— Вы сейчас все поймете, — говорит незнакомец. — Я муж того врача-рентгенолога, с которым вы знакомы. Она мне все рассказала о вас. Вы верующий по-настоящему, я — еврей и тоже верующий в закон Моисея и в веру наших прадедов.
Леве было очень приятно беседовать с этим человеком. Тот рассказал ему об отступлении еврейского народа от веры. И то, что евреи терпят от Гитлера, это, по его мнению, все наказания за нечестие.
— И знаете что?
— Что? — спросил Лева.
— Мы начали молиться Богу, мы любим ближнего. Нигде, ни в каком народе, человек так не поддерживает человека, как еврей поддерживает еврея. И Бог это видит, и Он помилует нас.
— Да, это так, — согласился Лева. — В отношении поддержки. Меня во многих местах принимали за еврея и поддерживали, пока я не доказал, что я русский.
— Слушайте, — сказал офицер. — Я хочу вам помочь. И это будет полезно и для моей жены. Дело в том, что сейчас посылки разрешены только в места заключения. Можно посылать и с фронта. Вам жена не присылала?
— Нет, — сказал Лева. — Я никогда ничего не прошу.
— Так вот, — сказал офицер. — Я уже договорился на почте. Я буду присылать продуктовые посылки на ваше имя; там будет немного и для вас. А остальное для моей семьи. Жена будет получать эти посылки и угощать вас. Согласны?
— Согласен, — сказал Лева.
Действительно, впоследствии врач-рентгенолог угощала Леву из посылок, получаемых от мужа:
Когда прибывали пополнения, новые этапы в колонию, Лева проводил медицинские комиссии для установления трудоспособности, и те вновь прибывшие, которые были с дефектами конечностей, а также тяжелые сердечники и имеющие другие заболевания, использовались на более легких работах.
Однажды он комиссовал прибывший этап. К нему подошел человек с анкилозом локтевого сустава. Лева записал его и сказал:
— Следующий!
— Вы меня не узнаете? — спросил новоприбывший.
— Нет, не узнаю. Кто вы?
— Николай Морозов. Вместе в Уфе на медицинском факультете учились, в одной комнате в общежитии жили.
— Да, вот не узнал! — воскликнул Лева, вскакивая. — Помню, вместе в литературном кружке были. Ты писал стихи.
После комиссии бывшие друзья разговорились. Морозов сказал, что он оставил мединститут и окончил педагогический.
— А как же ты сюда попал?
— А вот как. Заведовал школой, детским домом. Обнаружилось крупное мошенничество. И хотя я тут ни при чем, все же меня обвинили, дали три года. Привезли вот сюда…
— Согласен работать со мной в стационаре санитаром?
— Очень даже согласен. Все-таки медицине учился.
В стационаре у Левы работала медсестра из преступного мира. Она относилась к работе очень небрежно, и Лева не раз говорил начальнику, что ее нужно сменить. Но замены не находилось. В ближайшие дни после прибытия этапа Лева пошел к начальнику и, помолившись, войдя в его кабинет, заявил, что прибывший инвалид по руке Николай Морозов, учившийся с ним в мединституте, будет подходящим братом-санитаром.
— Да что вы, что вы! — возмутился начальник. — Будь у нас одни мужчины — пожалуйста. А ведь у нас и женщины, целая палата. И вдруг мужчина будет ухаживать за больными женщинами, выносить судна, мыть полы. Это не пойдет. Идите!
Лева пошел, но, не доходя до двери, остановился и крепко помолился:
— Господи, дай, чтобы начальник согласился! «Телеграмма» была послана, и началось ее действие.
А все-таки, начальник, давайте попробуем. Морозова я лично знаю, он парень хороший. Но если возникнет недовольство со стороны женщин, сразу уберем его.
— Ну, пусть пишет мне заявление, — сказал начальник, неожиданно смягчась.
Морозов стал работать санитаром. Нелегко было. Хотя Лева и старый знакомый, но в своих требованиях он нигде не допускал послабления. Чистота, порядок — прежде всего. И он без конца делал Морозову замечания и требовал лучшей работы. Лишь после вечернего приема, когда они вместе ужинали, Лева говорил с Николаем по-дружески и просил не обижаться на него.
— Жизнь моя тюремная, но в годы юности я работал с лучшими старыми врачами. Вот доктор Крих — это человек порядка. На столике и в бараке, где лежат больные, у него каждая бумажка на месте. Никогда не забуду: принес санитар дров и вывалил их у железной печки. Пришел доктор Крих, взволнованно обратился ко мне:
— В нашей жизни так мало порядка, так мало. Вот эти дрова. Разве так можно?
