В октябре Попов был занят переброской нелегала Маргариты Таировой через Париж в Нью-Йорк, где она должна была воссоединиться со своим мужем, еще одним нелегалом ГРУ. ЦРУ информировало ФБР о ее прибытии, и за ней стали следить, чтобы засечь встречу с мужем. Позднее они рассказали в ГРУ, что почувствовали слежку, но им удалось обмануть своих преследователей и они воспользовались планом срочной эвакуации. Вскоре после этого Попов поехал домой в отпуск и вернулся в январе 1958 года. Он не обнаружил признаков угроз своей безопасности, хотя после отъезда Жукова атмосфера в штаб-квартире ГРУ омрачилась. Звезденков заметил, что КГБ был обеспокоен числом , нелегалов ГРУ, включая Таировых, которых, возможно, выдал Попов, и опасался, что Попов постоянно докладывает о людях ГРУ, работающих за границей[679].
После возвращения Попова из отпуска его операции с БОБ продолжались как будто по-прежнему. В марте Попов сообщил о прибытии в Карлсхорст генерала ГРУ Π. П. Мел-кишева — тот должен был встретиться со своим шведским шпионом-асом Стигом Веннерстрёмом.[680] Присутствие Мел-кишева в опергруппе, в связи со столь щепетильным делом могло означать, что у ГРУ не было никаких подозрений о наличии проблем безопасности, но появлялись признаки того, что КГБ продолжает расследование. Примерно в это же время, например, Попов рассказал офицерам БОБ, что капитана Евгения Несветайло перевели в опергруппу из разведотдела ГСВГ, располагавшегося в Карлсхорсте. Именно Несветайло весной 1956 года проверяла военная контрразведка КГБ в Карлсхорсте под началом полковника Шаталова — в этом самом расследовании важную роль сыграла «банановая королева». После этого для людей Шаталова стало обычным делом использовать Несветайло в качестве информатора внутри опергруппы ГРУ[681].
В мае и июне 1958 года Попов находился дома в отпуске.
В июле к нему пришел в день рождения его давний друг Иван Маркович Стакх. Попов и Стакх, офицер Первого Главного управления КГБ, встречались на курсах усовершенствования в Военно-дипломатической академии в Москве. У обоих жены были из Калинина, что к северу от Москвы, и оба жили там, пока учились. Проделывая каждый день долгий путь в электричках, они подружились. Стакх приехал в Восточный Берлин в 1958 году на оперативную встречу, доложил о своем прибытии в Карлсхорст и отправился к своему другу Попову. Была эта встреча случайной или КГБ спланировал ее?[682]
Более зловещим был неожиданный интерес к Попову, проявленный подполковником Дмитрием Скнариным, ответственным за контрразведывательное прикрытие опергруппы. Обычно Скнарину было достаточно взаимодействовать с руководством опергруппы, но в середине июля он вдруг стал участвовать в волейбольных матчах, проводимых офицерами ГРУ. Это было так странно, что один из офицеров ГРУ заметил: «Мало того, что они имеют среди нас информаторов, теперь уж и Скнарин лично пожаловал!» Как-то раз Скнарин пропустил несколько игр, и один из офицеров ГРУ не без ехидства поинтересовался у него, почему он пропускает спортивные занятия.
По мере того, как знаков внимания к опергруппе ГРУ становилось все больше, Попов скрупулезно их перечислял в донесениях БОБ. Он не был к ним безразличен, ведь он знал о роли Шаталова, Скнарина и других военных контрразведчиков в Карлсхорсте. Он знал, что они подчинены Управлению контрразведки ГСВ в Потсдаме и что они отвечают за безопасность всех военных подразделений, включая ГРУ, в берлинском гарнизоне. И еще он знал о различиях между военной контрразведкой КГБ и аппаратом КГБ, руководимым Питоврановым, а затем Коротковым. Ему не надо было рассказывать о роли аппарата в проверках потенциальных агентов ГРУ. Попов не был новичком и понимал суть внимания, оказываемого опергруппе. Но в мире контрразведки часто бывает так, что сотрудник питает фантастическую надежду, что до него не доберутся.
Шли недели. Жизнь Попова как будто не изменилась, вот только все чаще он жаловался на неудачи в оперативной работе. Пытаясь ему помочь, БОБ предоставила ему одного своего агента, студента, якобы не возражающего стать агентом ГРУ. Идея, наверное, была неплохая, однако результат оказался неожиданным. Чуть позже к разработке агента подсоединили еще одного офицера ГРУ. Так как Попов не говорил по-английски, то ГРУ вроде бы поступило логично. Однако БОБ усмотрела в этом шаге знак того, что ГРУ сомневается в вербовке американского студента[683].
