«Я спать пойду, — сказала она, заходя в номер рядом с моим. — Разбирайся тут сама».
Через несколько минут у моей двери появилась Дебора. Она переоделась в безразмерную белую футболку, свисавшую ниже колен, на которой был изображен контур женщины, вытаскивающей из духовки печенье, с надписью GRANDMA («БАБУШКА») крупным детским почерком.
«Я решила не ложиться, — деловито пояснила она. — Хочу посмотреть на все эти штуки вместе с тобой». Она дергалась, как будто только что выпила несколько чашек кофе эспрессо. В одной руке она зажала фото Эльси из Краунсвилла, другой вытащила сумку, полную медицинских записей ее матери, из комода, куда я ее положила. Все содержимое сумки она вывалила на мою кровать — как и в первый вечер нашей встречи.
«Давай займемся», — предложила она.
Там было больше сотни страниц, многие из них помяты, сложены или порваны, и все разложены не по порядку. Довольно долго я стояла, ошеломленно уставившись на них, затем сказала, что, наверное, мы могли бы вместе отсортировать страницы, и потом я смогу найти то, что нужно скопировать.
«Нет! — воскликнула Дебора и нервно улыбнулась. — Мы можем только прочитать их здесь, и ты сможешь записывать, что надо».
«На это потребуется несколько дней», — ответила я.
«Ничуть», — не согласилась Дебора, перебравшись на четвереньках через гору бумаг, и села, скрестив ноги, в центре кровати.
Я выкатила кресло, открыла свой ноутбук и принялась сортировать. Тут был документ на собственность на небольшой участок земли в Кловере, который Дебора купила за две тысячи долларов — долю Деборы от денег, полученных Дэем в качестве компенсации по асбестовому иску; была полицейская фотография сына Лоуренса из газеты за 1997 год с заголовком: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ. ЛОУРЕНС ЛАКС, ОГРАБЛЕНИЕ С ПРИМЕНЕНИЕМ СМЕРТЕЛЬНОГО ОРУЖИЯ»; были формы заказа на приобретение клеток HeLa по Интернету, квитанции, информационные бюллетени из церкви Деборы и казавшиеся нескончаемыми копии фотографии Генриетты, где та стоит, положив руки на бедра. Еще там были дюжины тетрадных страниц, на которых Дебора писала определения научных и юридических терминов, а также стихи о своей жизни:
рак
осмотр
не может себе позволить
но могут белые и богатые
моя мать была черной
у бедных черных нет денег, чтобы это оплатить
безумная, да, я сошла с ума
нас использовали, взяли нашу кровь и врали нам
Нам приходится платить за медицинское обслуживание, можешь ли ты помочь.
Больница Джона Хопкина и прочие места, где есть клетки моей матери, не дают ей
Ничего.
Пока я читала, Дебора схватила несколько скопированных страниц руководства по составлению генеалогического древа и протянула их мне со словами: «Вот откуда я научилась, как обратиться за помощью к юристу и собрать все эти штуки, чтобы получить информацию о моей сестре в Краунсвилле. Они не знали, с кем связались!» Она рассказывала и наблюдала, как мои руки пролистывают кучу записей.
Я поднесла близко к глазам одну из страниц, чтобы разобрать мелкий шрифт, и начала читать вслух: «Эта двадцативосьмилетняя… что-то… не могу разобрать почерк… резус-фактор положительный». Запись была датирована 2 ноября 1949 года.
«Ух ты! — внезапно воскликнула я. — Это за три дня до твоего рождения — твоя мать беременна тобой».
«Что? Боже мой! — закричала Дебора, схватила страницу и уставилась на нее, приоткрыв рот. — Что там еще написано?»
Я ответила, что это был плановый осмотр. «Смотри, — добавила я, ткнув пальцем в текст, — шейка ее матки расширилась на два сантиметра… Она собирается тебя родить».
Дебора запрыгала на кровати, хлопая в ладоши, и схватила другую страницу медицинских записей.
«Читай эту!»
Запись от 6 февраля 1951 года. «Примерно спустя неделю после ее первого визита в больницу с раком шейки матки, — сказала я. — Она просыпается от анестезии после биопсии. Написано, что чувствует себя хорошо».
Следующие несколько часов Дебора доставала мне из кучи документы для чтения и сортировки. В какой-то момент она взвизгнула от радости из-за факта, который я обнаружила, потом паниковала из-за другого, который ей не понравился, или из-за того, что увидела, как я держу страницу медицинских записей ее матери. Каждый раз, начиная паниковать, она хлопала по кровати и спрашивала: «Где отчет о вскрытии моей сестры?» или «О, нет, куда я сунула ключ от своего номера?»
