Вероятно, самой интересной реакцией была реакция самих европейских союзников, которые после первых опрометчивых заявлений о новом подходе стали пересматривать свою точку зрения. Втянувшись в Косово в качестве защитников универсальных принципов, они вскоре пришли в шок от своей собственной дерзости. Европейские руководители все чаще говорят о том, что никогда больше не станут действовать без одобрения ООН. А поскольку Россия и Китай имеют вето двух постоянных членов Совета Безопасности, доктрина гуманитарного вмешательства, как она была разработана применительно к Косово, превратилась в некий парадокс – универсальный принцип в поисках консенсуса.
При таких обстоятельствах доктрина универсального интервенционизма может со временем обернуться против собственно концепции гуманитаризма. Как только доктрина универсального вмешательства распространится и конкурирующие истины станут сражаться друг с другом, мы, вероятно, войдем в мир, который, используя фразу Г. К. Честертона, «полон добродетелей, сошедших с ума».
Гуманитарное вмешательство и исторический контекст
Успех любой внешнеполитической доктрины зависит от ее отношения к историческому контексту, в котором она должна применяться. Разумеется, имели место волнения, смывавшие весь исторический контекст, в котором они происходили. Но такие эпизоды типично длительны по времени и очень жестоки по содержанию. Политика не должна становиться заложником прошлого, но она должна использовать прошлое в поисках максимума улучшения, достигаемого без привнесения во имя реформ даже еще больших страданий и в конечном счете хаоса.
Самый большой вызов для американского (а в последнее время также и для западноевропейского) подхода к гуманитарной военной интервенции заключается в том, что он выдвигается как универсальный рецепт, применимый ко всем ситуациям безотносительно к историческому или культурному контексту. В результате описанные в этой главе различные военные интервенции 1990-х годов вызвали спор о так называемых стратегиях ухода – являвшихся еще одним способом определения пределов универсальности гуманитарного вмешательства.
Администрация Джорджа Г. У. Буша направила войска в Сомали в декабре 1992 года по прямо выраженной просьбе Генерального секретаря ООН, с подкрепленным единогласным голосованием Совета Безопасности поручением «создать безопасную обстановку, являющуюся обязательным условием для предоставления Организацией Объединенных Наций гуманитарной помощи и обеспечения национального примирения». Мотивировка была сугубо гуманитарной и вильсоновской. Не было никакого предположения относительно угрозы американской безопасности. То была политика с единственной достойной похвалы целью облегчения человеческих страданий. Но эта необычная миссия не учитывала, однако, один момент: как условия, потребовавшие направления войск, могут, так или иначе, позволить их вывод.
В силу этого после прихода к власти президента Клинтона миссия была расширена и превращена из миротворческой в миссию по поддержанию мира, основываясь на подкрепленных полномочиях в соответствии со статьей VIII Устава ООН. Это требовало разоружения враждующих сторон и осуществления, говоря словами соответствующей резолюции Совета Безопасности, «восстановления региональных институтов и гражданской администрации по всей стране»83. Для Соединенных Штатов цель была описана послом США в ООН в то время Мадлен Олбрайт следующим образом: «Мы должны идти до конца и помочь вытянуть эту страну и ее народ из разряда недееспособного государства в нарождающуюся демократию»84.
К сожалению, усилие, направленное на установление центральной власти в Сомали, не говоря уже о демократии, вступило в противоречие с исторической реальностью. А она свидетельствует о том, что Сомали не является страной, а представляет собой сборище воюющих племен, половина которых до получения независимости управлялась Италией, а другая половина – Англией, так что новая страна не имела даже общей колониальной истории. Как только вопрос о создании страны был дополнительно включен в повестку дня, политические цели вмешательства в Сомали потребовали крупных и долговременных военных усилий, недостижимых без сопутствующей готовности нести жертвы. Непонимание Вашингтоном последствий этого «размывания мандата миссии» проявилось, когда новая администрация Клинтона сократила число американских войск с 28 тысяч человек до четырех тысяч. В результате уже новой миссии имело место сражение, стоившее множества американских жертв в октябре 1993 года. Оставшиеся американские войска были срочно выведены. Это означало, что Соединенные Штаты, понимая, что облегчение страданий в Сомали требует финансовых и экономических жертв, не были готовы жертвовать американскими жизнями – рабочее определение пределов гуманитарных интересов Америки в Сомали.
