Что же произошло за несколько месяцев, с октября 1987 по март 1988 г.? И что из событий 1988 г. убедило руководство ЮАР в том, что советского «тотального наступления» – если оно и было, – больше не будет?
Нет никакого сомнения в том, что важнейшим фактором, изменившим ситуацию в конце 1987-го – начале 1988 г., стала осада Куито-Куанавале. Войска УНИТА и южноафриканцы осаждали его осени 1987 г., но так и не взяли. Именно в марте началось успешно наступление кубинцев и ФАПЛА на юге Анголы.
Решающее значение в этих боях имело преимущество ангольской армии в воздухе, обеспечивавшееся советскими МиГами. Затруднения южноафриканской армии в Анголе не признавались, и даже о самом существовании таких затруднений не упоминалось. Малан говорил, что с военной точки зрения операция южноафриканской армии «была фантастическим достижением». ФАПЛА, утверждал он, потеряла от 7 до 10 тыс. человек и оборудования на 1 млрд долл., «но Советы поставили еще более совершенное оборудование…» [1100] .
Военному руководству ЮАР стало ясно, что военным путем УНИТА к власти не привести, и уже в начале 1988 г. было объявлено, что южноафриканские войска будут выведены из Анголы и что их задачей является только сдерживание ФАПЛА и улучшение позиций УНИТА для переговоров [1101] . В действительности южноафриканские войска были выведены значительно позже, но от Куито-Куанавале им пришлось отойти на юг страны.
Официальным поводом для предложения Малана было выбрано не это отступление, а заявление советского правительства о намерении вывести советские войска из Афганистана. Тот факт, что 15 мая 1988 г. вывод войск действительно начался, не мог не произвести глубокого впечатления на мировосприятие белых южноафриканцев, которым десятилетиями твердили, что агрессия – это естественный modus operandi СССР.
Определенное значение в изменении отношения к СССР имело и нараставшее давление западных стран на руководство ЮАР. В июле 1985 г. американский Chase Manhattan Bank отказался продлевать краткосрочные займы ЮАР, что немедленно привело к оттоку капиталов и падению ранда. С 1980 по 1986 г. английские капиталовложения в ЮАР сократились вдвое. В 1986 г. США ввели санкции против ЮАР, предусматривавшие запрет на новые капиталовложения, займы и экспорт нефти. Страны Британского содружества также одобрили решительные санкции против ЮАР [1102] . Это давление вызвало у правящей верхушки ЮАР ощущение, что союзники ее предают, и к 1988 г. многим ее представителям стало казаться, что установление отношений с СССР – едва ли не лучший выход из тупика. То же выступление Малана, например, было полно выпадов против США [1103] , и Нел считал даже – безусловно, ошибочно, – что причиной неприемлемости предложения Малана для перестроечного руководства СССР было то, что в нем слишком много антиамериканской риторики [1104] .
Член парламента от оппозиционной Консервативной партии также напрямую связал перемены в политике своих оппонентов – Национальной партии – по отношению к СССР с обострением их отношений с США. «Нам… интересно, – говорил он, – кому именно предназначался этот сигнал: Москве или Вашингтону?… В то время, когда уважаемый министр обороны выступил со своим заявлением, Южная Африка ссорилась со своими западными союзниками. Был даже разговор о том, что США перестали играть какую бы то ни было роль на Юге Африки… В предсказуемом ажиотаже, который последовал за заявлением уважаемого министра обороны, было похоже, что Южная Африка решила сменить лошадей на переправе… Проблема… в том, что можно упасть между двумя лошадьми и утонуть или может утонуть та лошадь, на которую вы взгромоздились…» [1105]
В ответ министр иностранных дел Рулоф (Пик) Бота сказал, что нужно устанавливать торговые отношения с СССР из практических соображений [1106] . Через год депутат от Национальной партии без обиняков утверждал: «… Если Россия даст нам возможность или может помочь нам прекратить международную экономическую войну против Южной Африки, мы должны использовать эту возможность…» [1107] Другой депутат от той же партии, обсуждая возможность установления отношений с СССР, говорил: «Мы не должны забывать, что иногда именно наши западные друзья, дружбу с которыми мы столь лелеем, оставляют нас в беде и наказывают нас…» [1108]
В качестве еще одной причины изменения отношения правящих кругов ЮАР к СССР Нел назвал сигналы, поступавшие от южноафриканских дипломатов, встречавшихся со своими советскими коллегами в разных странах мира. В результате этих контактов южноафриканский МИД, пишет Нел, пришел к заключению, что его прежние оценки советской позиции по Югу Африки были не верны и что новые акценты в политике СССР можно использовать в своих целях, в частности, в переговорах по Намибии [1109] .
