Боролись с голодом всячески, но он продолжал свое дело. Люди требовали пищи, слабели. Лева делал все, что мог, чтобы поддержать их через лечебное учреждение, команды выздоравливающих и т. п.
Когда появилась трава, целыми мешками собирали кислицу, варили зеленый суп, собирали грибы, копали коренья, и все это казалось так вкусно…
…Ничего не бывает тайного, чтобы не стало явным. Скоро начальство прознало, что после работы к Леве ходят люди молиться. Его ценили как работника, им дорожили, поэтому и не сняли его с работы. Но к вечеру, когда заканчивался прием, к амбулатории выставлялся часовой, который до отбоя не допускал к Леве никого. Встречаться приходилось украдкой. Как быть? Люди жаждали духовной пищи, они знали, как знал Лева, что «Не хлебом единым жив человек, но всяческим словом, исходящим из уст Божиих». И Лева нашел выход, как кормить духовной пищей.
Вечером он передавал на следующий день текст из Слова Божия для размышления. Текст этот записывали и передавали друг другу все желающие знать истину Евангелия.
Однажды он передал слова Христа:
«Кто жаждет, иди ко мне и пей!»
Кончился прием, был уже отбой, ушел часовой от здания амбулатории, глухая ночь, мертвая тишина. Но вот раздался стук в его дверь.
— Кто там? Что случилось? — спросил Лева.
— Жаждущие! — послышалось за дверью.
Он открыл. Перед ним стояли верующие, ищущие Бога.
— Мы пришли помолиться.
И они молились. Преклонив колени, взывали к Богу. Редко кто крестился. Большинство простыми словами изливали свои моления и прошения Всемогущему.
«Не будь побежден злом, но побеждай зло добром».
Рим. 12, 21
По утрам в колонии происходило то, что называлось разводом. Люди, рано позавтракав, строились бригадами в приемной, где их принимал конвой, чтобы вести на работу. Лева вставал рано, до этого развода, проверял качество приготовленной пищи и устраивал амбулаторный прием для тех, кто ночью мог заболеть и не в состоянии идти на работу. Когда раздавался звук железа о подвешенные старые буфера от вагонов, он кончал прием и шел на развод, где мимо него проходили бригады. Начальство не очень любило, когда он стоял там, как выразился начальник колонии, вокруг него начиналась «свадьба». Истощенные, ослабевшие подходили и умоляли об освобождении…
Что он мог поделать? Не мог он освободить тех, которые еще могли работать, еще могли идти.
Это было мучительно — отказывать людям. Некоторые пытались симулировать всякие болезни, падать. Когда он смотрел на все это, сердце его временами разрывалось.
Кончился развод, началась поверка. Надзиратели вместе с прорабом обходили бараки, выстраивали оставшихся там по спискам, проверяли освобожденных от работ больных. Многие, не будучи освобожденными, прятались, скрывались за печками, на чердаках. Их вылавливали, тащили на работу отдельной бригадой. Обходил бараки и Лева. Он следил, чтобы дневальные начинали работу, проверяли чистоту, правильно ли заправлены постели.
Однажды, проходя, он увидел такую картину. Здоровый прораб — такой же заключенный, как и все, нашел не вышедшего на работу «работягу», который пытался от него скрыться, и, поймав его, страшно избивал. Лева много слышал о жестокости этого прораба. Не раз он видел синяки, кровоподтеки, по поводу которых обращались к нему заключенные, заявляя, что их избил прораб.
Все закипело в Леве. Он не мог перенести этой картины, когда один человек, сильный, избивает слабого. Но это и по закону не полагалось, вернее — по тем искусственным правилам, которые привычно выдавались за «закон».
Вернувшись в амбулаторию, Лева подозвал санитара и велел ему немедленно сходить узнать, в кабинете ли начальник колонии.
«Хватит, — думал Лева. — Нужно будет привлечь к ответственности этого прораба. Нужно положить конец этим избиениям. Я ему покажу, извергу, у меня записаны в карточке все его побои.»
Но вдруг в его сознании, среди тьмы, раздражения и недоброжелательности, блеснул луч. Это были слова Писания: «Побеждай зло добром».
Лева понимал, что начать борьбу с прорабом не легко. Конечно, начальство по закону примет меры и привлечет его за побои к ответственности, но станет ли прораб от этого добрее? Не будет ли он видеть в Леве только лютого врага, которому нужно всячески отомстить? Какой же может быть выход?
