Понимание фантазма как чего-то такого, что, участвуя, разумеется, в порядке воображаемом, функционирует, тем не менее, где бы оно ни оказалось артикулировано, в психической экономии не иначе, как посредством своей означающей роли, кажется нам принципиально важным и до сих пор в таком виде сформулировано еще не было. Больше того, по-моему, то, что называют бессознательными фанта; шами, иначе представить себе просто нельзя.
Что такое бессознательный фантазм? Не иначе, как нечто латентное, скрытое — нечто такое, что, насколько мы можем на данный момент об организации структуры бессознательного судить, вполне допустимо мыслить как означающую цепочку. То, что в бессознательном имеются пребывающие нетронутыми означающие цепочки, которые оттуда, из бессознательного, структурируют организм, воздействуют на него, влияют на то, что является наблюдателю симптомами, — все это азы аналитического опыта. Чем представлять себе, будто воображаемое в каком бы то ни было виде оказывает на бессознательное влияние, гораздо проще поместить сам фантазм на уровень того, что с бессознательным соизмеримо и заведомо предстает нам в этой же плоскости, — на уровень означающего По сути своей, фантазм — это воображаемое, задействованное в определенной означающей функции.
Я не могу сейчас развивать эту мысль дальше, и предлагаю вам поверить мне на слово, поместив фантазматический эффект в точке (SO«) нашей схемы. Характерными для него являются артикулированные и заведомо сложные отношения, своего рода сценарий, который долгое время может в какой-то точке бессознательного пребывать скрытым, не теряя при этом присущей ему организации, — как сновидение, к примеру, находящее объяснение лишь постольку, поскольку свою структуру, свою связность и, одновременно, свою настоятельность сообщает ему функция означающего.
Весь аналитический опыт, и аналитическое обследование страдающих неврозом навязчивости, в первую очередь, свидетельствует о том, что садистские фантазмы занимают у одержимых неврозом навязчивости особое место. Место это они занимают всегда, но удостовериться в этом непросто, ибо факт этот далеко не обязательно лежит на поверхности. Зато разнообразные попытки восстановить равновесие, которые субъект в процессе метаболизма невроза предпринимает, ясно свидетельствуют о том, что все эти попытки направлены на одно — определиться по отношению к собственному желанию.
Когда мы встречаем страдающего неврозом навязчивости в первозданном, природном его состоянии — таким, каким он выглядит в опубликованных наблюдениях, или, по крайней мере, таким, за какого его эти наблюдения выдают, — перед нами, как правило, человек, который говорите нами главным образом о всякого рода препонах, торможении, затруднениях, страхах, сомнениях, запретах. Нам заранее известно, что о фантазматической стороне своей жизни он заговорит не сразу, а только с помощью нашего терапевтического вмешательства или в ходе собственных попыток найти выход, то есть проработать и разрешить связанные с собственной одержимостью трудности. Лишь тогда в состоянии он будет сознаться в том, что психическая его жизнь находится в большей или меньшей степени во власти фантазмов. Фантазмы эти, как вы знаете, порабощают субъекта и поглощают его порою настолько, что некоторые грани его психической жизни, его переживаний, его умственной деятельности оказываются всецело в их власти.
Фантазмы эти мы называем садистскими — но в данном случае это не больше, чем этикетка. На самом деле они задают нам загадку, поскольку, не удовлетворяясь рассмотрением их в качестве признаков неких устремлений, мы вынуждены видеть в них организацию отношения субъекта к Другому как таковому — организацию, лежащую в плоскости означающего. Роль в психической экономии артикулированных таким образом фантазмов — вот для чего нам с вами предстоит найти формулу.
Характерно, что у страдающего неврозом навязчивости фантаз-мы эти так в состоянии фантазмов и остаются. Осуществляются они в исключительных случаях и результаты всегда к тому же оказываются для субъекта обманчивыми. По сути дела, случаи эти обнажают перед нами механизм связи такого субъекта с его желанием — по мере того, как он пытается, воспользовавшись представляющимися ему возможностями, к объекту желания приблизиться, желание постоянно ослабевает, пока, в конечном итоге, не гаснет, не исчезает вовсе. Я бы даже сравнил страдающего неврозом навязчивости с Танталом, когда бы иконография этого персонажа, иконография весьма богатая, не представляла его в качестве фигуры главным образом оральной. Впрочем, сравнение это мне пришло в голову не напрасно — оральная подкладка того, что составляет для фантазма одержимости точку его равновесия, станет в дальнейшем вам очевидна.
