Однако природа желания такова, что опора в виде Другого ему просто необходима. Желание Другого — это не путь, открывающий к желанию субъекта доступ, это просто место желания, вот и все. Поэтому любое движение, которое страдающий неврозом навязчивости в направлении своего желания делает, наталкивается на препятствие, которое совершенно осязаемо выступает в движении, если можно так выразиться, его либидо. Психология подобного невротика такова, что чем более входит нечто в роль, пусть кратковременную, объекта его желания, тем более закон сближения субъекта с этим объектом заявляет о себе снижением либидинального напряжения. И когда его, этот объект собственного желания, он держит, наконец в руках, объект этот для него больше не существует. Это отлично поддается наблюдению, и я постараюсь подтвердить это на ряде примеров.
Вся проблема такого невротика заключается, следовательно, в том, где найти опору желанию — ведь желание это ведет у него к разрушению Другого, в результате чего неизбежно исчезает само. Большого Другого здесь нет. Я не утверждаю, будто большой Другой для страдающего неврозом навязчивости не существует вообще, я говорю лишь, что когда речь идет о его, Другого, желании, на месте его не оказывается, почему и пускается невольно субъект на поиски того единственного, что даже в отсутствии этого ориентира способно его желание удержать на месте. Проблема страдающего неврозом навязчивости состоит в том, чтобы найти для своего желания то единственное, что дало бы ему видимость опоры, соответствуя той позиции, которая истерику, благодаря идентификациям его, с такой легкостью достается, — найти, одним словом, то, что расположено на моей схеме напротив желания, d, и выражается формулой, связывающей S, с одной стороны, и маленькое а, с другой.
Истерик находит своему желанию опору в идентификации с воображаемым другим. У страдающего неврозом навязчивости место этого другого и функция его достаются объекту, который всегда — в форме прикровенной, но обязательно узнаваемой — оказывается не чем иным, как фаллическим означающим.
На этом я сегодня закончу. О вытекающем отсюда поведении такого невротика по отношению к этому объекту и маленькому другому я скажу позже. В следующий раз я покажу вам, что из сказанного следует ряд сравнительно расхожих уже истин — хотя бы та, например, что сфокусировать свое желание субъект может лишь сопротивляясь тому, что мы назовем абсолютноймужественностъю, и что, с другой стороны, не будучи в состоянии обойтись без того, чтобы свое желание показать, он, насущно нуждаясь в этом, может, однако, совершить это лишь в другом месте — там, где приходится ему вершить подвиги.
Свойственные всей деятельности такого невротика черты представления, спектакля, именно в этом находят свое объяснение и мотивы.
14 мая 1958 года
XXIII Одержимый неврозом навязчивости и его желание
Двуличность желания Значение фанта. ша Садистские сценарии Разрушение, запрет, подвиг Значение actingout
Продолжая исследование обусловленности невротических структур тем, что названо у нас образованиями бессознательного, мы подняли в последний раз тему невроза навязчивых состояний и пришли к выводу, что страдающему таким неврозом приходится формировать себя перед лицом собственного исчезающего желания.
Начали мы с того, что, исходя из формулы .желание есть желание Другого, показали, почему, собственно, желанию его угрожает исчезновение. Причину этому следует искать в отношениях его с Другим — тем местом, где означающее строит желание и упорядочивает его.
Как раз это измерение и пытаемся мы здесь описать, полагая, что именно неспособности различить его обязаны мы как ошибками в теории, так и недоразумениями на практике.
По ходу дела мы хотели бы дать вам почувствовать, в чем, собственно, состоит открытие Фрейда и каким, после достаточно объемного изучения, предстает смысл его научного творчества в целом. Все дело в том, что хотя строится желание в соответствии с означающим, внутри этого феномена субъект пытается, конечно, выразить, явить в эффекте означающего как такового то, что происходит в его, этого субъекта, отношениях с означаемым.
