Следующий древний деревообрабатывающий инструмент, которым, видимо, пользовался и мастер Нестер, это скобель — своего рода скребок с двумя ручками. Лезвие его, заточенное с одной стороны, могло быть изогнутым и плоским. Скобелем снимали со стволов кору, он же в ту пору заменял собой рубанок: им убирали заусеницы с досок, скажем, для столов и скамей.
Для более чистого строгания применялся особый вид инструмента — наструг. Представьте себе двуручный скобель, вставленный в деревянную колодку, — и вы получите представление о наструге. Металлическая его часть фиксировалась в колодке клиньями. Видимо, одновременно с настругом существовал на Руси и рубанок, в котором ножевой элемент — железка вставлялась в колодку отдельно от ручек, располагаемых к тому же одна за другой вдоль оси, а не сбоку колодки. Целиком древнерусские рубанки не сохранились, зато найдено несколько различного размера и формы железок.
Один из первых буравов был обнаружен при раскопках древнего селения Лебедка в Орловской области. Он напоминал собой железный гвоздь с утолщенной острой граненой «головкой». Хвостовая часть его несколько расширена, образуя ручку. Более поздние бурава XV века уже напоминали современные: деревянная ручка крепилась перпендикулярно металлической части, а рабочий острый конец был слегка винтообразно закручен.
По сохранившимся документам в Новгороде XVI века жили и работали 104 плотника, 56 щепечников (мастеров «щепного товара»), 38 токарей по дереву, 16 бочевников (бондарей), 12 гребенников, 12 ситников (они делали сита), 13 кружечников, 11 дощаников. Все они имели свои особенные, «фирменные» инструменты. Например, у бондарей были и специальные бондарные скобельки, и так называемые «уторные» пилки, и большие струги, предназначенные для обработки клепки изогнутых досок, из которых собирали бочки, кадки, ушата. Мастера, резавшие ковши и ложки, пользовались особыми, изогнутыми, разных размеров и форм стамесками — клюкарзами, о которых мы тоже упоминали.
Со временем деревообрабатывающая техника заметно усложнялась. Помимо буравов, для сверления отверстий в древесине нередко в ход пускались коловороты и даже дрели. Коловорот, который изображен на рисунке, очень близок к современному, только перки и сверла у него не съемные. Механизм, приводивший в движение ось дрели, напоминал тетиву лука и назывался лучковой передачей. Да и многие другие показанные здесь инструменты почти 400-летнего возраста легко узнаваемы.
Приходилось читать и слышать, что пила введена в русский обиход лишь Петром I. Дело обстоит совсем иначе. Инструмент этот был известен на Руси еще до татаро-монгольского нашествия, правда, плотники зачастую предпочитали ему более привычный топор, видимо, потому, что заточить и развести пилу куда труднее. В строительстве широко применять пилу стали лишь в XVI веке. Столетием позже в ход пошли продольные пилы для заготовки досок. А до этого их в основном получали, раскалывая стволы вдоль топорами и клиньями и затем обтесывая заготовки топорами и скобелями. Потому такие доски и называли топорными.
Когда говорят о токарном деле на Руси, обычно вспоминают А.К. Нартова — личного токаря Петра I, изобретателя и механика, много сделавшего по конструированию и усовершенствованию токарных станков, в частности, первым создавшего механизированный суппорт — приспособление для закрепления и перемещения резцов. Между тем история русских токарных станков началась намного раньше, по крайней мере, в XIII веке. На рисунке изображена реконструкция токарного станка XIII–XV веков, применявшегося для обработки дерева. Ось его, как и у описанной выше дрели, приводилась в движение лучковым приводом — ножной педалью, соединенной веревкой с балансиром. На таком станке вытачивали различную деревянную посуду, балясины для крылец и лестниц и многое другое.
Деревянные изделия древних русских умельцев и сегодня поражают своей добротностью, красотой, творческой выдумкой. И если это, действительно, топорная работа, то лишь в прямом, буквальном, а не в переносном, уничижительном смысле. Работа, которой можно и должно гордиться.
«Статистика знает все», — утверждали И. Ильф, и Е. Петров и в доказательство приводили поразительный по разнообразию перечень сведений, интересующих эту науку. Жаль, что в их пространном реестре не нашлось места русским лаптям. Ведь без этой немудреной обувки не обходились, пожалуй, ни в одной крестьянской семье.