На Гаити аналогичного исхода удалось избежать только потому, что американское вмешательство ограничивалось миротворчеством и не использовалось в помощь для формирования политического развития. В результате на Гаити сохранился со всей очевидностью диктаторский и коррупционный режим. Главное отличие при этом заключалось в переходе власти от правого к левацкому автократическому режиму, при этом не наступило никакого облегчения, сохранилась гнетущая нищета и весьма низкий уровень жизни большинства населения.
На Балканах пропасть между американскими ценностями и историческим контекстом, как оказалось, невозможно было преодолеть. Соединенные Штаты вторглись в Боснию для того, чтобы покончить с жестокостью войны среди различных этнических групп. Когда военное вмешательство завершилось успехом и прошли переговоры в 1995 году, завершившиеся Дейтонским соглашением об окончании войны, Соединенные Штаты столкнулись с выбором между двумя принципами, которые формировали их внешнюю политику, по крайней мере, со времен Вильсона: принцип недопустимости применения силы для достижения международных перемен и принцип самоопределения. Полиэтнический характер состава населения требовал объединенной Боснии, состоящей из сербов, хорватов и мусульман. Самоопределение требовало раздела Боснии на этнические образования. Дилемма возникла из-за того, что Босния была административной частью многонациональной Югославии, но, в отличие от других составных частей, таких как Хорватия или Словения, она сама по себе была многонациональным образованием, состоящим из хорватов, сербов и мусульман, ненависть которых друг к другу как раз и привела к развалу югославского государства.
Тот факт, что эта ненависть носит давний характер, демонстрируется в речи премьер-министра Бенджамина Дизраэли (лорда Биконсфилда) в палате лордов в 1878 году:
«Языком нельзя описать достаточно точно состояние той части Балканского полуострова – Сербии, Боснии, Герцеговины. Нельзя описать словами ту политическую интригу, постоянное соперничество, полное отсутствие вообще духа патриотизма, ненависть ко всем расам, враждебность соперничающих между собой религий, отсутствие какой-либо сдерживающей силы. Только самая лучшая армия из Европы в составе не менее 50 тысяч человек смогла бы навести нечто похожее на порядок в этих землях»85.
Нежелание руководства Америки понять и справиться с проблемой, имеющей исторические корни, засосало их в бездонную пропасть балканских страстей. В обращении к народу Боснии Клинтон сравнил его положение с положением Америки во время гражданской войны, из которой Америка вышла, «поняв, что есть большие преимущества, которые получаются из нахождения общности взглядов»86. Аналогия была совершенно неверной. Американская гражданская война велась до победного конца; ее исход был не компромиссом, а безоговорочной капитуляцией.
Боснийская история просто не имеет ничего общего с американской. На протяжении всей своей истории сербы и хорваты считали себя защитниками своих религий – сербского православия и римского католичества, – вначале против течения мусульманства, а потом друг от друга. Мусульмане же рассматривались двумя другими религиозными группами в качестве орудия ненавистных им турок и поэтому – поскольку этнически они принадлежали к одному народу – как к предателям. Глубоко укоренившаяся ненависть каждой стороны к двум другим продолжалась долгое время, потому что их конфликт скорее сродни Тридцатилетней войне, чем любому другому современному политическому конфликту.
В 1991 году администрация Джорджа Г. У. Буша прекратила работу над планом, который был почти одобрен всеми боснийскими этническими группами, готовыми на создание свободной конфедерации, равнозначной фактическому расколу. В 1993 году новая администрация Клинтона отвергла аналогичный план раздела, разработанный государственным секретарем Сайрусом Вэнсом и бывшим британским министром иностранных дел Дэвидом Оуэном. Для того чтобы обойти эмбарго ООН на поставки оружия, которое она не хотела открыто нарушать, администрация Клинтона в 1994 году содействовала тайной отправке вооружений из Ирана в Боснию, исходя из того, что принцип многонациональности в Боснии будет считаться более важным, чем стратегическая цель противодействия радикально-фундаменталистскому Ирану.
