Способность играть тесно связана с умением хорошо провести свободное время. Меня с детства учили что досуг — это святое. Во время него человек остается один на один с самим собой. Лишь в свободное время, в собственное удовольствие люди делают действительно великие вещи. Эйнштейн придумал теорию относительности, плавая в лодке по Капутскому озеру. Лампочку изобрел немецкий часовщик, мастер на все руки, а Интернет — два компьютерных фрика, соединившие свои ЭВМ ради прикола. В книге «История культуры Нового времени» Эгон Фридель пишет, что многими великими открытиями человечество обязано игре изобретательного ума, простому дилетантскому удовольствию (diletto).
Мой школьный учитель латыни, д-р Дойч — незабываемый старик, пережиток эпохи телесных наказаний, щедро раздававший ученикам подзатыльники за незнание глагольных форм и заканчивавший каждую вторую фразу утвердительным «не так ли», — всегда говорил, что в мире существует лишь две отвратительные вещи: лень и завышенная самооценка. Однако для детей обедневших аристократов завышенная самооценка была синонимом сословного сознания, нашего единственного козыря. А способность хорошо провести свободное время, так называемая лень, позволяла получать удовольствие от тех вещей, которые по-настоящему любишь.
К счастью, умение хорошо провести досуг и склонность к игре я впитал еще с молоком матери. Слишком часто за последнюю сотню лет мои предки ходили на охоту и играли в карты. Надо сказать, что в ФРГ восьмидесятых годов у обедневших дворян охота уже не считалась феодальным развлечением. Для моего отца охота состояла из подъема среди ночи, долгого пути до владений знакомого или родственника, сидения на морозе в кустах и, наконец, спустя три дня, когда он уже насквозь пропах еловыми шишками, возвращения домой с гордой улыбкой и подстреленной вороной, которая приносила не меньше счастья, чем какой-нибудь носорог. Ничто не могло сравниться с охотой для мужчин из нашего рода. Второе место занимала карточная игра. Если где-нибудь встретятся четверо моих родственников — дяди, тети или кузены, — без карт не обойдется. Если же до четырех не хватает одного, тут уж никому не отвертеться — за стол садятся даже люди с физическими недостатками. Например, тетя Ойле, у которой из-за болезни почти не поднимались веки. Она играла с закрытыми глазами и изредка бросала короткий взгляд, чтобы оценить ситуацию. Отец играл, даже всерьез хворая болезнью Паркинсона, вплоть до самого конца. Незадолго до смерти, когда он уже плохо говорил, отец отправился навестить своего младшего брата Георга и там сказал, что хочет сесть за «Gartentisch» (садовый стол). Когда же дядя повел отца во двор, тот не на шутку рассердился: разумеется, ему нужен был «Kartentisch» (ломберный стол).
Подростком я не находил в охоте и карточной игре ничего особенного. Но теперь мне кажется, что у этих занятий есть какой-то глубокий смысл, который до конца мне пока не открылся, но который, видимо, обеспечивает душевное спокойствие. Обедневший отпрыск французских аристократов Монморанси, потерявших состояние во время экономического кризиса 1929 года, работал дворником на парижских улицах. Сложенные про него истории повествуют о счастливом человеке, благодарном судьбе за то, что может трудиться на свежем воздухе. Среди них есть особенно поучительная. Однажды кто-то спросил Монморанси, почему ему так нравится профессия дворника, ведь подметание бесконечно длинных улиц — дело скучное и утомительное. Тогда Монморанси объяснил собеседнику алгоритм своей игры: он мысленно разделял улицу на участки, которые надо было подметать в строгой последовательности. Таким образом, ему удавалось сосредоточить все внимание на небольшом отрезке улицы, переходя от одного участка к другому.
Без всякого сомнения, Монморанси работалось легче, чем многим его коллегам. Знаменитый венгерский психолог Михали Шикжентмихали разработал понятие «flow», которым обозначается состояние полного погружения человека в какую-либо деятельность: время останавливается и человеку больше ничего не нужно. Считается, что состояние «flow» положительно влияет на психику. Оно может возникать во время работы, но чаще всего появляется во время игры. Поэтому чем больше игрового начала мы привносим в работу, тем она нам приятней.
Долгое время считалось, что работа — это долг. В конце XIX века, когда подобное восхваление работы достигло апогея, американский экономист Торстейн Веблен, сын норвежского эмигранта, написал знаменитую книгу «Теория праздного класса» (1899), которая критикует высшее общество, проводящее время в играх и развлечениях. Однако сегодня мы знаем, что склонность к игре и развлечениям — наше единственное спасение, так как, кроме нее, у нас ничего не осталось.
