Абстрактно совершенно очевидный принцип субсидиарности – ЕС отвечает за обеспечение конкуренции на действующих рынках, все остальное регулируют государства-члены – на практике не помешал постоянному расширению деятельности Европейской комиссии45. Многое при этом является также вопросом интерпретации. Правильным все-таки остается принцип субсидиарности, несмотря на то что на практике постоянно приходится вливать в него новую жизнь и защищать от бессмысленных нападок из Брюсселя46. Валютный союз принес ЕС вместе с пактом стабильности также ответственность за контроль по соблюдению Маастрихтских критериев. Но это по-настоящему не работало. Станет ли лучше с межгосударственным договором, пока еще не ясно, нужно подождать. Германия всегда защищала изначальную либеральную модель конкуренции ЕЭС с принципом субсидиарности, как несущей опорой. Другие, прежде всего французы, хотели участвовать в принятии решений по макроэкономической политике и по содержанию финансовой политики государств-членов. Это было выражено в малопонятных ключевых словах «экономическое правительство» и «фискальный союз». В конечном счете речь идет здесь о том, чтобы склонить Германию и остальные северные государства к политике, которая выведет их конкурентоспособность на сносный для Франции и других южных стран уровень, например, путем большего повышения расходов по заработной плате. При этом им были желательны также элементы межгосударственного перераспределения, например через фискальные трансферты или европейское межбюджетное регулирование.
Это встраивается в непрерывные попытки Европейской комиссии и некоторых государств-членов дополнить обеспечение основных свобод Общего рынка интервенционистскими «политиками» в самых различных областях. Это началось с европейского объединения угля и стали, продолжилось в сфере аграрной политики и сегодня продолжается дальше в области научных исследований и политики защиты окружающей среды. «Пожалуй, типичным примером является европейская политика сплоченности, которая задумывалась как что-то вроде внутриевропейской политики перераспределения. Все эти «политики» характеризуются попыткой управлять экономической интеграцией сверху в сторону коллективных целей политическими средствами. Валютный союз был в некоторой степени завершением этого рода интеграционной политики»47.
Валютный союз по описанным причинам вопреки первоначальным намерениям Франции и Италии привел к тому, что относительная экономическая мощь северных стран (особенно Германии) стала расти вместо того, чтобы быть сильнее связанной и нейтрализованной48. Это увеличивает стремление южных стран в сторону экономического правительства и трансфертного союза. В Германии эти более или менее скрыто проявляемые стремления южных стран встречаются с готовностью – Левой партией, Зелеными, СДПГ и, возможно, даже частью Союза – постепенно идти вместе в трансфертный союз. Вместо благосостояния это принесет скорее более высокие затраты и потери роста экономики в северных странах. И напротив, маловероятно, что большее число трансфертов повысит рост и благосостояние в южных странах. В прошлом в них не было необходимости. В настоящее время, с моей точки зрения, остается все еще непонятным, куда пойдет это развитие. Ясно, что это не будет иметь ничего общего с первоначальным представлением об устройстве ЕС.
Греческий социолог Михаэль Келпанидес предостерегает: «Слишком упрощают, когда дают отрицательную оценку протестным «правопопулистским» партиям в Финляндии, Нидерландах и других странах. Очевидно, это часть стратегии сознательного искажения действительности. Фактически сегодня граждане северных западноевропейских обществ являются проигравшими. Они создают благосостояние, которое занимающиеся распределением брюссельские элиты перераспределяют щедро и не без заинтересованности в сохранении своей власти»49. В Германии также ощутимо нарастает скепсис по отношению к ЕС, растет число тех, кто с предубеждением смотрит на все углубляющуюся интеграцию, которую осуществляют ради нее самой и которая больше не приносит никаких преимуществ50. Поэтому я с большим пониманием стал относиться к тем, которые хотят проводить в Европе референдум против дальнейших шагов интеграции51. Всенародное голосование по межгосударственному договору и содержащимся в нем лимитам для долгов может повысить эффективность мер и их легитимность52. Но оно содержат также риск провала.
В целом на европейском уровне лояльность существует скорее между правящими, чем у правящих по отношению к своему народу. Этим объясняется, почему политика в Брюсселе может так далеко удалиться от мнения народов53. Николас Буссе выражает опасение: «Предположительно такой мультикультурный союз, как ЕС, никогда не будет иметь такой же легитимности, как национальное государство, пока оно еще существует. Но если политика больше ничего не делает для того, чтобы действия Брюсселя стали доступнее, тогда она, возможно, сохранит евро, но потеряет народы54.
Европейское федеративное государство?
