Люди очень плохо контролируют или совсем не контролируют работу своего мозга. Человечество живет преимущественно в мифологеме воинственного царя, т.е. в зоопсихологии. Лицемерие современной цивилизации заключается в том, что она преподносит свою историю как нечто достойное и славное, а государства стремятся сделать список своих преступлений предметом национального нарциссизма. Ванька Грозный Казань взял? Так ведь для татар это – позор и рабство. Если бы Третий Рейх победил, в его учебниках истории рассказывалось бы о славном истреблении евреев и славян. Если история – это предмет для подражания, то это лишает общество и человечество в целом лучшего будущего. Если прошлое прекрасно, то зачем что-то менять? Новое будущее рождается из отвращения к прошлому. История – не реклама мыла, чтобы быть безотносительной к истине. Но история и не физика, чтобы быть безотносительной к морали. Человеку следует знать, что произошло «там» и «тогда», зная при этом, что все участники этих событий были ужасными существами. Сыновья должны извлекать моральные уроки из позорной жизни своих отцов. Иначе они будут такими же. Почитать отцов – значит, крутить одну и ту же историческую пластинку. История человечества – это история невежества, глупости, подлости, жестокости и бессердечия наших отцов. ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА – ПОЗОРНАЯ КНИГА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.
Мне было лет 17, когда я прочел фразу Толстого: «Если человек научился думать, о чем бы он не думал, он думает о смерти». Размышляя о смерти, постигаешь идею свободы с точки зрения своей космической индивидуальности и эквивалентного ей одиночества. В этом тождество каждого будды и Вселенной. Именно на этом пути Толстой пришел к своему патриархальному анархизму, отрицающему цивилизацию. Именно поэтому он хотел умереть как зверь – в лесу или в поле, без свидетелей. Но тогда меня, едва начинающего свою более или менее осознанную жизнь мальчишку, более всего поразило в его фразе даже не следствие, а посылка. Разве способность думать не является нашим неотъемлемым свойством? Нас всех учили в школе, что человек – гомо сапиенс, существо разумное. Следовательно, посылка Толстого является тавтологией: если думающий человек научился думать. Вздор какой-то! Прошло много лет, и я понял, что люди в подавляющем большинстве своем не умеют думать. Мыслями они называют ту кашу, которая варится в их головах, где нет ни одной мысли додуманной до конца. Им некогда. Ведь для того, чтобы начать думать, надо остановить вокруг себя время, перестать жить. Но все они по Пушкину: жить торопятся и чувствовать спешат. Когда им думать?
Философия имеет смысл только как познание самого себя. Философия – это образ жизни, и ничего более. В этом смысле все люди – философы, в подавляющем большинстве своем – философы никудышнее. Я – не чиновник, и никакое государство никогда не кормило меня. Мне не нужны его армия, полицейская охрана, медицинское страхование, юридическая поддержка, судебная защита, льготы, пособия, кредиты, пенсии, гражданские права и прочие блага. Я прожил свою жизнь так, будто никакого государства вокруг меня нет. Конечно, я сталкивался с его властью, но только в форме насилия надо мною. Я никогда никому не кланялся. Я никогда никого не эксплуатировал. Я достаточно безумен, чтобы сказать про себя: «Мои ценности не от мира сего». И номинально я согласен с Тертуллианом: мысль есть зло в бытийном значении. Мысль мешает делать человеческое, ибо всякое знание еретично. Поэтому во многой мудрости много печали. Поэтому жизнь есть страдание.
Всю жизнь я более всего интересовался человеческими личностями. Сначала я искал их непосредственно вокруг себя, но по мере взросления этот опыт расширялся на мир современников, а затем и на всю историю человечества. Кто-то собирает импрессионистов, кто-то – крышки от пивных бутылок. Я собирал личности. Но настоящий коллекционер только тот, кто знает толк в своем деле. Если вы собираете живопись, ничего не понимая в ней, то скорее всего ваша коллекция будет свалкой, где мусор соседствует с жемчугом. Я – профессионал. И у меня самая драгоценная коллекция в мире: не творения каких-то людей, а сами эти люди. Я знаю их, как знают своих близких. Я видел личность, шел за ней, учился у нее, тянулся за ней, а затем я обнаруживал новую, еще большую личность. Зрение обостряется при долгих тренировках, а со временем может достичь пронзительной ясности. Многие из тех, кого в этом мире принято называть «великими», занимают весьма скромное место в моей коллекции или попросту были выброшены как хлам. Так продолжалось много лет: я шел и шел, собирая свою коллекцию, пока однажды не обнаружил, что надо мной осталось только небо. Мне уже не нужно было задирать голову, чтобы увидеть тех, кто выше меня. Выше было только небо. Это странное чувство – жить в мире, где для тебя больше не осталось авторитетов. Это – свобода.
