6 декабря три следователя — Агранов, Миронов и Дмитриев беспрестанно допрашивали подследственного. В тот день было оформлено семь протоколов его допросов. Можно себе представить, какими методами добивались оговоров невиновных людей, если уже 7 декабря он объявил голодовку, отказался идти на допрос и пытался покончить жизнь самоубийством. К следователям его доставляли принудительно, требуя назвать соучастников. Отчасти следствию помог дневник Николаева. Агранов сразу же ухватился за эту запись: «Я помню, как мы с Иваном Котолыновым ездили по хозяйственным организациям для сбора средств на комсомольскую работу. В райкоме были на подбор крепкие ребята — Котолынов, Антонов, на периферии — Шатский…» Других помогали «вспоминать» следователи.
6 декабря арестовали Котолынова. Бывший член ЦК ВЛКСМ, он на всем протяжении предварительного и судебного следствия отрицал, что причастен к убийству Кирова. В суде заявил:
— Я стою буквально на коленях перед судом и клянусь, что ни от Антонова, ни от Звездова, ни от Николаева ничего не слышал о террористическом акте.
Отрицали и другие тринадцать человек, имена которых выбили у Николаева. На процессе Николаев допрашивался в отсутствие остальных тринадцати подсудимых. Сначала он попытался говорить, что действовал в одиночку, никаких соучастников у него не было, но председательствующий Ульрих быстро заставил его восстановить прежние показания.
Охранявший в суде Николаева чекист Гусев позже рассказывал, что после показаний в суде он кричал:
— Что я сделал, что я сделал? Теперь они меня подлецом назовут. Все пропало.
После же объявления приговора охранник слышал, как Николаев сказал:
— Неужели так? Не может быть… Не может быть…
По словам Гусева, Николаев был уверен, что ему дадут не более трех-четырех лет.
Другие сотрудники НКВД рассказывали: «Когда был оглашен приговор, Николаев выкрикнул, что его обманули, и стукнулся головой о барьер».
Агранов передал спецдонесением в Москву: «Почти все обвиняемые выслушали приговор подавленно, но спокойно. Николаев воскликнул: «Жестоко…»
Сохранились показания чекиста Кацафы, который присутствовал при расстреле осужденных. «Вначале были расстреляны Николаев, Шатский, Румянцев и другие. Котолынов остался последним. С ним стали беседовать Агранов и Вышинский. Они ему сказали: «Вас сейчас расстреляют, скажите все-таки правду, кто и как организовал убийство Кирова». На это Котолынов ответил: «Весь этот процесс — чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чем не повинны…»
Доводы приговоренных к смерти никого не интересовали. Не вписывались в заранее задуманный в Кремле сценарий. Убийцу Троцкого Меркадера судили только через два с половиной года после того, как он нанес смертельный удар ледорубом по черепу «международного шпиона». Собирали улики, проводили очные ставки, следственные эксперименты. Судьбу тринадцати безвинных людей, среди которых были три студента, инженер, преподаватель, слушатели Промышленной и Военно-морской академии, депутат Выборгского райсовета — решили через 28 дней, а расстреляли через час после объявления приговора. Суд был скорым и неправым.
Еще комиссия Шверника усомнилась в списках троцкистско-зиновьевских центров — ленинградского и московского. Фамилии некоторых участников были сначала вписаны в список «ленинградского» центра, а затем перенесены в список «московского». Так по указанию Сталина фабриковался состав несуществующих центров, якобы организовавших убийство Кирова.
В январе 1935 года из уголовного дела уже расстрелянных Николаева, Котолынова и других выделили дело так называемой «ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы». В нее попали родственники Николаева — его жена, сестра жены с мужем, мать, сестры, брат, а также близкие Котолынова, Антонова и других расстрелянных в декабре 1934 года. Многие из семидесяти семи осужденных не знали друг друга, но все они были обвинены в причастности к убийству.
В августе 1936 года репрессировали Зиновьева, Каменева и других участников троцкистско-зиновьевского «московского» и «объединенного» центров — за проведение антисоветской работы и осуществление злодейского убийства Кирова через подготовленную ими террористическую группу Николаева — Котолынова. Наконец-то вышли на главных виновников!