И впрямь, замечательное народное изобретение! Всем хороши лапти — легкие, удобные, дешевые, теплые зимой и прохладные летом, но вот беда — быстро снашиваются. В старину считали, что средний срок их службы не более 10 дней. Впрочем, сплести новые не составляло труда: это умели делать почти в каждой крестьянской семье, а в материале недостатка не было — он свободно рос в ближайшем лесу. Ну а коль зашел разговор о материале для лаптей, самое время вспомнить про статистику.
Вот какой подсчет сделал в конце прошлого века известный русский натуралист профессор Д. Кайгородов. Он принял, что около 25 миллионов жителей средней России носили тогда липовые лапти. Если предположить, что каждому их нужно в год всего 20 пар, то суммарная ежегодная «лапотная» потребность европейской России составляла 500 миллионов (полмиллиарда!) пар этой самодельной обуви.
Сколь же на них надобно материала? На одну пару лаптей шло 12 лык — по шесть на каждый лапоть. Много это или мало? Оказывается, с небольшой молодой липки можно получить четыре лыка. Значит на пару лаптей пойдут лыки с трех деревьев. А ведь растет такое деревце несколько лет. И тут мы уже вступаем в область экологии. Выходит, чтобы век назад в минимальной степени обеспечить население европейской России самодельной обувью, нужно было ежегодно уничтожать полтора миллиарда молодых лип! Даже если представить себе, что все липки растут очень густо, на расстоянии метра друг от друга, то на гектар их придется 10 тысяч штук. Полтора же миллиарда займут ни много ни мало 1500 квадратных километров!
Несколько меньше вырубалось лип для получения мочального луба на рогожи, веревки, канаты. Только в Вятской и Костромской губерниях на сей предмет сводили около 80 тысяч деревьев, всего же этот промысел охватывал 15 губерний. Мы уже упоминали, что рогожи были важной статьей российского экспорта, дававшей стране ежегодно сотни тысяч рублей. Следует к тому же учесть, что если на лапти шли молодые липки, то для мочала требуются исключительно взрослые деревья.
Что и говорить, цифры впечатляющие. Пусть даже в чем-то они могли быть завышены (ведь на лапти шла не только липа), то все равно сам собой напрашивается печальный вывод, что мы должны были в конце концов лишиться этого изумительного дерева. Недаром сам же Кайгородов писал: «Однажды при разговоре о липовых лесах мне один приятель сказал, что в недалеком будущем у нас рогожа будет дороже сукна. Пожалуй, шутка не обратилась бы в правду?»
И горько звучит вопрос, заданный примерно тогда же знаменитым русским дендрологом Г.Ф. Морозовым, которого называют отцом отечественного лесоведения: «Не указывает ли липовый подлесок под еловыми лесами на былое распространение здесь дубрав?» И на незавидную роль человека в уничтожении этих дубрав, — добавим мы от себя. Пожалуй, теперь читатель согласится, что давняя статистика производства лаптей в России для нас и сейчас далеко не праздный вопрос.
И еще одно упражнение из области арифметики. Издавна на Руси существовала довольно массовая профессия — дегтекуры. Из березовой бересты они гнали деготь — универсальное некогда средство, которое применяли для смазки колесных осей, замков, сапог, пропитки шпал и нижних венцов деревянных срубов, соприкасающихся с влажной почвой и водою. Но прежде всего деготь шел для приготовления так называемой черной (или русской) юфти — кожи особой выделки с приятным смолистым запахом. Из нее шили обувь и сбрую, мастерили баулы и чемоданы.
Дегтекуры особенно не заботились о сырье. Они знали, что наилучший срок заготовки бересты — весна, когда белоснежная кора легко снимается с дерева. Увы, остальное их интересовало мало. Березу они рубили под корень, «раздевали» и оставляли на том же месте гнить без всякой пользы. Как видите, способ весьма и весьма нерациональный.
Теперь давайте прикинем. В России второй половины XIX века на приготовление юфти ежегодно расходовалось более полутора миллионов штук кож. В среднем же для выделки одной требовалось около полутора фунтов (600 граммов) дегтя. С одного кубического фута (около 0,03 кубометра) поваленных стволов березы снимали 1,25 фунта (полкилограмма) сырой бересты. При сушке она теряла около четверти своего веса. Тогда общее количество бересты, расходуемой на приготовление только юфтяного дегтя, окажется равным 5,36 миллиона фунтов, или 2,14 тысячи тонн.
