюро. Есть сведения, что Куйбышев предложил напечатать статью в «Правде» и выпустить ее в одном экземпляре — специально для Ленина, чтобы не волновать его. Но это предложение не прошло. Статью решили публиковать, и она была помещена в «Правде» 25 января 1923 года.
Бесспорно, к Сталину просачивались слухи о том, что Ленин диктует записи не только для печати. Воспользовавшись своим правом ответственного по линии Политбюро за сохранение здоровья Ильича, Сталин фактически не сводил с него глаз. Сейчас известно, что у него даже среди технического персонала в ленинском окружении были свои люди. Сообщения о том, что Ленин диктует что-то не предназначенное для газет, вызвали взрыв ярости и страха, вылившийся в гневный телефонный звонок Крупской.
Получив письмо от 5 марта 1923 года, в котором Ленин требовал извиниться перед своей женой, Сталин немедленно сел за ответ. Этот документ впервые был обнародован только в декабре 1989 года.
«Т. Ленину от Сталина.
Только лично.
Т. Ленин!
Недель пять назад я имел беседу с Н. Константиновной, которую считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: «Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем как вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим; нельзя играть жизнью Ильича» и пр.
Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое «против» Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считал своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть.
Впрочем, если вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя «вина» и чего, собственно, от меня хотят.
И. Сталин».
Смерть Ленина, безусловно, принесла облегчение Сталину. По словам западного исследователя Р. Такера, теперь можно было обожествить покойного. Сталину нужен был Ленин, которого не надо больше бояться и с которым не придется больше бороться.
И вдруг «бомба» — завещание Ленина. «Почему так долго Надежда Константиновна не передавала завещание Ленина?» — задается вопросом ее долголетний секретарь В. Дридзо. И отвечает: «Она настаивала на том, чтобы была выполнена воля Ленина и завещание было зачитано на XIII съезде партии. Однако Сталин и другие члены Политбюро были категорически против. Поэтому так долго шли переговоры между Надеждой Константиновной и членами Политбюро, они тянулись три с половиной месяца, и только перед самим съездом, 18 мая (ХIII съезд открылся 23 мая) Надежда Константиновна передала завещание, согласившись на чтение его по делегациям съезда».
Итак, новое подтверждение того, что судьба завещания была предрешена узкой группой лиц, стоявших у власти, еще до съезда. Сломали Надежду Константиновну, сломали. И она согласилась на вариант, предложенный тройкой.
Трудно дать однозначное объяснение столь быстрому смирению и послушанию Крупской. В книге бывшего генерала НКВД А. Орлова (Фельдбина) «Тайная история сталинских преступлений» приводится такое утверждение. Будто бы Сталин однажды обронил, что если Крупская не перестанет его критиковать, то партия объявит, что не она, а старая большевичка Елена Стасова была женой Ленина. «Да-да, — якобы добавил Сталин, — партия все может». Некоторые исследователи склонны считать это утверждение не более чем политическим анекдотом, ходившим в двадцатых—тридцатых годах в кругах НКВД. Но даже если это так, то сей грустный анекдот отражает общественную атмосферу того времени, беспомощность, бессилие личности перед чудовищным молохом самого изощренного коварства и лицемерия, возведенного в ранг государственной политики.
Некоторые исследователи в последнее время выступали в печати с предположениями, будто Крупская готовилась к отмщению, и для этой цели выбрала трибуну ХVIII съезда, открытие которого намечалось на 10 марта 1939 года. Мол, возмущенная массовыми репрессиями, она собиралась выступить с разоблачительной речью, раскрыть преступления Сталина. Так народная молва пыталась оправдать ее молчание в то трагическое время. Приведем по этому поводу свидетельство В. Дридзо: «Сейчас на основе моих слов, что Надежда Константиновна собиралась на ХVIII съезд, появились домыслы, будто она хотела выступать против репрессий, против Сталина. Я хорошо знаю, что она собиралась выступать на съезде по вопросам политпросветработы, она готовилась, говорила мне об этом». Но есть и другие свидетельства, трактующие версию о намерении Крупской не столь однозначно. Вот мнение известного ученого В. А. Куманева: «По воспоминаниям А. Г. Кравченко (близкая к Крупской сотрудница Наркомпроса, известная ей еще с дореволюционных лет. — Н.З.), Крупская очень хотела пойти на съезд и сказать о губительном воздействии сталинского режима на завоевания революции. Но однажды, когда Кравченко навестила ее, Надежда Константиновна грустно заметила, что даже если она пойдет на съезд, то выступать не будет. «С трибуны снимут, если я даже мельком скажу о безобразиях. Ведь однажды так было». Крупская имела в виду свое выступление на ХVI съезде партии».
Значит, рушится версия о насильственной смерти с помощью отравленного торта? Ведь именно устрашившись возможного разоблачительного выступления Крупской на ХVIII съезде, утверждают некоторые, Сталин отдал негласный приказ о физическом устранении строптивой вдовы Ленина. Туманный намек на эту причину скоропостижной смерти Крупской, последовавшей на другой день после ее семидесятилетия, содержится в публикации Шкерина «Поскребышев» в алма-атинском журнале «Литературный Казахстан». Шкерин вспоминает эпизод, когда он прямо задал по этому поводу вопрос бывшему помощнику Сталина. «Поскребышев… опасливо оглянулся по сторонам и, снизив голос, сказал: «Сколько мне известно, старух не расстреливали. Был слух, пускали в дело яд». Еще оглянулся и добавил: «А касательно Марии Ильиничны, я такому слуху не верю. Она, думаю, скоропостижно, как в газетах написано». Младшая сестра Ленина, как известно, скончалась в 1937 году при невыясненных обстоятельствах.