13 июня 1988 года они были реабилитированы Верховным судом СССР. Доказано, что ни названных выше центров не существовало, ни осужденные по этим делам лица к убийству Кирова не причастны. В 1990 году Генеральный прокурор СССР внес в Верховный суд протест по делу тринадцати безвинно казненных в декабре 1934 года. Незаконный приговор, по которому их поставили к стенке, отменен, уголовное дело за отсутствием состава преступления в деяниях расстрелянных прекращено. Приговор в отношении Николаева оставлен без изменений.
Никакого заговора не было. Было убийство, совершенное одним человеком. Решение Верховного суда, обнародованное в канун нового, 1991 года, развеяло последние подозрения относительно участников так называемого «ленинградского» центра — Котолынова, Антонова и других. Они стали последними в этом деле, с кого снято несправедливое обвинение, висевшее незримой тенью над оставшимися в живых близкими в течение 56 лет.
Итак, выводы третьей проверки однозначны: убийца Кирова — одиночка. Материалов, объективно подтверждающих причастность Сталина и органов НКВД к трагедии в Смольном, нет. Однако бесспорно, что Сталин использовал факт убийства Кирова для развязывания в стране кровавого террора и расправы над своими идейными и мнимыми противниками. Прокурорско-следственная группа свое мнение обнародовала в печати.
Согласна ли комиссия Политбюро с выводами группы? Как заявил председатель комиссии А. Н. Яковлев, у работников Прокуратуры и КГБ, проводивших проверку обстоятельств убийства Кирова, отмечался «преимущественно юридический подход», что надо еще раз вернуться к этому делу — уж больно много здесь загадок.
По свидетельству работника Ленинградского обкома Свешникова, в десять часов утра того рокового дня Киров позвонил ему в Смольный. Предупредив, что не приедет, попросил направить готовившиеся в обкоме материалы к выступлению ему домой. Зафиксированы еще три звонка — в двенадцать часов Рослякову, и дважды — второму секретарю Чудову. Последний звонок Чудову был в пятнадцать с минутами. В пятнадцать у Чудова началось совещание, связанное с вопросами отмены хлебных карточек. Из телефонных разговоров было ясно, что Киров не собирался приезжать в Смольный. Он готовился к выступлению на активе во дворце Урицкого.
Последние полтора часа его жизни восстановлены с точностью до одной минуты. Ровно в четыре часа дня Киров вышел из дома, что на улице Красных Зорь. Несколько кварталов прошел пешком. У моста, который сейчас называется Кировским, а тогда — Равенства, сел в ожидавшую его машину и поехал во дворец Урицкого. В половине пятого он неожиданно появился в Смольном. Пройдя не через боковой, «секретарский», вход, откуда сразу попадал в свой кабинет, а через главный.
Высказывалась гипотеза, что кто-то позвонил ему и вызвал в Смольный якобы для разговора по правительственной связи с Москвой. Но для этого в Смольный ехать не надо было — в его квартире стоял аппарат правительственной связи. Не исключено, что Кирову дополнительно понадобились какие-то бумаги, и он решил заехать за ними. Во дворце Урицкого партактив намечался на 18 часов. Может, работу над выступлением он закончил раньше, чем предполагал, и решил поучаствовать в совещании у Чудова?
Впрочем, все это из области предположений. Реальность же такова: между 14-ю и 15-ю часами Николаев с револьвером беспрепятственно миновал пост охраны и прошел в кабинет секретаря обкома А. Угарова. Попросил пропуск на партактив, но получил отказ. Тем не менее из Смольного не ушел. Ходил по коридору, сидел на одном из подоконников, переминался у кабинетов секретарей обкома.
Неожиданно в коридоре появился Киров. И тогда прозвучал роковой выстрел. Личной охраны рядом с Кировым не оказалось — Борисов тащился где-то по коридору. Кроме прикрепленного телохранителя Кирова должен был охранять сотрудник выездной охраны, да еще в коридоре секретариата обкома обязан был дежурить сотрудник ОГПУ. Но из четырех человек охраны во время выстрела никого не оказалось…
Неразгадана не только трагическая гибель этого человека. В его партийном билете годом рождения обозначен 1888-й, тогда как в метрическом свидетельстве стоит 1886-й. Постепенно забылось, что его настоящая фамилия Костриков, а происхождение псевдонима до сих пор не раскрыто. Даже на мемориальной доске, установленной на Кремлевской стене, и то умудрились выбить неточную дату рождения — 28 марта, хотя он родился 27-го. Ошибка, видно, вкралась при переводе со старого стиля летосчисления на новый.
