Впрочем, неодобрение ученых мало отражалось на популярности астрологии не только в народных массах, но и у аристократии и даже при дворе. С 1451 года астрологи французского короля начали получать ежегодное — и немаленькое — содержание. Астрологом Карла VIII был Симон де Фар, собравший у себя библиотеку уникальных манускриптов на древних языках, включая арабский и древнееврейский. Высокое положение не спасло Фара от церковного суда, в 1493 году обвинившего его в ереси. После года изысканий суд вынес вердикт о том, что так называемая судьба, на которую ссылаются астрологи, изобретена дьяволом, чтобы развращать добрых христиан. Сорок книг из библиотеки Фара были сожжены, а сам он избежал той же участи только благодаря заступничеству знатных клиентов. Надо сказать, что именно в то время в папском Риме процветало увлечение астрологией, о котором живший тогда в Вечном городе Рабле сообщал на родину: «Никогда еще Рим так не предавался гаданиям и прочей суете». Да и французские монархи, несмотря на осуждение Фара, продолжали оплачивать услуги астрологов — уже упомянутая Екатерина Медичи держала при себе сразу нескольких звездочетов-итальянцев.
Не желая ссориться с церковью, осторожный Нострадамус не называл себя астрологом, предпочитая слово «астрофил» (звездолюб). У такой смены названий была и другая причина: уже в те времена астролог часто ассоциировался с ярмарочным шарлатаном, и те из них, кто ставил свое имя и свой талант достаточно высоко, пытались избежать отождествления с этим скомпрометированным понятием. Слово «астрофил» в те времена употреблялось достаточно широко; им называли себя самые известные астрологи, его употребляет в своем романе тот же Франсуа Рабле. Возможно, примером для Нострадамуса в этом стал немецкий астролог Иоганн Штефлер, ставший знаменитым после своего предсказания в 1523 году. В следующем году ожидался «парад планет» — соединение Юпитера, Сатурна и других планет в знаке Рыб, связанным с водной стихией. По этому поводу Штефлер выпустил предсказание, составленное, как полагается, в весьма туманном стиле, но намекающее на новый всемирный потоп. Когда в назначенный срок катаклизм не наступил, это вызвало новые ожесточенные нападки на астрологию, но на популярности самого Штефлера, как ни странно, не отразилось.
Апокалиптические прогнозы подпитывались грозными событиями в разных странах Европы, включая родной Нострадамусу Прованс. В 1517 году король Франциск I отстранил от должности коннетабля (главнокомандующего) и наместника оккупированного Милана Шарля де Бурбона, попытавшись заодно отобрать его обширные владения. Вступив в тайный сговор с императором Карлом V, Бурбон бежал в Италию и в 1524 году во главе имперской армии вторгся в Прованс. Экс открыл ему свои ворота, он объявил себя графом Прованса, но не сумел взять Марсель и после подхода французских подкреплений покинул провинцию. В следующем году он взял реванш, разбив своего бывшего сюзерена при Павии и взяв его в плен. Тогда же в Провансе вновь появилась чума, пришедшая из соседней Испании. По ряду предположений Нострадамус принял участие в борьбе с ней; во всяком случае, в то время он находился в Нарбонне, Тулузе и Авиньоне, которые пострадали от эпидемии. Возможно, именно после этого он отправился в Монпелье, чтобы изучить медицину и попытаться найти средство борьбы с чумой.
Если так, то его ждало разочарование: ни один самый лучший доктор таких средств не знал. В 1528 году юг Франции снова был охвачен эпидемией, и студенты в страхе покинули Монпелье. Только осенью следующего года Нострадамус вернулся в университет; 3 октября его имя появилось в списке, который прокуратор медицинского факультета представил на утверждение канцлеру. Туда был вписан Michaletus de Nostra Domina, «маленький Мишель де Нотрдам», причем уменьшительная форма говорила не о юности, а об отсутствии научных званий. Любопытно, что в документе, сохранившемся в библиотеке университета, это имя зачеркнуто с пояснением: «Тот, кто здесь записан, был аптекарем. Мы также были уведомлены аптекарем этого города, что он дурно отзывался о докторах. Потому-то я, Гийом Ронделе, как прокуратор студентов, вычеркнул его из реестра». Мы видим, что Нострадамусу вменили в вину попытку стать врачом, будучи аптекарем, — это были разные профессии, которые не должны были отбивать хлеб друг у друга. Помимо этого его обвинили в критике в адрес преподавателей, что вполне возможно, учитывая его язвительный и неуживчивый нрав.
Вероятно, Мишелю удалось оправдаться, поскольку через 20 дней его снова вписали в реестр студентов. После этого он направился к канцлеру, где поклялся, что ему не менее 22 лет, что он исповедует католическую веру и никогда не занимался ручным трудом, как презираемые дипломированными врачами аптекари и фармацевты. Если Нострадамус не соврал, то его обвинили в занятиях аптекарским делом ложно, только из-за того, что он изучал и хорошо знал свойства лекарств. Странно, что его заставили проходить всю процедуру приема в университет, если он прежде уже учился там. Не исключено, конечно, что это была бюрократическая формальность, но есть и другая возможность — пророк, в точном соответствии с его словами, впервые явился в Монпелье только в 1529-м.