Вдруг что-то осенило Леву. В это время вернулся санитар и сообщил, что начальника в кабинете нет. Это обрадовало Леву. Теперь у него были совсем другие мысли:
— Иди скорей к прорабу и скажи, чтобы он пришел в амбулаторию.
Вскоре санитар вернулся и сообщил, что прораба он нашел и передал ему то, что было поручено. Но тот ответил, что не пойдет, а если вам что нужно, пусть вы сами к нему пришли бы.
Этот ответ несколько раздражил Леву:
— Пойди к нему опять, — сказал он санитару, — и скажи, что я вызываю его для того, чтобы проверить состояние его здоровья.
Прораб пришел хмурый, злой и тяжело опустился на стул.
— Вы давно не были у меня, — мягко сказал Лева. — Я думаю, что вы нездоровы, что вам нужно полечиться.
Прораб взглянул на Леву и в этом взгляде прочел большое сострадание.
— Да, — сказал прораб, раздеваясь по пояс. — Я износился. Просто нервы не выдерживают. Ведь требуют выполнение плана, чтобы все выходили на работу, а ничего не получается. Просто срываюсь. Вот, знаете, сейчас побил человека…
Он тяжело вздохнул и опустил голову.
Лева внимательно ослушал его, проверил рефлексы, назначил ему соответствующее лечение и пообещал даже поговорить с начальником, чтобы ему дали некоторый отдых. Потом еще говорили о человечном отношении, и прораб все это знал и соглашался, что нехорошо бить людей, обещал лечиться и сдерживать себя.
Расстались они друзьями.
— Если вам что нужно, может быть, писчая бумага, — сказал, уходя, прораб, — обращайтесь ко мне, все для вас сделаю.
С бумагой тогда было очень трудно.
Прораб лечился, поведение его изменилось, уже не слышно было, чтобы он избивал людей. К Леве он относился с уважением и в разрешении всех бытовых и санитарных вопросов колонии стал значительно помогать ему.
«О, как хорошо побеждать зло добром!" — думал Лева.
И вдруг он вспомнил, как он сам кричал на кухне, стараясь этим путем навести порядок.
И ему стало стыдно за это.
«Будьте друг ко другу добры, сострадательны».
Еф. 4, 32
Как-то академик И. П. Павлов назвал истерию — бегством в болезнь от тяжести жизни. Чтобы защитить себя от условий, с которыми человек не может справиться, он цепляется за свою болезнь. «Отсюда, — писал Павлов, — и бегство, воля к болезни, как характернейшая черта истерии»
В трудных условиях пребывания в лагерной обстановке, в условиях хронического недоедания и непосильной работы, человек проявляет это бегство в болезнь не только при истерии в собственном смысле этого слова, но и при любом другом случае заболевания, который кажется ему подходящим. Ведь, как это нередко бывало в описываемые годы, заключенный сплошь и рядом не видит за собой никакой вины, а в числе прочих, вызывающих «бегство в болезнь» причин, страдает и от «разгрома убеждений и верований» (выражение И. П. Павлова).
При всяческой возможности заключенный пытается аггравировать свое заболевание, или иначе — обмануть врача, чтобы только получить желанный отдых.
И вот — в условиях работы с заключенными у некоторых медработников вырабатывается своеобразное состояние («условный рефлекс»), когда они во всем видят только аггравацию болезни, симуляцию, становятся грубы, дерзки с больными и во многих случаях на этой, почве просматривают действительно тяжелобольных.
Лева больше всего опасался впасть в подобное состояние. Он стремился понять каждого больного, старался выяснить состояние человека с точки зрения нарушения его психики и болезни нервной системы. Это давало ему возможность разрешить самые трудные вопросы. В основу своей врачебной деятельности он положил гуманное, чуткое отношение к каждому человеку. Но откуда и как приобрел он это качество, из какого источника? Не оттуда ли, где чуть не на каждой странице говорится о доброте и сострадании, — из Евангелия, стихами которого он руководствовался каждый день.
Проснувшись, он с утра мысленно вспомнил Библию и тот текст, который загорался в его сердце, он записывал и брал на размышление день. Это охраняло его от многого плохого как в жизни, так и, в практике работы.
Был тихий, солнечный день, лучи света ярко светили, освещая палату, в которой Лева делал обход. Но вдруг будто померкло все перед ним.
В палату, прямо с работы, внесли молодую женщину. Она была окровавлена, тяжело дышала.
