Другое дело, новое поколение интеллигенции. Молодежь (например, студенты) видит, что слом советской системы хозяйства привел вовсе не к вхождению осколков СССР в «наш общий европейский дом». Что же касается РФ, то она неотвратимо превращается в специфическую зону «дополняющей экономики», в периферию западного капитализма, служащую сырьевым придатком. Дело идет к ликвидации России как страны, культуры и народного хозяйства (т. е. хозяйства, обеспечивающего жизнь и воспроизводство именно ее народа).
В свете этого почти очевидного факта тезис о «неэффективности» советской хозяйственной системы теряет основание: та система явно выполняла эту свою главную фундаментальную функцию, а нынешняя не выполняет. Построить же в России «Запад» оказалось явно невозможно, поскольку доступа ни к «материалу колоний», ни к «услужливой помощи чужого труда» у России нет и не будет.
Но в то время выступления «прогрессивных» экономистов в среде интеллигенции встречались с энтузиазмом. Их поддержка была шумной и демонстративной и сильно воздействовала на массовое сознание. Писатель В. Лакшин, тогда главный редактор журнала «Иностранная литература», пишет об этой поддержке как о важном и редкостном явлении культуры: «Вторая сторона [первая сторона этого необычного состояния — «журнальный бум». — С.К.-М.] состояла в поразительном успехе экономистов. На заре перестройки читали ученых-социологов, аграрников и т. п., начиная со Шмелева, Лисичкина, Селюнина и т. д… Была иллюзия, что ученые не ошибутся и не соврут, потому что экономика — точная наука, подобно математике. Экономисты были популярны, как эстрадные «звезды», как Валерий Леонтьев или Алла Пугачева. Помню, как Н. Шмелева приветствовал на читательской конференции зал: чуть ли не вставали, засыпали цветами» [92].
Кого засыпали цветами советские интеллигенты? Номенклатурных экономистов, которые до этого были несостоятельны в своей миссии изучения и объяснения народного хозяйства своей страны! Когда эта несостоятельность стала очевидной и опасной, они вместе с коррумпированной частью номенклатуры приступили к. разрушению национальной экономики и, пренебрегая своей обязанностью предупредить общество о грядущих последствиях, повели себя как соблазнители и обманщики. Ведь уже в середине 90-х годов XX в., когда в реформе была достигнута желанная необратимость, они с откровенным глумлением говорили, что всегда знали, к каким бедственным последствиям приведет эта реформа.
В январе 1994 г. у видных авторов доктрины реформы Институт социологии РАН взял интервью о том, как они представляли замену плановой экономики на рыночную, Академик А. Аганбегян сказал так: «Думаю, что замена одной системы другой по содержанию своему предполагает коренную ломку. Конечно, понятие «коренной ломки» очень относительно. Если речь идет о том, будут ли людей убивать, то можно обойтись без того, чтобы людей убивали. Конечно, переход от одной системы к другой очень болезнен для людей, и надо прямо сказать, что рыночная система — это очень жестокая система по отношению к человеку. Система с очень многими негативными процессами. Рыночной системе свойственна инфляция, рыночной системе обязательно свойственна безработица. Наш образ жизни коренным образом изменится, Во-первых, в нашу жизнь войдет безработица, в нашу жизнь войдет дифференциация богатых и бедНых и прочее».
Все это он знал, но об этом не предупредил в 1989 г., когда завлекал нас в рынок. Кстати, и в интервью обманывает: людей именно убила эта «коренная ломка», и очень многих.
Наблюдалась поразительная вещь: ни один из ведущих экономистов СССР никогда не сказал, что советское хозяйство может быть переделано в рыночное хозяйство западного типа. Никто никогда и не утверждал, что в России можно построить экономическую систему западного типа. Ситуация аномальная: заявления по важнейшему для народа вопросу строились на предположении, которого никто не решался явно высказать, Никто не заявил, что на рельсах нынешнего курса возникнет дееспособное хозяйство, достаточное, чтобы гарантировать выживание России как целостной страны и народа. Сколько ни изучаешь сегодня документов и выступлений, никто четко не заявляет, что он, академик такой-то, уверен, что курс реформ выведет нас на безопасный уровень без срыва к катастрофе. А вот предупреждений об очень высоком риске прийти к катастрофе было достаточно.