О его студенческой жизни мы ничего не знаем, но сохранились воспоминания швейцарского врача Феликса Платтера, который учился в Монпелье в 1552–1556 годах. Он описывал, как студенты выкапывали по ночам трупы на городском кладбище Сен-Дени, чтобы тайно анатомировать их при подготовке к экзамену. Была и другая возможность повысить уровень знаний — снять с виселицы тело казненного, чем тоже занимались студенты, среди которых, вполне возможно, был и Мишель. Упорно занимаясь, он мог пройти трехлетний курс обучения за два года, поскольку уже являлся магистром искусств. Для получения степени лиценциата от него требовалось прочитать товарищам курс публичных лекций, занимающий три месяца. После этого он сдал экзамены, выплатив, как полагалось, каждому из экзаменаторов денежную сумму и угостив их ужином. Через неделю после последнего экзамена он сдал ведущим профессорам университета тест по «строгим пунктам» — толкование самых темных фрагментов древних медицинских сочинений. После успешной сдачи он еще через неделю отправился во дворец епископа Маглонского, покровителя университета, и получил из его рук свидетельство лиценциата.
Летом 1532 года, уже через год, он стал доктором медицины, хотя обычно это занимало не менее двух лет. Экзамены на докторскую степень состояли из шести испытаний и занимали три полных дня. Одним из испытаний было обсуждение специально написанной работы, посвященной одному из злободневных вопросов медицины.
Доктором становился кандидат, за которого высказались не менее двух третей профессоров. Судя по ускоренному получению Нострадамусом степени, он был в университете на хорошем счету и прошел испытание без проблем. После этого ему вручили атрибуты доктора: черную бархатную шапочку с красной верхушкой, золотое кольцо и расшитый золотом пояс. Прочитав торжественную клятву Гиппократа, молодой врач отправился вместе с экзаменаторами отмечать событие в лучшую таверну Монпелье. После этого он поспешил покинуть город — найти работу там, где жили лучшие врачи Южной Франции, было нереально, и он отправился в Тулузу, где бывал уже не раз. Столица Лангедока, отстроенная из красного кирпича после недавнего пожара, встретила гостя дымом костров. Местные буржуа, преданные католической вере, сжигали еретиков, включая профессора права местного университета Жана Катюрса, знакомого Нострадамуса и Рабле. Последний писал в романе, что его Пантагрюэль заглянул в Тулузу, но «едва он увидел, что студенты живьем поджаривают своих профессоров, точно это копченые сельди, то не стал там долее задерживаться».
Мишель поступил так же, но успел издать в городе свое первое дошедшее до нас сочинение — «Парафраза Галенова увещевания Менодота в изучении изящных искусств, а также медицины». Эта небольшая книжка представляет собой перевод греческого сочинения, приписанного Галену и посвященного полезности изучения медицины. По-видимому, Нострадамус перевел ее не с греческого, которого толком не знал, а с латинского перевода Эразма Роттердамского, сделанного незадолго до этого. В книге интересно только то, что она написана в тяжеловесном, но вполне качественном ренессансном стиле, выдающем в авторе если не талантливого медика, то перспективного литератора. Скорее всего, она представляет собой докторскую диссертацию Нострадамуса, поскольку в предисловии он хвалит «ученейших» врачей из университета Монпелье. Он также воспользовался случаем, чтобы поблагодарить за советы своего брата Жана, который в то время уже занялся краеведческими изысканиями.
Там же, в Тулузе, молодой врач получил письмо от прославленного Жюля Сезара Скалигера — ученого-гуманиста, поэта и врача. Итальянец Джулио Бордоне в молодости перебрался во Францию, где взял фамилию Скалигер (по-французски — Лескаль) в честь своих дальних родственников, правителей Вероны. Прославившись как знаток и комментатор античных текстов, он поселился в Ажене недалеко от Тулузы и взял в жены юную дочь купца, родившую ему восемь детей. Один из сыновей, Жозеф Скалигер, тоже стал знаменитым ученым, основателем современной научной хронологии. Скалигер-старший особенно прославился своей полемикой со знаменитым Эразмом Роттердамским, резко раскритиковав его латинский перевод Нового Завета. Среди множества его увлечений была и астрология, однако Нострадамус еще ничем не проявил себя в этой области. Вероятно, итальянец был наслышан о его успехах в медицине, поэтому и пригласил в Ажен, обещая устроить там на работу. Как и все ренессансные ученые, он был заинтересован в молодых талантливых учениках, которые продвигали бы его идеи и прославляли бы его имя на новой родине.