Менялась ситуация и в самой ЮАР. Подъем движения против апартхейда под руководством ОДФ, достигший высшей точки к середине 1980-х годов, начал выдыхаться под бременем репрессий в условиях чрезвычайного положения, введенного в 1985 г. и возобновлявшегося каждый год. Никто не мог остановить похороны жертв, на которые под знаменами ЮАКП и АНК собирались десятки тысяч людей, но многие активисты были арестованы или погибли в столкновениях с полицией или в тюрьмах. Руководство Национальной партии считало, что ОДФ был создан «людьми Кремля», и что они осуществляли над этой организацией полный контроль [1110] , а потому и меры против нее и против профсоюзного объединения КОСАТУ проводились под знаменем антикоммунизма – «за христианство и против марксизма и коммунизма», как объяснял в парламенте министр законности и порядка [1111] . В феврале 1988 г. ОДФ был запрещен. Для части руководства страны ослабление этого сторонника и союзника АНК внутри страны означало, что, с одной стороны, с противником можно разговаривать с позиции силы, а с другой, что созданы более благоприятные условия для проведения реформ – таких, какими их видела белая элита.
Многим в среде правящих кругов казались ослабленными и СССР и его союзники. Магнус Малан говорил в парламенте: «В 1975 г… Советский Союз и его сателлиты находились в стадии экспансии. Среди так называемых прифронтовых государств царил оптимизм. Они посчитали – ошибочно, – что солнце социализма поднимается над Африкой. Сегодня, десять-двенадцать лет спустя, солнце социализма закатывается за горами разрухи и бедности. Социализм потерпел поражение даже в Советском Союзе. Об этом говорил даже премьер Михаил Горбачев. Советский Союз не может больше позволить себе экспансионизм и возвращается домой… Ангола оказалась весьма дорогим экспериментом по экспорту марксизма. Сегодня Ангола – в состоянии экономического и социального хаоса, Куба живет подачками из Москвы, а СВАПО полностью провалилась…» [1112]
Однако важнейшим фактором, изменившим восприятие белыми южноафриканцами Советского Союза и его роли на Юге Африки, стали события в СССР и в странах Восточной Европы, где к власти пришли антикоммунистические правительства, – процесс, завершившийся крушением Берлинской стены в ноябре и казнью четы Чаушеску в Румынии в декабре 1989 г. Нет ни малейшего сомнения в том, что эти события оказали на де Клерка и на его коллег по партии колоссальное воздействие. Де Клерк признавал это прямо и в своем обращении к парламенту и нации 2 февраля 1990 г., и позже в многочисленных интервью.
Еще в 1985 г. П. В. Бота говорил: «Советская диктатура держит большую часть Восточной Европы под своим тираническим правлением и строит стены, разделяя народы…» [1113] Падение советских режимов в Восточной Европе и падение Берлинской стены означало для африканерского руководства одно: опасности больше нет.
Свою речь 2 февраля 1990 г. де Клерк начал с анализа положения в Восточной Европе и СССР: сразу после краткой преамбулы он обратился к международным отношениям и немедленно перешел к Восточной Европе. «Для Южной Африки и для всего мира прошедший год стал годом перемен и мощного сдвига, – сказал он. – В Восточной Европе и даже в самом Советском Союзе политические и экономические перемены идут лавиной… 1989 год останется в истории как год, когда пришел конец сталинистскому коммунизму. Эти события приведут к непредсказуемым последствиям для Европы, но они будут иметь решающее значение и для Африки». К новой ситуации, сложившейся в мире после распада социалистического лагеря, он обращался в своей речи не раз [1114] .
Признаки перемен в советской политике южноафриканские политики искали задолго до того, как они действительно начались, и совсем не там, где их надо можно было бы искать. Депутат от Национальной партии Г. Б. Майбург говорил, например, в своем выступлении в парламенте в 1989 г.:
«… Нынешнее изменение направления в политике России в сторону отхода от насилия в решении проблем Южной Африки началось в 1986 г., когда русский ученый Глеб Старушенко отметил в отчете, что предпочтительнее поддержать ненасильственные изменения [1115] .