Вся человеческая (и животная) психика основывается, поддерживается и развивается на солипсическом Синдроме брамы. Самосознание рождается как творец мира, как первочеловек Пуруша, но затем оно обнаруживает множество других творцов-сотоварищей. По мере своей вынужденной социализации Пуруша чувствует себя богом, запертым в клетке, реагируя на этот статус аутическим реакциями.
Аутизм не жизнеспособен. В нем инфантильное самосознание отрицает сотоварищей, желая сохранить мир для себя. Однако мир онтологически есть коллективное бессознательное. Отделить его для себя от всех других существ невозможно. Самосознание вынужденно начать процесс приспособления к миру, населенному множеством богов.
Древо жизни можно представить (по аналогии с канонической в буддизме ступой) таким строением:
В общем и целом мифологемы самосознания делятся на три классических состояния:
1. Мифологема воинственного царя;
2. Мифологема заточенной принцессы;
3. Мифологема страждущего странника.
Возможно еще одно предельное и редчайшее состояние психики, которое я по определению отношу к состоянию будды:
4. Мифологема отстраненного наблюдателя.
Самосознание как носитель нуминозного Я всегда хочет присвоить себе это Я. Как и сотни миллиардов человеческих существ – тех, что жили до меня, живут ныне и будут жить после меня, я тоже хочу быть Богом. Но в отличие от всех остальных существ я, по крайней мере, ясно сознаю это и уже не могу быть лицемером, который прикрывает свое эго и все свои тайные, порою подсознательные и бессознательные, притязания, в которых человек не желает признаться даже самому себе, служением святыне: Богу, Государству, Истине, Человечеству. Я знаю, что служу только собственному самосознанию, обслуживаю свою психику в ее тяготении к нуминозному Я. Призыв, который преподносят как величайшую мудрость мира: «Возлюби ближнего как самого себя», - был бы бессмыслен, если бы любовь человека к себе не была стержнем этого мира. Но этот призыв скрывает солипсическую сущность психики, идентифицирующую себя с Богом. В уточненной формулировке он выглядит так: «Возлюби ближнего как… Бога». Но эта любовь – наркотик. Чем чаще его потребляешь, тем больше хочется. История Нарцисса тому диагноз. И нет в этом свободы. Но если я не люблю самого себя, зачем мне любить другого?
Оглядываясь ныне назад, я могу констатировать, что прожил свою юность в мифологеме заточенной принцессы. Я не понимал причину своей робости перед миром, который был для меня любимым, желанным и восхитительным, как непонятен может быть страх перед лакомством. Но в молодости я перешагнул этот невротический порог внутри себя и перешел к мифологеме воинственного царя, к образу энергичного, уверенного молодого мужчины, удел которого «любовь и борьба», включая «секс, наркотики и рок-н-ролл». Словом, я отдал должное этой самой распространенной мифологеме и ее самым популярным штампам, но для меня этот зоопсихологический период оказался недолгим. Больше я никогда не жил так, как принято.
Очень скоро я перешел в мифологему страждущего странника, поскольку возвращаться к заточенной принцессе, которая ждет, когда ее освободят, я уже не хотел, поняв ее ущербность, из которой остается только один путь – в монахи. Но религия, достигшая в современном мире полной духовной профанации, уже тогда вызывала у меня отвращение. Сегодня я бы сказал, что различные религиозные учения получают признание и распространение среди народов лишь в той мере, в какой они обслуживают тут или иную коллективную мифологему. В самом начале этой книги мы говорили о том, что религия вообще как таковая рождается из тайны панпсихического Сознания, неуловимость которого лучше всего обнаруживается в зеркале. Ее вечная спутница – магия привязана к нейролингвистической (феноменологической) реальности мозга, образующей Розу мира из ментальных конусов самосознаний. Поэтому же магия как практическая религия состоит из набора инструкций, предполагающих способы воздействия отдельного Оно на нуминозное Я и/или нейролингвистическую реальность.