Не существовать это оральное измерение просто не может, поскольку, в конечном счете, аналитик, о котором я говорил в связи с терапевтической стратегией, намеченной в трех его цитированных здесь мною статьях, работает с пациентом именно в фантазмати-ческом плане. И в поисках средства дать стремящемуся к осуществлению своего желания невротику новый способ удержать равновесие, принести ему определенное облегчение, огромное число аналитиков прибегает к практике фантазматического поглощения.
То, что на этом пути достигнуты определенные результаты, бесспорно, но критическая оценка его все-таки не помешает.
Отметим прежде всего, что подходя к проблеме таким образом, мы принимаем во внимание лишь одну ее сторону. Подходя к нейс другой стороны, мы должны раскрывать веер последовательно, ни в коем случае не игнорируя то, что проявляется в симптомах страдающего неврозом навязчивости самым очевидным образом и что именуют обычно требованиями сверх-Я.
Как следует нам эти требования себе представлять? Каковы их корни в страдающем неврозом навязчивости? Вот об этом-то и пойдет у нас сейчас речь.
Все, что с больным неврозом навязчивых состояний происходит, можно показать и прочитать на предложенной мною схеме. Прочтение это окажется впоследствии не менее плодотворным, нежели то, что нам удалось продемонстрировать прежде.
Можно сказать, что такой невротик всегда готов потребовать позволения. Вы сами столкнетесь с этим на конкретном материале того, что говорит он вам в своих симптомах — это вписано в них, и во многих случаях артикулировано. Обратившись к схеме, мы увидим, что это происходит на уровне SOD. Потребовать позволения как раз и означает вступить в качестве субъекта в определенные отношения с требованием. Потребовать позволения означает — поскольку диалектическая связь с Другим, Другим как существом говорящим, поставлена под вопрос, под сомнение, а то и вовсе находится в опасности — постараться в конечном счете этого Другого восстановить: восстановить, поставив себя в самую крайнюю от него зависимость. Уже это говорит о том, до какой степени важно для страдающего неврозом навязчивости это место за собой сохранить. Тут-то как раз и открывается нам, насколько уместно то, что Фрейд говорит о так называемом отказе, Versagung. Отказ и разрешение предполагают друг друга. От соглашения отказываются на фоне обещания — это куда лучше пресловутых обманутых ожиданий.
Но проблема отношений с Другим, особенно когда речь идет о субъекте в целом, не укладывается в плоскость требования как такового. Проблема ставится в этих терминах лишь тогда, когда мы пытаемся призвать на помощь идею развития и когда маленький беспомощный ребенок перед лицом матери представляется нам отданным на чью-то милость объектом. На самом деле с момента, когда субъект вступает в отношения с Другим, которого мы определили как носителя речи, где-то по ту сторону всякого ответа Другого возникает — и возникает как раз постольку, поскольку сама речь это потустороннее его ответу и создает — некий виртуальный пункт. Ине просто виртуальный — на самом деле, если бы не психоанализ, не было бы вообще никакой уверенности, что хоть кто-то может этого пункта достичь, разве что посредством того спонтанного и высшего анализа, который всегда готовы мы предположить у того, кто сумел старый принцип Познай самого себя осуществить вполне. Однако у нас все основания предполагать, что до сих пор нигде, кроме психоанализа, пункт этот с полной ясностью не вырисовывался.
Понятие Versagungхарактеризует собою, собственно говоря, не что иное, как ситуацию субъекта по отношению к требованию. Я попрошу вас здесь забежать немного вперед — точно также, как поступили мы, говоря о фантазме. Когда мы рассуждаем о стадиях или о принципиальных способах отношения к объекту, выделяя стадии оральную, анальную, генитальную, — о чем, собственно, у нас идет речь? Речь идет об определенном типе отношений, выстраивающих Umweltсубъекта вокруг некоей центральной функции и определяющим отношения его с миром на той или иной ступени развития. Все, что воспринимает он из своего окружения, приобретает, таким образом, то или иное особенное значение, обусловленное тем, через какой тип объекта — оральный, анальный или же генитальный — оно преломляется. Здесь налицо, конечно, эффект миража — понятие об объекте всегда реконструируется и проецируется на процесс развития лишь задним числом.
