Фрейд и психоанализ - Карл Густав Юнг

Пересмотренная и расширенная версия очерка «Новые пути в психологии» (Raschers Jahrbuch für Schweizer Art und Kunst, Цюрих, 1912). В 1926 году очерк вновь подвергся изменениям и был опубликован под названием «Das Unbewusste im normalen und kranken Seelenleben». В 1942 году был издан пересмотренный и расширенный вариант, озаглавленный «Über die Psychologie des Unbewussten». См.: Gesammelte Werke, Band 3.

Часть II работы «Содержание психозов», гл. XIII. Первоначально была написана на английском языке и опубликована под названием «On Psychological Understanding» в журнале Journal of Abnormal Psychology (Бостон), IX (1915). Позже была переведена на немецкий язык и в качестве приложения включена в книгу «Der Inhalt der Psychose».

[См.: Savill, «Psychoanalysis» (1916); Mitchell (1916).]

Я. Молешотт – итальянский врач и физиолог, сторонник вульгарного материализма.

Имеются в виду территории Австро-Венгерской и Германской империй.

Персонаж одноименной комедии Мольера, святоша, на поверку оказавшийся обманщиком.

Пересмотрено (1952) и опубликовано под названием «Символы трансформации».

Древнегреческий философ-стоик.

Либидо – то, что раньше психологи называли «хотением» или «стремлением» (наклонностью). Фрейдистский термин представляет собой апостериорное обозначение (denominatio a potiori).

Я рассматривал этот вопрос дважды: в «Символах трансформации» (относительно сына) и в «Психологических аспектах архетипа матери» (относительно дочери).

См.: Sommer, Familienforschung und Vererbungslehre (1907); Joerger, «Die Familie Zero» (1905); Ziermer, «Genealogische Studien über die Vererbung geistiger Eigenschaften» (1908).

Эти наблюдения, а также результаты одного анализа, проведенного совместно с д-ром Отто Гроссом, убедили меня в правомерности этой точки зрения. – Примеч. авт.

«Statistische Untersuchungen über Wortassoziationen und über familiäre. Übereinstimmung im Reaktionstypus bei Ungebildeten» (1907). – Примеч. авт. Об Э. Фюрст см. выше, абз. 309 – Примеч. ред.

Под ним я подразумеваю реакции, когда ответом на стимульное слово всегда является субъективно окрашенный предикат, а не объективное отношение, например: цветок – красивый; лягушка – отвратительная; фортепиано – страшное; соль – плохая; пение – милое; умение готовить – полезное.

См.: Vigouroux & Juquelier, La Contagion mentale (1904), гл. 6.

При этом я ограничусь изложением только основных событий, то есть связанных с сексуальностью. Полагаю, этого будет достаточно.

«Между тем, мы верим, что в каждое мгновение мы – господа своих действий. Но когда мы бросаем взор на пройденное жизненное поприще и особенно припоминаем свои неудачные шаги, вместе с их последствиями, то часто для нас становится непостижимо, каким образом могли мы совершить то-то или не сделать того-то, и дело принимает такой вид, как если бы нашими шагами руководила какая-то посторонняя сила. Вот почему Шекспир и говорит:

Шопенгауэр А. О видимой преднамеренности в судьбе отдельного лица // Парерги и Паралипомены. М., 1910. Перевод Н. Самсонова.

Чистой доской (лат.).

Всевластным отцом семьи (лат.).

Психоз на двоих (фр.).

Я не проводил никакого настоящего анализа этих случаев. Посему мы не знаем, что происходило с этими марионетками судьбы, когда они были детьми. Неожиданно глубокое проникновение в живую душу ребенка дано в работе Фрейда, опубликованной в настоящем полугодовом томе «Ярбух» [«Анализ фобии пятилетнего мальчика»]. Если я беру на себя смелость, после мастерского изложения Фрейда, внести свой небольшой вклад в изучение детской психики, то делаю это потому, что психоаналитические истории болезни всегда представлялись мне особенно ценными.

Очевидно, что инфантильная установка есть не что иное, как инфантильная сексуальность. Если мы теперь еще раз оглянемся на все возможности инфантильной констелляции, то будем вынуждены заключить, что в сущности наша жизненная судьба тождественна судьбе нашей сексуальности. Если Фрейд и его школа в первую очередь прослеживают сексуальность индивида, то, конечно, не для того, чтобы возбудить пикантные ощущения, а для того, чтобы глубже проникнуть в движущие силы, определяющие его судьбу. Этим мы говорим не слишком много, а, скорее, слишком мало. Ибо, стоит нам сдернуть покровы с проблем индивидуальной судьбы, как наше поле зрения мгновенно расширяется от истории отдельного человека до истории целых народов. Мы можем взглянуть, прежде всего, на историю религии, на историю фантазийных систем разных народов и эпох. Религия Ветхого Завета возвысила отцов семейства до статуса иудейского Иеговы, которому народ должен повиноваться в страхе и ужасе. Патриархи были промежуточной ступенью к божеству.

Невротический страх в иудаизме, несовершенная или, во всяком случае, неудачная попытка сублимации со стороны все еще слишком варварского народа, породила чрезмерную строгость Моисеева закона, навязчивый церемониал невротика. Только пророки могли освободиться от него; для них идентификация с Иеговой, полная сублимация, была успешной. Они стали отцами народа. Христос, исполнитель их пророчеств, положил конец страху перед Богом и научил человечество, что истинное отношение к божеству есть любовь. Тем самым он разрушил навязчивый церемониал закона и сам стал выразителем личного любовного отношения к Богу. Позднее несовершенные сублимации христианской мессы вновь привели к церемониалу Церкви, от которого сумели освободиться лишь те святые и реформаторы, которые в действительности были способны к сублимации. Посему современная теология не без основания говорит об освобождающем действии «внутреннего», или «личного», опыта, ибо пламя любви всегда превращает страх и принуждение в более высокое, более свободное чувство.

Ср.: Freud, Zeitschrift für Religionspsychologie