Предсказания оправдались быстрее, чем этого можно было ожидать. Перед путчем 1991 года РХДЦ по своим внешним признакам не отличалось от других умеренных партий, и его взгляды на будущее Советского Союза напоминали солженицынские. Движение не одобряло выхода республик из СССР, но и не считало нужным чинить им препятствия[400]. Однако вопрос о российской государственности занимал их все больше и больше, ибо совершенно ясно, что Россия вовсе не тождественна прежней РСФСР — то было искусственное формирование, вне которого жили миллионы русских.
Была ли на самом деле подлинная нужда в христианской партии в России? 6 конце концов, до 1917 года такой партии не существовало. По мнению лидеров РХДД, именно ее отсутствие было одной из причин катастрофы 1917 года. Лишь христианство может стать противовесом атеистическому коммунизму, одурманивающему головы людей. И в нынешней ситуации оно может больше сделать для морального и духовного возрождения, чем любая другая сила. Идеологической основой РХДЦ было философское наследие религиозных мыслителей начала века[401].
После августовского путча и последовавшего за ним распада Советского Союза РХДД резко сместилось вправо. Движение стало одним из инициаторов съезда гражданских и патриотических организаций, состоявшегося в Москве в феврале 1992 года. Аксючицу, председательствовавшему на съезде, пришлось слушать речи лидера «Памяти» Васильева (в июне 1992 года Аксючица на посту председателя «Русского собрания» сменил Илья Константинов). На съезде возобладали шовинистические силы, и организаторы его оказались в роли ученика чародея, бессильного перед вызванными им бесами. Когда Анищенко заявил, что национал-большевизм по-прежнему остается главным врагом и не следует искать негодяев лишь в рядах «темных сил» (то есть среди евреев или масонов), он был согнан с трибуны под крики «Иуда!» и «Иди повесься!» (это еще самые сдержанные возгласы). В фойе продавались «Протоколы», а делегаты бахвалились, что вскоре начнутся «военные действия»[402].
Лидеры РХДД искали союза с «патриотическими» силами, не только потому что искренне беспокоились о судьбе России, но еще и потому, что они испытывали страх — оставлять патриотизм в руках фашиствующих экстремистов было опасно. Однако они недооценили другую опасность — того, что, не выдержав конкуренции с «черной сотней» и теми, кто кричит громче всех, умеренные группировки будут вытеснены со сцены. Это предсказывал и Лезов: духовные ценности христианства могут быть отвергнуты «патриотами» как чуждый, полуеврейский элемент, ибо образ христианства для «патриотов» — «черная сотня», а не Бердяев с Булгаковым и не Лихачев с Аверинцевым.
Русская православная церковь традиционно считала католицизм опасным врагом и соперником. Эпоха реформ мало что изменила, и на этом фронте борьбы православная церковь и «патриотические силы» нашли много общего. Для русской правой католицизм всегда был враждебной силой, почти столь же опасной, как масоны и «сионисты»[403]. Причины враждебности отчасти носят исторический характер: они восходят ко временам церковных расколов, Византии и польского нашествия в XVII веке. Для русских националистов католицизм — синоним проникновения западных идей. Некоторые русские обращались в католицизм, но вряд ли был хоть один случай обращения католика в православие. Яблоком раздора всегда была униатская церковь Западной Украины, и в эпоху реформ соперники с новой силой стали сражаться за храмы и церковное имущество. Подозрительность Русской православной церкви усилило то, что Ватикан в последние годы развернул знамя экуменизма и приложил немало усилий к сближению различных вероисповеданий. Назначение двух католических епископов в Россию (в Москву и Новосибирск) было истолковано как еще один знак католической агрессии; отсюда лозунг: агентам Ватикана — ни одной церкви, не позволять католикам открыть духовную семинарию.
Католики действовали в России предельно осторожно. Так, они предложили создать в Москве, в сотрудничестве с православной церковью, Христианский университет[404], но идея оказалась неприемлемой для РПЦ.
