что разумные и образованные люди проводят жизнь, даже не подозревая о возможности подобных метаморфоз. Они вступают во вторую половину жизни совершенно неподготовленными. Или, может быть, имеются такие школы для сорокалетних, хотя бы средние, которые готовят их к наступающей жизни и ее требованиям, как обычные школы приобщают молодежь к познанию мира? Нет, мы вступаем во вторую половину жизни совершенно, повторюсь, неподготовленными; хуже того, мы предпринимаем этот шаг с ложной уверенностью, будто наши истины и идеалы станут служить нам и впредь так, как служили ранее. Но нельзя жить «послеполуденной» жизнью в соответствии с тем, как ты проживал зарю, ведь великое утром умаляется на закате, а то, что было истинным поутру, вечером становится ложью. Мне довелось лечить немало людей преклонного возраста, и я слишком часто заглядывал в тайники их душ, чтобы проявлять равнодушие к этой фундаментальной истине.
[785] Стареющим людям следует знать, что их жизни более не расширяются, не идут вверх; увы, неумолимый внутренний процесс ведет к прекращению жизни. Молодому человеку почти грешно – по крайней мере, опасно – уделять себе чрезмерное внимание, но стареющий человек должен и обязан к себе прислушиваться и присматриваться. Солнце, пролив свой благой свет на мир, прячет лучи, дабы осветить самое себя. Вместо того чтобы поступать сходно, многие пожилые люди предпочитают впадать в ипохондрию, становиться скрягами или педантами, восхвалять прошлое или притворяться вечными юнцами, но все это лишь жалкая замена усилиям по освещению самое себя, неизбежное следствие заблуждения, что вторая половина жизни должна подчиняться принципам первой половины.
[786] Я только что сказал, что у нас нет школ для сорокалетних, но это не совсем верно. В прошлом такими школами всегда выступали для нас религии, но сколько людей считают их таковыми сегодня? Сколь многие из нас, пожилых, посещали подобные школы и вправду подготовились ко второй половине жизни, к старости, смерти и вечности?
[787] Разумеется, человеческие существа не доживали бы до семидесяти или восьмидесяти лет, не обладай такое долголетие каким-то особым значением для человечества в целом. Закат человеческой жизни должен иметь собственное значение, он не может быть просто жалким придатком к заре нашего бытия. Значимость рассвета человеческой жизни, несомненно, состоит в развитии индивидуальности, в утверждении во внешнем мире, в размножении и в заботе о наших детях. Это очевидная цель природы. Но когда эта цель достигнута – более чем достигнута, – неужели добыванию денег, расширению завоеваний и продлению жизни суждено продолжаться далеко за все границы благоразумия и здравого смысла? Всякий, кто привносит в сумерки закон утра, или естественную цель, наносит урон своей душе – как и подрастающий юноша, который пытается распространить свой детский эгоизм на взрослую жизнь и платит за эту ошибку неудачей в общественной жизни. Добывание денег, общественные достижения, семья, потомство – все это природа в чистом виде, но никак не культура. Последняя располагается за пределами природных целей. Однако не может ли именно культура быть значением и целью второй половины жизни?
[788] В первобытных племенах мы видим, что старики почти всегда являются хранителями тайн и законов, а эти законы выражают культурное наследие племени. Но как обстоят дела у нас? Где мудрость наших стариков, где их драгоценные секреты и видения? В большинстве своем наши старики пытаются состязаться с молодыми. В Соединенных Штатах Америки для отца считается почти идеалом быть братом своим сыновьям, а для матери – по возможности быть младшей сестрой своей дочери.
[789] Не знаю, до какой степени эта путаница является реакцией на предыдущее чрезмерное восхваление достоинств пожилого возраста; не знаю, насколько она пропитана ложными идеалами. Очевидно, что ложные идеалы существуют, и цели тех, кто их лелеет, обращены назад, а не вперед. Вот почему такие люди всегда норовят пойти вспять. Можно соглашаться с ними в том, что действительно трудно понять, какова цель второй половины жизни, если не отталкиваться от целей первой ее половины. Продление жизни, полезность, продуктивность, обретение положения в обществе, умелое направление потомства через выгодный брак или достойные занятия – разве этого не достаточно? К несчастью, все это лишено смысла и цели для тех, кто видит в приближении старости просто сокращение срока оставшейся жизни и воспринимает свои прежние идеалы лишь как нечто увядшее и износившееся. Конечно, сумей такие люди раньше наполнить кубок жизни и осушить его до дна, они ощущали бы себя совершенно по-другому: они ничего не оставили бы позади, все, что могло перегореть, давно бы отгорело, и они с нетерпением ожидали бы спокойной и тихой старости. Но нельзя забывать о том, что крайне немногочисленные люди по-настоящему склонны к творческой жизни (lebenskünstler), что такая жизнь – самое выдающееся и редчайшее среди всех искусств. Кому когда-либо удавалось опустошить чашу до дна с достоинством? Для многих людей чересчур большая часть жизни остается непрожитой; порой это потенциал, который им так и не удалось реализовать, несмотря на все старания, и потому они приближаются к порогу старости с неудовлетворенными потребностями, которые неумолимо заставляют их оглядываться на прошлое.
[790] Но таким людям оглядываться особенно опасно. Для них принципиально необходимы наличие перспективы и цели в будущем. Вот почему все великие религии обещают загробную жизнь, ставят сверхмировую цель, которая позволяет смертному человеку проживать вторую половину жизни не менее осмысленно, чем первую. Для современного человека продление жизни и ее достойное завершение являются вполне реальными целями, тогда как идея жизни после смерти кажется ему спорной и не заслуживающей доверия. Прекращение жизни, то есть смерть, возможно принять как разумную цель либо когда существование настолько ужасно, что мы рады положить ему конец, либо когда мы убеждены, что солнце клонится к закату, «чтоб страны дальние согреть», с тем же логическим постоянством, какое выказывало при подъеме к зениту. Но вера стала сегодня столь редким искусством, что оказалась за гранью возможного для большинства людей, в особенности для образованной части человечества. Последняя слишком уж свыклась с мыслью о том, что применительно к бессмертию и тому подобным вопросам существует несчетное множество противоречивых мнений, зато отсутствуют убедительные доказательства. А слово «наука» вошло в моду и как будто приобрело статус абсолютного довода в нашем бренном мире, и посему мы требуем «научных» доказательств. Но образованные люди, способные мыслить, очень хорошо знают, что доказательства такого рода суть философская невозможность. Нам попросту не дано знать о таких явлениях.
[791] Позволю себе заметить, что по тем же самым причинам мы не можем знать, происходит ли что-либо вообще с человеком после смерти. Здесь недопустим ни утвердительный, ни отрицательный