Время от времени она прятала бумаги под подушку, затем вытаскивала их, когда решала, что мне было бы хорошо их увидеть. «Вот отчет о вскрытии моей матери», — произнесла она в какой-то момент. Через несколько минут она передала мне страницу, которую назвала своей любимой, потому что на ней была подпись ее матери — единственный образец почерка Генриетты, присутствовавший в записях. Это оказалась форма согласия, которую она подписала перед началом лечения радием, в процессе которого и был взят исходный образец HeLa.
В конце концов Дебора успокоилась, легла на свою сторону кровати и замерла там, свернувшись вокруг фотографии Эльси из Краунсвилльской больницы, — так надолго, что я решила, что она уснула. Затем она прошептала: «О, боже. Не нравится мне, как ее держат за шею», вслед за чем показала мне фотографию, указывая на белые руки.
«Да, мне это тоже не нравится», — ответила я.
«Знаю, что ты надеялась, что я этого не заметила, да?»
«Нет. Я знала, что ты обратила внимание».
И она опять положила голову на кровать. Так мы провели несколько часов: я читала и делала заметки; Дебора разглядывала фотографию Эльси в тишине, лишь иногда прерываемой ее редким комментарием: «Моя сестра выглядит испуганной…», «Не нравится мне это выражение ее лица…», «Она себя душила?», «Подозреваю, что когда она поняла, что больше никогда не увидит мою мать, то просто сдалась». Порой Дебора сильно мотала головой, будто пытаясь от чего-то освободиться.
Наконец, я откинулась на стуле и потерла глаза. Была уже середина ночи, а у меня еще оставалась большая кипа документов для сортировки.
«Ты могла бы подумать о том, чтобы сделать себе еще одну копию медицинских записей твоей матери и прошить ее, чтобы все страницы располагались по порядку», — заметила я.
Дебора покосилась на меня, внезапно что-то заподозрив. Она пересекла комнату и подошла к другой кровати, легла на нее и принялась читать отчет о вскрытии сестры, но через несколько минут вскочила и схватила свой словарь.
«Они поставили моей сестре диагноз „идиотия“?» — сказала она и принялась читать вслух определение. «Идиотия: чрезвычайно бестолковый или глупый». Она отшвырнула словарь. «И они говорят, что в этом и заключалась болезнь моей сестры? Она была глупой? Идиоткой? Как они могли сделать так?»
Я пояснила ей, что врачи используют слово «идиотия» для обозначения умственной отсталости, а также поражений мозга, сопутствующих наследственному сифилису. «Это было общее слово для обозначения того, кто отстал в развитии», — уточнила я.
Дебора села со мной рядом и указала на еще одно слово в отчете о вскрытии ее сестры. «Что оно значит?» — спросила она, и я ответила. Лицо Деборы вытянулось, челюсть отвисла, и она прошептала: «Не хочу, чтобы ты вставляла это слово в книгу».
«Не буду», — пообещала я и в это мгновение допустила ошибку. Я улыбнулась. Не потому, что считала, будто это смешно, а потому что подумала, как это мило, что она защищает свою сестру. Она никогда не говорила мне про ограничения для моей книги, и это слово я бы никогда не вставила в текст — оно не казалось мне важным. И я улыбнулась.
Дебора уставилась на меня. «Не вставляй это в книгу!» — произнесла она отрывисто.
«Не буду», — ответила я честно. Но я продолжала улыбаться — уже скорее из-за нервозности, нежели из-за чего-либо иного.
«Ты врешь», — закричала Дебора, перевернув мой магнитофон и сжав кулаки.
«Не буду, клянусь. Смотри, я сейчас запишу это на пленку, и ты можешь потом подать на меня в суд, если я вставлю это слово в книгу». Я нажала кнопку записи, произнесла в микрофон, что не буду вставлять это слово в книгу, и выключила магнитофон.
«Ты врешь! — опять крикнула Дебора, спрыгнула с кровати и встала передо мной, тыча пальцем мне в лицо. — Если ты не врешь, то почему улыбаешься?»
Она принялась яростно пихать бумаги в свои брезентовые сумки, пока я пыталась объясниться и отвлечь ее. Вдруг она швырнула сумку на кровать, кинулась ко мне, ударила меня кулаком в грудь так сильно, что отбросила меня к стене. Удары не давали дышать, а моя голова билась об штукатурку.
