цепляется за детский уровень сознания, сопротивляется судьбоносным силам внутри и вокруг нас, вовлекающим людей во взрослый мир. Что-то внутри желает оставаться ребенком, сохранять бессознательность или, в лучшем случае, сознавать только свое эго, отвергать все незнакомое или подчинять его своей воле, ничего не делать либо потворствовать тяге к удовольствиям и власти. Во всем этом есть что-то от инерции материи: налицо влияние предыдущего состояния, где сознание меньше, уже и эгоистичнее, чем в дуалистической фазе. Здесь индивидуум сталкивается с необходимостью познавать и принимать нечто непривычное и незнакомое в собственную жизнь, мириться со своего рода «вторым Я».
[765] Существенной особенностью дуалистической фазы является расширение жизненного горизонта, которое, к слову, и встречает столь яростное сопротивление. Разумеется, такое расширение – или диастола, как выражался Гете, – начинается намного раньше: оно идет с рождения, с того самого мгновения, когда младенец покидает тесную оболочку материнского тела, и устойчиво нарастает, пока не достигает предела в проблематическом состоянии, то есть пока индивидуум не начинает противиться.
[766] Что случится, если человек просто-напросто сольется с этим своим будто бы чуждым «вторым Я» и позволит предыдущему эго кануть в прошлое? Можно предположить, что это был бы вполне практичный шаг. Сама цель всего религиозного образования, от изгнания древнего Адама и до ритуалов возрождения у первобытных племен, заключается в преобразовании человеческого существа в нового, будущего человека, и в исчезновении старого.
[767] Психология учит, что – в некотором смысле – в психическом нет ничего старого, ничего такого, что могло бы действительно и окончательно умереть. Даже апостол Павел остался с жалом во плоти [535]. Любой, кто оберегает себя от нового и чуждого, обращаясь в прошлое, впадает в то же невротическое состояние, что и человек, отождествляющий себя с новым и убегающий от прошлого. Единственное различие здесь состоит в том, что один отделяет себя от прошлого, а другой – от будущего. Но, по существу, оба заняты одним и тем же: они укрепляют узкую преграду сознания, вместо того чтобы сломать ее в борьбе противоположностей и достичь более широкого и глубокого сознания.
[768] Подобный результат был бы идеальным, сумей мы прийти к нему на второй стадии жизни, однако тут обнаруживается препятствие. Начнем с того, что природе нет никакого дела до более высоких уровней сознания. А общество не слишком-то ценит эти духовные свершения и всегда вознаграждает за достижения, а не за индивидуальность (как правило, последняя чаще всего оценивается лишь посмертно). Все перечисленное как бы подталкивает нас к специфическому решению: мы вынуждены ограничивать себя достижимым, выделять те способности, посредством которых общественно активный индивидуум может раскрыть свое истинное «Я».
[769] Достижения, полезность и тому подобное суть идеалы, которые якобы указывают выход из путаницы проблематического состояния. Это путеводные звезды, которые направляют наше стремление расширить и укрепить наше психическое существование; они помогают нам пустить корни в этом мире, но бессильны направить к тому более широкому сознанию, которое принято именовать культурой. Впрочем, в период юности вести себя так вполне естественно и – при всех обстоятельствах – будет предпочтительнее, чем метаться среди круговорота проблем.
[770] Потом данная дилемма нередко разрешается следующим образом: все, что дается нам прошлым, приспосабливается под возможности и требования будущего. Мы ограничиваемся достижимым, а это означает отказ от всех прочих потенциальных психических возможностей. Кто-то утрачивает ценную часть своего прошлого, другой расстается с ценной частью своего будущего. Все мы наверняка припомним своих друзей или школьных товарищей, подававших большие надежды юных идеалистов, которые, когда мы встречаем их спустя много лет, выглядят так, словно их выжали досуха в суровых тисках. Это примеры решения, упомянутого выше.
[771] Однако по-настоящему серьезные жизненные проблемы никогда не решаются до конца. Если и складывается впечатление, что проблема решена, это верный признак того, что нечто было упущено. Кажется, что значение и цель проблемы заключаются не в ее решении, а в нашей непрестанной работе над ней. Только это спасает нас от окаменения, от остановки в развитии. Значит, разрешение проблем в юности через ограничение себя достижимыми целями есть способ, действенный лишь временно и недолговечный с точки зрения перспектив. Конечно, отвоевание места в обществе и преобразование своего характера ради сравнительного соответствия общепринятой норме бытия во всех случаях будет немалым достижением. Борьба ведется как внутри человека, так и вовне, и ее можно сопоставить с борьбой ребенка за обладание эго. Большей частью она протекает незримо, поскольку ведется во мраке, но, когда мы видим, с каким упорством детские иллюзии, фантазии и эгоистические привычки продолжают проявляться в последующие годы, становится отчасти понятным объем энергии, затраченной на их формирование. Точно так же обстоит дело с идеалами, убеждениями, принципами и установками, которые в юности выводили нас в жизнь, за которые мы сражались, страдали и одерживали победы. Они росли вместе с нашими личностями, мы явно менялись, их воспринимая, пытались их увековечить и сделать повседневными, – молодые люди утверждают свое эго вопреки окружающему миру и зачастую вопреки самим себе.
[772] Чем ближе мы подходим к середине жизни и чем тверже укрепляемся в наших личных установках и общественном положении, тем сильнее нам кажется, что мы сумели выбрать верный курс, выбрать правильные идеалы и принципы поведения. По этой причине мы принимаем их за вечные ценности и похваляемся неизменной приверженностью всем таким ценностям. Однако мы упускаем из вида тот существенный факт, что общественно значимая цель достижима только за счет умаления индивидуальности. Многие, слишком многие проявления жизни, которые мы как будто должны были бы испытать, таятся в пыльных кладовых памяти; но порой они оказываются угольками, что тлеют под серой золой.
[773] Статистика свидетельствует об учащении психических депрессий у мужчин в возрасте около сорока лет. У женщин невротические затруднения начинаются несколько раньше. Мы видим, что в этой фазе жизни – между тридцатью пятью и сорока годами – подготавливается важнейшее изменение в человеческой психике. Поначалу нельзя говорить об осознаваемой и поразительной перемене; скорее налицо косвенные признаки перемены, которая словно зреет в бессознательном. Зачастую наблюдается постепенное изменение характера; в иных случаях могут проявиться привычки и повадки, не дававшие о себе знать с детства, или же, наоборот, прежние склонности и интересы ослабевают, пропадают, а их место занимают другие. Наоборот (это происходит довольно часто), заветные убеждения и принципы, в особенности нравственные, начинают «затвердевать» и становятся все более жесткими, а в возрасте около пятидесяти лет наступает период нетерпимости и фанатизма. Такое впечатление, словно существование этих принципов оказывается под угрозой и возникает насущная потребность их отстаивать.
[774] Вино юности не всегда улучшается с