Чем можно объяснить этот чуть ли не патологический страх перед католиками? В какой-то степени он коренится в комплексе неполноценности. Русская православная церковь полагает, что ее священники вполне могут сравниться с католическими, хотя те получают гораздо более длительную и глубокую богословскую подготовку. Кроме того, в распоряжении Ватикана намного больше финансов. Патриарх Алексий II более примирительно настроен в отношении католиков, чем другие руководители церкви: в начале 1992 года он пригласил к себе архиепископа Кондруцевича, представителя Ватикана в Москве, и вел с ним продолжительные беседы о возможном будущем сотрудничестве. Однако и среди православных фундаменталистов, и среди католических консерваторов сохраняется глубокая взаимная подозрительность, и похоже, что отношения между двумя вероисповеданиями останутся прохладными, хотя в реальности им не из-за чего особенно опасаться друг друга.
Православная церковь в новое время
Мы уже говорили немного о том, почему Русская православная церковь не слишком преуспела в новых условиях. Каковы ее перспективы и возможен ли единый религиозно-националистический фронт? Большинство священников чувствуют себя уютнее среди националистов, чем среди либералов. Националисты не будут постоянно напоминать им о былом сотрудничестве с коммунистическим режимом и не потребуют чистки в руководстве церкви. Либеральная интеллигенция весьма интересуется религией, однако руководители церкви полагают (и тут они, вероятно, правы), что им не удастся держать в узде эти беспокойные умы: они не будут подчиняться церковным правилам и дисциплине, а потребуют — и это в лучшем случае — сомнительных модернистских перемен внутри церкви. Как уже отмечалось, большинство правых вновь открыло для себя религию лишь недавно, и подлинность их веры в христианские догматы сомнительна. Подобно «немецким христианам» в нацистской Германии, они не видят надобности в Ветхом завете, ибо он «слишком еврейский». Им не нужны такие «богословы», как Бердяев, Булгаков и даже Павел Флоренский, погибший в советских лагерях. В конечном счете интересы нации и государства для правых всегда будут куда важнее, чем духовное возрождение. Но в отличие от демократов правые всегда будут прославлять и почитать церковь хотя бы напоказ; они не потребуют нововведений и не причинят никакого беспокойства.
Бывшие коммунисты также флиртуют с православной церковью, обещая ей в будущем статус государственной религии[405]. Для церковных иерархов искушение сотрудничать с правой может быть сильным, даже непреодолимым. Большинство из них принадлежит к до-реформистской эпохе, и они не испытывают симпатии к демократическим идеям. Другие, правда, могут вспомнить слова св. Павла из Второго Послания к Коринфянам: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными. Ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света со тьмою?» (2 Кор. 6, 14), «Какая совместность храма Божия с идолами?» (2 Кор. 6, 16). Оставляя в стороне чисто религиозные соображения, руководители церкви могут вполне естественно руководствоваться здравым смыслом. Русское православие тяжело пострадало из-за своего тесного сотрудничества сначала с царизмом, а потом с коммунизмом. Элементарное благоразумие подсказывает, что церкви лучше держаться вне активной политики, во всяком случае, пока ситуация в России не станет устойчивей. Но это, скорее всего, дело отдаленного будущего. Квиетизм — не героическая позиция, и некоторые могут обвинить церковь в недостатке патриотизма. Но это та форма поведения, которая, скорее всего, поможет церкви возродиться и выстоять. В XX веке Русская православная церковь потеряла грузинскую церковь, русские церкви в республиках Балтии, а совсем недавно — и украинскую церковь, ставшую автокефальной. Дальнейшие отпадения низведут Русскую православную церковь со статуса мировой религии на уровень провинциальной конфессии. Хотя церковь не стремится — или, во всяком случае, не должна стремиться — к власти, дальнейшее падение авторитета русской церкви, несомненно, повлияет на ее положение и на ее способность выполнять свою миссию.
И все же, если у религии в России и есть будущее, оно завоевывается не силой и не блеском светской политики. У церкви вновь возникает искушение — добиться власти и влияния, идеологически и политически объединившись с государством. Именно это имеют в виду лидеры русской правой, призывая церковь занять ведущую роль в патриотическом возрождении. Такая традиция в русской истории существовала, но она же и была, по-видимому, одной из причин катастрофы 1917 года. Была и иная традиция, ведущая к иным целям — христианской любви, построению христианской общины, свободной от ненависти и страха, — традиция «нестяжательства» в богословском смысле. Православная церковь должна сделать выбор между этими двумя традициями. Она не может и не должна полностью отрешиться от общественных дел, но церковь — не политическая партия, и она должна прежде всего блюсти свое религиозное предназначение. Эта дилемма свойственна всем другим религиям, но нигде она не достигает такой остроты, как в случае Русской православной церкви.