Озабоченность КГБ в связи со слежкой за Таировыми в Нью-Йорке никак не проявляла себя с тех пор, как Попова допросили после проишествия с ними. А 8 ноября Попов вызвал своего офицера из БОБ на внеплановую встречу и в сильном волнении сообщил, что из Москвы пришел запрос о его югославской подружке, с которой он продолжал переписываться, живя в Восточной Германии. Не ставя Попова в известность, женщина стала активной антикоммунисткой после подавления Советами выступления венгерских «борцов за свободу», дала свидетельские показания о мошенничествах коммунистической партии Австрии во время выборов и в августе 1958 года проинформировала венскую полицию о своих отношениях с Поповым.
Шум вновь поднялся в октябре, когда подвыпивший офицер ГРУ пытался вломиться в ее венскую квартиру, и той пришлось вызвать полицию. ГРУ вновь занялось этой женщиной, и ее отношения с Поповым привлекли внимание начальства. Составляя ответ Москве, Попов вынужден был заняться самокритикой. Он явно преуменьшил число посланных им писем, к тому же сослался на их оперативную необходимость. И Попов и члены его американской «команды» надеялись, что на этом все закончится[684].
В последующие дни на службе у Попова все было как будто по-прежнему. Его даже назначили дежурить в ночь с 15 на 16 ноября, что давало ему доступ ко всем документам опергруппы. (Возможно, это была ловушка.) Наутро Попов получил приказ из штаб-квартиры ГРУ переслать дело американского студента в Москву. Как вспоминает Звезденков, к этому времени КГБ дал знать ГРУ, что Попова необходимо отозвать из Берлина.
И все же пока ни Попов, ни офицеры БОБ не усмотрели ничего странного в том, что его вызывают в Москву для доклада. Никаких разговоров о бегстве с ним не заводили, да и он бы наверняка отказался. Однако, если бы офицеры БОБ знали о грозящей ему опасности, они убедили бы его бежать. А Попов жаждал обсудить с БОБ заявление Хрущева от 10 ноября, ведущее к пересмотру мер, предусмотренных Потсдамской декларацией по Германии и четырехстороннему контролю в Берлине. Встреча заканчивалась, офицеры БОБ уже собрались уходить, а Попов все еще раздумывал о том, какие подарки привезти московским друзьям[685].
Больше Попова в Берлине не видели. 8 декабря председателя КГБ Серова назначили начальником ГРУ. Нам было известно, что Хрущев давно искал повод удалить Серова из КГБ, а тут подоспело дело Попова. В тот же день преданный источник БОБ сообщил, что Валентин Звезденков, ветеран контрразведки КГБ, который, как мы знаем, расследовал дело Попова, улетел в Москву, а жена Попова 17 декабря отправила домой, в Союз багаж.
Под Рождество 1958 года Попов предложил встречу в Москве. Выбранное им место ясно говорило о том, что встреча будет короткой и займет ровно столько времени, сколько требуется для передачи донесения. Однако он не явился. Но встреча все же состоялась в «запасной» день, то есть 4 января, и в его послании было сказано, что он уволен из ГРУ, переведен в запас и отправлен в Калинин ждать новое назначение. Это было сделано под нажимом КГБ, как пояснил Звезденков, чтобы не давать Попову лишнюю информацию, пока КГБ будет выяснять, нет ли у него сообщников и каким образом американцы собирались поддерживать с ним связь в Москве. КГБ продолжал слежку, но Попов об этом не догадывался.
Вторую встречу он назначил на 21 января, сам никаких донесений не передал, но получил послание из ЦРУ. Эту встречу наблюдали агенты КГБ, после чего за Поповым установили круглосуточное наблюдение. Агенты КГБ донесли также, что 3 января 1959 года «американский разведывательный радиоцентр во Франкфурте-на-Майне» начал передавать зашифрованные сообщения агенту в СССР[686].
КГБ сделал перерыв. Для того, чтобы гарантировать получение Поповым новых инструкций перед отъездом из Москвы — в случае, если он не потребует второй мгновенной встречи, — ЦРУ подготовил для него зашифрованное послание в Калинин. Но произошла путаница, и послание было отправлено, хотя Попов запросил личную встречу[687]. Письмо было перехвачено, сфотографировано, вновь положено в конверт и отправлено почтой. И конечно же, расшифровано. Поскольку речь в нем шла о радиосвязи, новых зарубежных адресах и дополнительные вопросы к информации Попова о советских ядерных подводных лодках, оно полностью подтверждало связь Попова с ЦРУ. То, что Попову удалось добыть важную информацию о подводных лодках у ничего не подозревавших подводников, доказывало одно — Попов продолжал представлять собой серьезную угрозу. Руководство КГБ и ГРУ решило арестовать его во время его следующего приезда в Москву[688].