Последний президент Дойче Бундесбанка перед введением евро Ганс Титмайер очень сдержанно высказался в 2005 году: «При принятии Маастрихтского договора прежде всего в немецкой политике была большая надежда, что валютный союз уже в скором времени окажется катализатором для дальнейшего развития политической интеграции и создания более дееспособных политических структур в валютном союзе. Но пока такое действие в качестве катализатора мало ощущается»55. Бывший американский президент эмиссионного банка Пол Волкер очень ясно высказался в 2011 г.: «What is now perfectly clear is that work is incomplete. The European Central Bank has not been matched by an equally strong central political authority. There is no European governement with sizable fiscal resources and authority to enforce needed budgetary discipline within its member states»56.
«То, что сейчас совершенно ясно, это то, что работа не завершена. Европейский центральный банк не обладает столь же сильной центральной политической властью. Там нет европейского правительства со значительными бюджетными ресурсами и полномочиями для соблюдения необходимой бюджетной дисциплины в рамках своих государств-членов». Однако даже такое центральное действующее лицо, как Ганс Титмайер, также не смог в последней главе своей книги «Вызовы евро», посвященной политической интеграции Европы, конкретно описать, каким образом Европа должна развиваться политически. Он требовал отмены смешанных компетенций и критиковал: «Ограниченная слишком многими обязательствами ситуация Гулливера не может служить соответствующей рамкой для открывающего перспективы на будущее политического устройства на европейском уровне»57. Книга Титмайера вышла до мирового финансового кризиса и кризиса евро. Но мы продолжаем идти дальше в том же неверном направлении, которое критиковал Титмайер.
После саммита ЕС 9 декабря 2012-го, на котором было принято решение о межгосударственном договоре, Гюнтер Нонненмахер высказал надежду, что у «него хорошие шансы войти линией водораздела в историю европейской интеграции. Так как в Брюсселе разошлись два потока, которые в пятидесятые годы, когда сообщество охватывало шесть государств, шли по одному руслу: желание Европы после двух опустошительных войн XX века стремиться к миру, благосостоянию и стабильности и видение все более тесного союза народов, которое Вальтер Хальштейн, первый президент комиссии ЕЭС, назвал «незавершенным федеральным государством»58.
Ангела Меркель с осени 2011-го начала говорить о необходимости «политического союза», а затем уже в неявной форме об исходном недостатке Маастрихтского договора. Но содержание такого политического союза остается у нее до сих пор неопределенным, так как речь должна идти о большем, чем фискальные нормы нового межгосударственного договора. Спор с Францией также был бы запрограммирован, если бы Германия попыталась развивать комиссию ЕС в европейское правительство59. Историк Генрих Август Винклер, правда, полагает, что трудности единой валюты увеличат шансы политического союза, и уже видит «Европу на перепутье кризиса», но и он совершенно спокойно выступает по содержанию и конструкционным деталям такого союза60. В остальном французы, как считает французский социалист Юбер Ведрин, понимают под федерализмом нечто совершенно иное, чем немцы, а именно, «что долги должны быть общими и Германия должна платить больше»61.
Вопрос, какой должна быть Европа, – это «почти вечная составная часть европейского мышления и европейской неуверенности»62. В то время как евро первоначально был задуман для того, чтобы добиться создания политического союза, которого, как считали, невозможно добиться прямым путем, то теперь политический союз нужен для того, чтобы спасать евро»63. При этом самому большому шансу Европы для политического союза уже полстолетия, и другого больше не будет: Европа шести государств, которая объединилась в 1957 году Римскими договорами по ЕЭС, охватывала по своим внешним границам почти всю Францию времен Карла Великого. Не хватало только Австрии и Швейцарии, но зато была Южная Италия. Совместная история, обозримое число участников и доминирование Франции и Западной Германии в этом союзе создавали относительно лучшие предпосылки для такого совместного федерального государства, которое только можно было себе представить в Европе. Но дальнейшее развитие в этом направлении сорвалось из-за сопротивления Франции. Шарль де Голь противопоставил тогда образцу европейского федерального государства собственное видение «Европы наций». Таким образом, Франция осталась верна своей линии, которая уже наметилась, когда Французское национальное собрание в 1954 г. отказалось ратифицировать Договор о европейском оборонительном сообществе (ЕОС). Сторонники политического союза еще и сегодня с сожалением вспоминают об этом союзе, так же как считает и Роланд Тихий, что Германия «всегда была слишком маленькой, а в будущем станет слишком старой, для того чтобы представлять собой действительно определяющую и одновременно почивающую на своей силе страну»64.