И старик принялся укладывать ровненько, аккуратно дрова. И Лева любил чистоту, аккуратность. Так до конца жизни переживал, часто не видя их.
Однажды вечером Морозов спросил его:
— Я помню вас еще с общежития и тогда удивлялся на вас. Какой-то вы особенный человек, не такой, как все.
— По-моему, русский и как все, — ответил Лева.
— Нет, нет, не скажите, кто вы?
— Такой же, как все, но я верующий.
— Верующий? Как так? И вы молитесь?
— Да, молюсь.
— А я никогда в церквах не бывал и не видел, как люди молятся. Николай помолчал, а потом сказал:
— Не могли бы вы помолиться, чтобы я посмотрел?
— Хорошо, — сказал Лева.
Он закрыл дверь на крючок и опустился на колени. Николай стоял в стороне. Простыми словами обратился Лева к Отцу Небесному, благодарил Его за любовь к людям, что Он послал Иисуса Христа спасти грешников, и Христос умер на кресте, взяв на себя все грехи, чтобы прощать тех, кто просит у Него прощения.
Лева встал с колен, Николай ничего не сказал.
На следующий день вечером, когда они кончили работать, Николай снова попросил, чтобы Лева помолился.
«Вот какой ты любопытный!» подумал Лева. Но опять запер дверь на крючок, опустился на колени. Николай стоял в стороне. Лева молился, благодарил Христа, умершего за грешников на кресте, умершего и за него. Благодарил, что и его Христос простил и помиловал, когда он обратился к Нему.
Лева встал с молитвы. Николай молчал. Они не беседовали между собой.
Утром следующего дня Лева увидел, что Николай был необыкновенно радостный.
— Что с тобой случилось? Или ты именинник? — спросил Лева.
— О, если бы вы знали! Ночью, когда я был на дежурстве и больные в палате все уснули, я вышел в коридор, опустился на колени и стал молиться, обращаться к Богу, ко Христу. Я представил Его распятого и как бы припадал к Его ногам, просил о прощении. И вот мне стало так легко и радостно. И курить совсем не тянет.
Николай стал новым человеком. Работа шла по-прежнему. По-прежнему Лева был строг и требователен, но в лечении стационарных больных произошли большие перемены. Через два месяца Лева ясно увидел, что смертность в стационаре резко уменьшилась. Он поделился своим наблюдением с Николаем, и тот сказал:
— Когда вы говорите, что человек в опасности и безнадежный, я начинаю молиться о нем, и кормлю его сам, и прошу, чтобы Бог сохранил его жизнь.
Все стало ясно Леве. Сам он мало молился о больных, а тут Николай в полноте первой любви сам помолился, сам выхаживал, и Бог благословил.
— О, как бы я хотел увидеть Евангелие, святую книгу! — сказал Николай.
— Я тоже хотел бы, очень хотел бы увидеть ее, — сказал Лева, — да нет, не достанешь ее…
Лева задумался.
— Слушай, Николай, не ради меня, — я читал святую книгу часто, — а ради тебя, давай просить Бога, чтобы Он дал нам Евангелие, Новый завет.
Они молились…
К Леве в амбулаторию пришла надзирательница. Молодая, белокурая, страшная матерщинница, готовая хватать всех, кто не выходит на работу, и выталкивать их за шиворот.
— Слушай, доктор, мне надо с тобой поговорить.
Они остались вдвоем. Лева подумал, что она чем-нибудь заболела, хочет лечиться.
— Я знаю, доктор, что ты верующий. Я была тут в одной деревне, а там старик верующий. Сколько у него божественных книг! Хочешь, одну принесу?
— О, принеси! Такая по-русски называется «Новый завет».
— Принесу, принесу….
И спустя несколько дней, под овчинным полушубком, у груди, она принесла ему Новый завет. Это была достаточно большого формата очень старая книга. Многих листов в ней не хватало. Кто был этот старичок, какого он вероисповедания, осталось неизвестным, но во всяком случае ясно было одно, что Бог расположил его сердце доверить надзирательнице эту книгу.
Прежде чем взять ее в руки, Николай пошел к рукомойнику — вымыть руки.
— Это святая книга, — сказал он. — Ее нужно брать только чистыми руками.
И Лева и Николай стали читать страницы Евангелия. На ночь они ее поделили: основную книгу Лева отдал Николаю, а себе взял часть страниц, выпавших из переплета.
Как человек, давно не вкушавший хлеба и алчущий хотя бы кусочек его, голодный, изнемогающий, получает наконец ароматный кусок свежего хлеба, — подобно тому, Лева ел этот духовный хлеб с большим аппетитом. Кстати сказать, нечто подобное испытывали все, по-настоящему пережившие голод.
