И – подставляя под «удар судьбы» заслушавшуюся его самку.
Лидер-волюнтарист-глухарь ведет себя ничуть не лучше.
Слушая и слыша только себя, он упивается исключительно своим витийствующим краснобайством, не воспринимая даже самых кричащих сигналов опасности и для него, и для всех ведомых им.
Объединяет же лидера-волюнтариста-слепня и лидера-волюнтариста-глухаря то, что в обеих своих ипостасях лидер-волюнтарист – «человек с убеждениями».
На первый взгляд это делает ему честь как человеку мыслящему и домыслившемуся аж до убеждений.
Но это – только на первый, и притом – поверхностный взгляд.
Марк Аврелий же призывал всех мыслящих не довольствоваться поверхностным взглядом, а проникать чудесным оком Разума в глубинную суть каждой интересующей вещи, будь то предмет, явление или процесс.
По сути же своей убеждение отнюдь не относится к формам мысли.
Павел Васильевич Копнин, – пожалуй, самый авторитетный специалист в области мыслеведения, по крайней мере, за последних пятьдесят лет, формами мысли как результата или же мышления как процесса называл: понятие; суждение (как связь понятий); умозаключение (как связь суждений); идею (как единство объективного знания и субъективной цели); гипотезу (как предположение) и принцип (как стержневую идею, пронизывающую собой всю структуру каждой концепции или доктрины).
Как видим, среди форм мысли или мышления у П.В. Копнина не нашлось места такой, как убеждение.
Почему?
Потому что убеждение является лишь формой умерщвления мысли путем ее стереотипизации, догматизации и абсолютизации.
По определению Александра Александровича Зиновьева, изложенному в его работе «Хомо советикус», «убеждения суть лишь компенсация за неспособность точно понять данное явление в его конкретности. Они – априорные установки на то, как поступать в конкретной ситуации без понимания ее конкретности. Человек с убеждениями догматичен, зануден, и, как правило – глуп. Убеждения… лишь украшают тщеславие, оправдывают нечистую совесть и маскируют глупость».
Любое «глубокое убеждение» суть не что иное, как абсолютизация определенной идеи, вынесение ее за границы действительной ее применимости, туда, где она уже по сути дела утрачивает свойство быть истиной, ведь всякая истина, возведенная в абсолют, вырождается в абсурд.
Сомневаетесь, уважаемый Читатель?
Возражаете?
Прекрасно!
Великолепно!
Поскольку, как справедливо заметил Уильям Эллери Ченнинг, «ничто так не помогает победе истины, как сопротивление ей».
Прокладывая себе путь через «огонь и воду» противодействия ей, истина получает прекрасную закалку, становясь от этого все мощней, крепче и – действенней.
Но – лишь в границах действительного ее применения.
Возьмем, к примеру, простейший образец истины.
Непреходящей.
Несомненной.
Незыблемой.
На все времена.
И – во веки веков.
А именно: «Нужно уважать старших».
Нужно?
Нужно.
Однозначно.
Истина?
Конечно!
Несомненно!
Абсолютно!
Казалось бы…
На самом же деле, как только эта самая истина будет возведена в ранг абсолюта, она сразу же выродится в абсурд.
Даже – в два.
Абсурд первый: абсолютизируя истину о том, что требуется уважать старших, получается, что требуется уважать только старших, исключительно старших, никого кроме старших, и таким образом на выходе появляется вывод, гласящий о том, что не следует уважать ни своих ровесников, ни – ни в коем случае! – тех, кто младше нас.
И разве же это – не абсурд?
Абсурд второй: возводя в ранг абсолюта истину о том, что нужно уважать старших, получаем категорический императив, повелевающий уважать всех без исключения старших, независимо от того, достойны они уважения, или же нет.
Если же у этого старшего никаких достоинств, кроме «седины в бороду и беса в ребро» нет, а есть за плечами только длиннющая вереница преступлений с извращениями, то повеление его уважать будет не только абсурдным, но и кощунственным.
Уважать в таком случае будем только его права, записанные в Конституции.
Но – не его самого.
Потому как не за что.
Каждый человек достоин уважения.
Уже за то, что он – человек.