Творчество Фрейда само до известной степени в это учение вписывается. Многое говорилось о его натурализме, о его старании свести человеческую реальность к природе. Это неправда. Творчество Фрейда представляет собой попытку пакта, соглашения между человеческим бытием и природой. И почву для этого соглашения он никогда не ищет в какой-то врожденной между ними гармонии, так как в исследовании человека Фрейд всегда исходит из того факта, что формируется он как субъект речи, как Я акта речи. Да и как это отрицать, если именно таким он в анализе предстает! Перед лицом природы человек не выступает, таким образом, носителем внутренне присущей ей жизни. Лишь внутри опыта обращения субъекта с речью получают его отношения с природой свою адекватную формулировку.
Отношение субъекта с жизнью обретает свой символ в приманке, которая заимствуется, изымается из жизненных форм, — в фаллическом означающем. Именно тут находится центральное, наиболее чувствительное и характерное из всех перепутий означаемого, которые мы в ходе анализа субъекта исследуем. Фаллос является здесь своего рода вершиной, точкой равновесия. Это не что иное, как означающее отношения человека к означаемому, означающее по преимуществу — именно в этом привилегированность его позиции и состоит.
Включение человека в сексуальное желание неизбежно создает особую проблематику, главной чертой которой является то, что она должна занять свое место в чем-то, что ей предшествовало. Предшествующее это назовем мы диалектикой требования, поскольку требование всегда требует чего-то такого, что больше того удовлетворения, к которому оно апеллирует, что лежит где-то по ту сторону этого удовлетворения. Отсюда проблематичный и двусмысленный характер места, где желание располагается. Место это всегда находится по ту сторону требования, поскольку требование нацелено на удовлетворение потребности. Но в то же самое время оно находится по эту сторону требования, поскольку это последнее, будучи артикулировано в символических терминах, идет дальше всех видов удовлетворения, к которым оно апеллирует, и является не чем иным, как требованием любви — требованием, взыскующим само бытие Другого, стремящимся получить от Другого в качестве главного его дара то, что находится по ту сторону любого возможного удовлетворения и представляет собой не что иное, как само бытие Другого — то самое, что в любви как раз и взыскуется.
Именно в виртуальном пространстве между зовом удовлетворения и требованием любви приходится желанию занять место и как-то организоваться. Вот почему по отношению к требованию оно всегда оказывается для нас в двойственном положении, располагаясь как по ту, так и по эту его сторону в зависимости от угла, под которым мы требование рассматриваем — в зависимости от того, идет ли речь о требовании по отношению к потребности или о требовании, структурированном в терминах означающего.
Как таковое, желание всегда выходит за рамки любого лежащего на уровне удовлетворения ответа, взыскуя ответа абсолютного. Тем самым оно проецирует присущий ему характер абсолютного условия на все то, что организуется во внутреннем интервале между двумя планами требования — планом означаемым и планом означающим. Именно в этом интервале призвано желание занять свое место и себя как-то артикулировать.
Вот почему на подступах субъекта к собственному желанию посредником его выступает Другой. Другой как место речи, как тот, кому желание адресуется, становится также и местом, где желанию предстоит открыться, где должен быть открыт подходящий способ его сформулировать. Здесь-то всякий раз и возникает противоречие, ибо Другой этот одержим желанием — желанием, которое принципиально и изначально субъекту чуждо. Откуда и трудности с тем, чтобы желание сформулировать. Не будучи в состоянии с ними справиться, субъект и выстраивает как раз те невротические структуры, которые открытие психоанализа дало возможность обрисовать.
Структуры эти различны: если упор делается на неудовлетворенность желания, то перед нами способ, которым с неизбежностью желания примиряется на подступах к его полю истерик, — если же акцентируется зависимость подхода к этому желанию от другого, мы имеем дело с обыкновением, присущим страдающему неврозом навязчивости. Именно поэтому и сказали мы в конце прошлого занятия, что у страдающего неврозом навязчивости здесь, в (80я), происходит нечто такое, что от истерической идентификации заметно разнится.
Желание является для истерика пунктом загадочным, и мы всегда привносим в него то своего рода навязчивое толкование, что так характерно для первоначального подхода Фрейда к анализу истерии.