Доктрина реформ противоречила знанию, накопленному даже в рамках либерализма! В 1991 г. к М.С. Горбачеву обрати^-лась с «Открытым письмом» группа из 30 американских экономистов (включая трех лауреатов Нобелевской премии по экономике — Ф. Модильяни, Дж. Тобина и Р. Солоу; еще один, У. Викри, стал нобелевским лауреатом в 1995 г.). Они предупреждали, что для успеха реформ надо сохранить землю и другие природные ресурсы в общественной собственности. Виднейшие западные экономисты видели разрушительный характер доктрины российских реформ и пытались предотвратить тяжелые последствия. Однако на их письмо просто не обратили внимания.
Вот как характеризовала суть перестройки академик Т.И. Заславская: «Перестройка — это изменение типа траектории, по которой движется. общество… При таком понимании завершением перестройки будет выход общества на качественно новую, более эффективную траекторию и начало движения по ней, для чего потребуется не более 10–15 лет… Необходимость принципиального изменения траектории развития общества означает, что прежняя была ложной» [61].
Здесь сказано, что население и страну ждет не улучшение каких-то сторон жизни, а смена самого типа жизнеустройства, т. е. всех сторон общественного и личного бытия. Речь идет даже не о том, чтобы с перекрестка пойти «другой дорогой», а о том, чтобы сменить тип траектории. Что это означает? В чем оказалась ложной «прежняя траектория»? В какой момент Россия пошла по ложному пути?
СССР в 70–80-е годы XX в. располагал ресурсами, чтобы разработать и произвести хорошие самолеты и ракеты, но не было возможности сделать пылесосы и джинсы не хуже, чем в США. В те годы сложился совокупный научно-технический потенциал Запада и его общий рынок. По масштабам этот потенциал был просто несравним с советским, а нам очень многие западные продукты не продавали и за большие деньги. В то же время номенклатура изделий и материалов, необходимых для самых приоритетных программ, стала столь широкой, что средства, оставляемые на производство ширпотреба, были действительно малы. Наукоемкость всех вещей повысилась скачкообразно, а мощность советской системы рутинной доводки (ОКР — опытно-конструкторские разработки), в отличие от генерации идей и создания прототипов (НИР — научно-исследовательские работы), скачкообразно отстала от НИОКР Запада. Если для оборонных целей был досрочно нужен какой-то материал, то в СССР приходилось его производить по технологии с выходом хоть 3 %, а на Западе выход доводили, скажем, до 60 %.
Та часть хозяйства, которая работала на оборону, не подчинялась критериям экономической эффективности (а по критериям обороноспособности она была весьма эффективной). На этом основании согласиться разрушить такое хозяйство— симптом тяжелого культурного кризиса, даже болезни. Это значит, что в массовом масштабе у людей возникает сладкое чувство безответственности. A.C. Панарин трактует этот большой сдвиг в сознании в терминах психоанализа как «бунт юноши Эдипа», бунт против принципа отцовства, предполагающего ответственность за жизнь семьи и рода [135].
Отрицание плановой системы. После 1987 г. было оказано сильнейшее давление на остатки планирования. Г.Х. Попов, «прораб перестройки» и вечный декан экономического факультета МГУ, верно писал в 1989 г.: «В документах июньского (1987 г.) Пленума ЦК КПСС «Основные положения коренной перестройки управления экономикой» и принятом седьмой сессией Верховного Совета СССР Законе СССР «О государственном предприятии (объединении)» есть слова, которые можно без преувеличения назвать историческими: «Контрольные цифры… не носят директивного характера». В этом положении — один из важнейших узлов перестройки» [145].
Г. Попов понимал, что в законе прописаны исторические слова! Значит, речь идет о чем-то самом важном. План для предприятий перестал быть законом, из системы планового хозяйства вырвали системообразующий стержень.
Начался демонтаж главных отраслей народного хозяйства. Это происходило в 1989–1991 гг. даже при формальном сохранении плановой системы через сокращение или полное прекращение капиталовложений, остановку строительства и ликвидацию госзаказа. Начиная с 1992 г. ликвидация системообразующих отраслей народного хозяйства была возложена на действие «стихийных рыночных сил», которые, однако, точно направлялись посредством подготовленных ранее политических решений правительства на уничтожение самых новых и технологически прогрессивных производств.