Потому что, как сказал Генрих Гейне, «каждый человек – это целый мир, который вместе с ним рождается и вместе с ним умирает, и под каждой могильной плитой лежит Всемирная История».
То есть, всей Всемирной Истории, а не только биологическим папе и маме пришлось изрядно потрудиться, чтобы в этот Мир пришел этот человек.
Поэтому даже не знакомому нам человеку мы предоставляем кредит.
Беспроцентный.
Нашего доверия и уважения.
Априорно.
Доопытно.
И уважать мы будем этого человека не вечно.
Не всегда.
Не беспредельно.
Но лишь до тех пор, пока этот человек не начнет доказывать обратное.
То есть, у каждой истины есть граница действительной ее применимости, за которой она не только перестает быть истиной, но и превращается в прямую свою противоположность, то есть, в абсурд.
«Человек с убеждениями» ни в какую это не воспринимает и категорически это отрицает.
Соответственно, человек с убеждениями редко сомневается, но часто ошибается.
Именно в этом кроется главная беда лидера-волюнтариста, а заодно и всех тех, кто за ним следует.
Способ его мышления примитивен, убог и ущербен.
Лидер-волюнтарист и в своем мышлении, и в своих действиях опирается на сложившиеся в его сознании догмы и стереотипы, которые, возможно, когда-то, где-то и срабатывали, но которые отнюдь не обеспечивают их автоматического и эффективного срабатывания везде и всегда.
Его «глубокие убеждения» в изменяющейся действительности уместны примерно так же, как лыжи на цветущей клумбе или коньки на водной глади летнего пруда.
Руководствующийся исключительно своими «глубокими убеждениями», возводя их в ранг абсолюта, лидер-волюнтарист не способен адекватно оценивать ситуацию, в которой он действует, и, соответственно, принимать в ней оптимальные решения.
Лидер-волюнтарист всегда хочет «как лучше».
Получается же у него всегда – «как всегда».
Как всегда же получается и у лидера-проходимца отличающегося, как небезызвестная птица-говорун, умом и сообразительностью.
Однако направленными чрезвычайно специфически: на то, чтобы продраться, прорваться, протолкаться к вершинам богатства и власти не просто не церемонясь а выборе средств, а специально выбирая самые дурно пахнущие, самые омерзительные, самые чудовищные из них.
Полагая при этом, что на сей стезе, во-первых, у него будет меньше конкурентов, ведь для нормального человека применение такого рода средств неприемлемо по определению, а, во-вторых, что именно такие средства являются самыми эффективными, поскольку ориентированы на устрашение и на беспощадное подавление всякого сопротивления.
Заканчивают же все лидеры-проходимцы одинаково.
Пока противодействие им не оформится в организованную силу, они процветают.
Однако, поскольку своими действиями они вызывают протест и возмущение всех, кого проходимцы презирают как недостаточно наглых и кем пренебрегают как недостаточно коварных, постольку все к конце концов объединяются против лидеров-проходимцев, и тут уж им – не сдобровать.
Практически вплотную к категории лидеров-проходимцев примыкает тот тип лидеров, которых иначе, чем подлецами и не назовешь.
Что же это за типаж: лидер-подлец?
Конечно же, это лидер по количеству и «качеству подлостей», чинимых ним по отношению к другим.
Подлец всегда рад стараться.
Сделать другому подлость.
И самому насладиться радостным смакованием ее горестных – для другого – последствий.
В этом – его отличие от лидера-проходимца: тому – фактически – глубоко безразлично, стало ли кому-то, кроме него самого, хорошо от его действий, или же – плохо.
Лидер подлец – не таков!
Ему мало того, чтобы ему самому было хорошо: ему обязательно нужно, чтобы при этом другим было плохо.
Причинить вред другому сгоряча – безответственность.
Причинить вред другому, желая сделать ему как можно лучше – благоглупость.
Сделать несчастным другого для пользы дела – цинизм.
Сделать несчастным другого для своей собственной пользы – циничный эгоизм.
Причинить несчастье другому из-за полного безразличия к его судьбе – бездушие (проходимец – именно таков).
Покарать несчастного другого как можно более болезненно для него – жестокость.