Несколько лет назад Фонд Михаила Горбачева собрал ведущих экономистов, политиков и предпринимателей мира в роскошном отеле в Сан-Франциско и предложил обсудить тему «Будущее трудоустройства». Единогласное решение экспертов, среди которых были Маргарет Тэтчер, Джереми Рифкин и несколько нобелевских лауреатов, было таким: чтобы поддерживать мировую экономику в XXI веке, хватит двадцати процентов работоспособного населения. «Большее количество рабочей силы не потребуется».
Тогда же Джон Кейдж, топ-менеджер американской компьютерной компании «Сан Майкросистемс», во время публичных дебатов заявил: «Мы нанимаем только тех, кто нам нужен, сейчас это чаще всего талантливые индусы. Зачисление на работу производится с помощью компьютера, люди работают за компьютером, и же их увольняет. Мы оставляем себе только самых умных. Благодаря этому наш капиталооборот за лет вырос с нуля до шести миллиардов долларов».
Другой участник этих дебатов, Дэвид Паккард, один из основателей «Хьюлетт-Паккард», спросил Кейджа:
— Скажите, Джон, сколько незаменимых работников в вашей компании?
— Шесть. Может быть, восемь, без них нам пришлось бы худо. И для нас не имеет никакого значения, в какой стране они живут.
— А сколько всего работников сейчас в «Сан Системе»?
— Шестнадцать тысяч. И каждый из них — наш рационализаторский потенциал.
Когда Томас Мор в 1516 году писал свою «Утопию», давшую имя целому жанру литературы, то мечтал, что настанет время, когда людям не придется работать. Сегодня эта утопия почти осуществилась. Но есть один маленький нюанс: если меньшинство населения обладает постоянным доходом, то лишь у этого меньшинства остаются деньги на покупку товаров и услуг. Ханна Арендт еще в 1958 году, задолго до того, как сегодняшнее положение дел стало предсказуемым, писала в своей книге «Vita Activa»: «В будущем нас ждет общество, в котором закончится работа, тот единственный вид деятельности, благодаря которому общество существует. Что может быть ужаснее?»
Поэтому настоятельно рекомендуется найти себя и получить признание в том, что не имеет никакого отношения к оплачиваемой работе. После увольнения или во время душевного кризиса люди отчаянно пытаются жить так, словно ничего не изменилось. Когда я бываю в районе, где раньше находилась моя контора, между станцией «Фридрихщтрассе» и бульваром Унтер-ден-Линден, то вижу молодых людей, собирающихся вместе, чтобы перекусить. Они ведут себя так, словно спешат обратно на работу, хотя очевидно, что они просто придумали себе перерыв на обед, а после разойдутся по домам.
В Берлине живет около десяти тысяч безработных журналистов. Если еще принять во внимание тех, кто потерял работу после провала «новой экономики», случившегося примерно за год до волны сокращений в СМИ, и жертв из родственных сфер (рекламщиков и пресловутых пиарщиков), то у столицы появляются шансы вновь стать городом богемы. Хотя вместо счастливых, немного потрепанных художников, провозглашающих в кафе свои гениальные идеи, видишь лишь дурно воспитанных и жалующихся на судьбу или в лучшем случае меланхолично настроенных коллег. Они настолько заняты составлением высокохудожественных прошений в службу социальной помощи и заполнением прочих формуляров, что у них просто нет времени на богемный образ жизни.
Мой бывший коллега, некогда работавший в теперь уже закрывшейся газете, до сих пор старается выдать себя за чрезвычайно занятого журналиста. Дни свои он проводит в правительственном квартале и ходит на всевозможные пресс-конференции, где объявляют о слиянии двух капелек. Обедать он не обедает. А в разговорах всеми силами пытается не выдать, что у него нет работодателя. Порой его можно увидеть на телевизионном экране — он стоит среди журналистов и что-то сосредоточенно записывает.
Причина возведения подобных фасадов — ложная вера в то, что общественного признания можно достичь лишь за счет работы. А вот со времен Античности и до Реформации работа, напротив, считалась помехой настоящей жизни. Смысл и цель работы заключались в получении свободного времени. Именно такой подход пригодился бы нам сегодня! Работа снова должна восприниматься как неизбежное зло, а не как целительное средство, даже если без нее у нас в кошельке будет меньше денег. Надо снова вспомнить о том, что на протяжении длительных периодов нашей истории работа отнюдь не была достойным занятием. Достойным считалось помогать людям, лечить их, учить и защищать. Работали из-за нужды или из-за скупости. Лишь после Реформации у работы появилась моральная составляющая. Лютер был одним из тех, кто допустил роковую ошибку, смешав для последующих поколений смысл слов «профессия» и «работа».
