— Может, приляжете?
— Нет, нет.
Я смотрю фотографии на стене: — Какие молодые вы здесь!
— А там я с бородой, — говорит Каганович. — Куйбышев, Сталин, Калинин, Каганович, Киров. Двадцать девятый год. Пятидесятилетие Сталина. Молотов в отпуске был. Киров приехал из Ленинграда.
— У нас есть фотография, — говорит Мая Лазаревна, — папа с бородой, с вьющимися волосами, ну такой красивый!
Я попросил подписать мне две книги — о стахановском движении и о строительстве метро. Мая Лазаревна принесла ручки в двух декоративных сапожках: — Я папе всегда дарю сапоги — по его первой профессии!
— Мы знаем из истории партии вашу первую профессию, — говорю я.
— А вы читали рассказ Голсуорси о сапожнике? — спрашивает он.
Попробовал перо на бумажке, а потом подписал обе книги.
«Товарищу Чуеву Ф. И.
Московское метро — одна из величайших строек социализма в СССР.
Л. М. Каганович. 26.12.1986 г.»
Затем на другой:
«Уважаемому Феликсу Ивановичу Чуеву.
Стахановское движение — результат победы первой пятилетки и фундамент грядущих побед социализма-коммунизма.
Л. М. Каганович. 26 декабря 1986 г.»
На этой же книге ранее сделал надпись Молотов, которая начинается просто: «Ф. Чуеву…»
— Что же он не написал «уважаемому»? — спрашивает Каганович.
— Он мне рукопись свою подарил, там просто: «В знак дружбы».
— Рукопись? О чем?
— «К новым задачам. О завершении построения социализма».
— Теперь у вас тут автографы главных антипартийцев, кроме Маленкова. Вас обвинят во фракционной деятельности, — улыбается Каганович.
— Нет еще «и примкнувшего к ним Шепилова». Говорили: самая длинная фамилия.
— Внизу надо: и примкнувшие к ним Шепилов и Чуев. Если мне понадобится, вы мне дадите эту книгу, потому что хотят писать историю метро, а у нас нет этой книги.
— Конечно. Я бы добавил к вашей надписи на книге: «в эпоху великого Сталина».
— Тогда получится так, что я, Молотов, другие, отрицаем, что у Сталина были ошибки. Сейчас так могут толковать. Мои хорошие слова о Сталине, о его достоинствах могут толковать так, что будто я отрицаю решения партии.
Не только враги. Односторонне могут толковать, что я отрицаю решения партии о критике ошибок. А я этого не отрицаю. Но я против того, чтобы этими ошибками затемнить то великое, положительное, что сделал Сталин. Вот моя формула.
Чисто партийная формула! Чисто партийная, марксистская, диалектическая формула, ничего общего не имеющая с отрицанием решений партии. За что ж исключать нас из партии? — восклицает Каганович и громко смеется. — Больше того, я к этому добавлю, что ошибки были не только у Сталина, а у нас у всех, у сталинского руководства в целом были ошибки.
— Дай Бог, чтоб меньше ошибались те, что после вас, — в более легких условиях, не в таких, как вы.
Я прочитал стихотворение «Зачем срубили памятники Сталину…» Каганович был очень взволнован. Он напряженно, не отрываясь, смотрел на меня. Помолчал, потом сказал:
— Вы мне, пожалуйста, дайте. Я его в историю введу. Оно не затеряется. Вы мне дайте его, пожалуйста. Это надо куда-то спрятать, чтоб не пропало…
Каганович пригласил меня приходить к нему, рассказывать о литературных делах, что можно почитать… Советовал написать большую вещь.
Ему сейчас девяносто три года. До сих пор очень переживает исключение из партии.
Среди бумаг В. М. Молотова я прочитал два письма.
Письмо первое.
«Здравствуй дорогой Вячеслав!
Горячо и сердечно поздравляю тебя с 68 годовщиной Октябрьской революции!
— Пишу из Кунцевской больницы, где я лежу уже четыре месяца по случаю перелома бедра правой ноги.
Врачи считают возможным перевод меня в ближайшее время на долечение в домашних условиях — в дачных условиях.
Я обратился в Совет Министров с просьбой о предоставлении мне утепленной дачи, но… пока воз и ныне там.
Мои физические страдания усугубляются переживаниями партийного характера. 5-го августа я послал письмо в ЦК и лично т. Горбачеву, но ответа не получил, я даже усомнился, получили ли они его.
Я посылаю тебе копию этого письма. Не теряю надежды на выздоровление и возвращение в партию.
Желаю тебе здоровья и благополучия.
Твой старый товарищ и друг.
Лазарь. 7. XI. 1985 г.»
Письмо второе.
«В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КПСС
ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС ТОВАРИЩУ ГОРБАЧЕВУ М. С.
Уважаемый Михаил Сергеевич!
Обращаюсь с просьбой — восстановить меня в рядах Коммунистической партии Советского Союза, в которой я состоял с 1911 года.
Выполняя задания партии в большевистском подполье, а после победы революции на руководящей партийной и советской работе, я отдавал все свои жизненные силы и энергию революционной борьбе за победу пролетариата, из среды которого я вышел, за победу партии, Советской власти и дела социализма. С 1941 по 1945 гг. был членом Государственного Комитета Обороны, членом Военного Совета Северокавказского и Закавказского фронтов, ранен на Туапсинском направлении.
Я сознаю, что в моей многолетней работе были и серьезные ошибки, и недостатки. Однако, они не могут затемнить все то положительное, что было в моей партийной работе, в том числе, в период моего пребывания в Политбюро ЦК на протяжении 30 лет.
Прошу Центральный Комитет и Политбюро учесть это и удовлетворить мою просьбу. Заверяю, что оправдаю доверие партии и ее Центрального Комитета как верный марксист-ленинец.
Восстановив меня в партии, Центральный Комитет даст мне возможность быть не только идейным коммунистом, а и активно действующим партийцем, дисциплинированно выполняющим обязанности члена партии.
Еще раз настоятельно прошу ЦК дать мне возможность завершить жизненный революционный путь в боевых рядах моей родной Коммунистической партии.
С коммунистическим приветом
Л. М. Каганович, Герой Социалистического Труда, персональный пенсионер Союзного значения 5 августа 1985 года»
Ответа не было. Возможно, переживания Кагановича обострились еще и потому, что в июне 1984 года был восстановлен в партии Молотов…
31 декабря 1988 года. (Телефонный разговор).
— Лазарь Моисеевич, здравствуйте! Я вас поздравляю с Новым годом, желаю здоровья.
— Спасибо. Вас тоже поздравляю и желаю вам успеха в вашем творческом труде.
— Спасибо. Как у вас дела?
— Ну, дела мои известны вам.
— Работа подвигается немножко?
— Так что работа, так сказать…
— Пишут много сейчас, надо подумать над этим.
— Да, да.
— Наверно, не со всем вы согласны?
— Конечно, не согласен. Ну, могут писать ложь, теперь кто угодно. Самое главное, мы социализм построили, они пытаются его развалить.
Вот это обидно.
Нет, за социализм надо бороться. Обязательно.
29 сентября 1989 года. (Телефонный разговор).
— У меня плохо со зрением стало, — жалуется Каганович. Потерял зрение. Сильно. Не могу читать.
— Может, к кому-то из глазников… Федоров…
— Нет, я пока не собираюсь. Врачи говорят по-разному. Одни говорят — нужна операция, другие — нет.
— Операцию я б не стал делать. Это опасно.
— Вот именно. В моем возрасте опасно.
— Вообще в любом опасно.
— Верно, верно. А как вы живете?
— Ничего. Пишу книжку о Вячеславе Михайловиче.
— Серьезно?
— Хочу написать то, что он рассказывал о сталинском руководстве.
— Вам большое спасибо.
— Есть моменты, по которым я бы хотел вас спросить.
Молотов был немножко отстранен в последние годы от Сталина и не все знал. Как умер Сталин? Он себя неплохо чувствовал?
— Я вам расскажу сейчас по телефону: он себя, по — моему, неважно чувствовал, но так ничего, неплохо. Я тоже последнее время у него меньше бывал. Там у него бывали больше всех Хрущев, Маленков и Берия. Да, больше всего они…
— А Булганин тоже, пишут?
— Нет, неверно. Неверно.
— В основном, эта троица?
— Троица, да.
(О Булганине мне вспоминается эпизод, полученный тоже, как говорится, из первых рук. Дело было после войны, готовились к очередному параду, а министром обороны стал Булганин, не умевший ездить на коне. Парады на автомобилях еще не принимали, и пришлось Николаю Александровичу учиться ездить верхом. За этим занятьем его застал Сталин. Посмотрел и сказал:
— Ты сидишь на лошади, как начальник военторга!
В чем-чем, а в меткости определений и чувстве юмора Сталину трудно отказать. И как ни сложен его образ, этот камушек из мозаики не выбить. А выбьешь — сразу станет заметно. Ф. Ч.)
